Не отсвечивать временами становилось тяжело. Например, когда толпа научных сотрудников биолого-почвенного института получала метку об опоздании в табелях учета рабочего времени. Толпа, пришедшая вовремя. И как тут себя беречь? Нюта сжала кулаки еще крепче, но очередь впереди наконец ожила. Спустя еще минут десять Нюта зашла в пропускную будочку. Ноги успели окоченеть. Знакомый охранник в меховой шапке кивнул, она кивнула в ответ, просканировала карточку, аппарат вспыхнул зеленым.
– Продлили вход на полчаса, чтобы все успели! – гордо объяснил охранник.
Нюта кивнула еще раз.
Холодовик смотрел на нее через прорезь в балаклаве. Глаза у него были серые, ресницы белесые, взгляд равнодушный. Нюта выдохнула. Значит, не полноценный шмон, а так, для галочки. Миновала внутреннюю дверь и оказалась во дворе института.
Снег падал редкими острыми катышками. Они цеплялись за кожу и царапали. Щеки от них чесались. После отметки на КПП можно было не особенно спешить – прогуляться у высоких окон оранжереи, заглянуть в теплицы, вдохнуть влажный запах почвы, посидеть под навесом с лампой искусственного солнечного света. Хоть какое-то развлечение. Но у дверей в основной корпус стоял Радионов. Он смотрел прямо на Нюту и комкал в пальцах сигарету. Ничего хорошего это не предвещало.
– Доброе утро, Глеб Палыч, – поздоровалась Нюта, подходя ближе.
Тот кивнул.
– Все в порядке? – осторожно спросила Нюта.
Радионов поморщился.
Нюта скинула рюкзак с плеча и начала искать ключи от кабинета. Нащупала ежедневник, термокружку, запасную футболку и дополнительные носки. На дне дребезжал бесполезной мелочью кошелек и валялась пара ручек. Ключи нашлись во внутреннем кармашке, рядом с паспортом. Пока Нюта рыскала, Радионов продолжал смотреть на нее и мять вконец измочаленную сигарету.
– Вы поговорить хотели? – не выдержала Нюта.
Радионов развернулся, приложил свою карточку к входной двери и пропустил Нюту вперед. В лифт они зашли вместе, ехать было недолго – до седьмого этажа, но Радионов молчал так выразительно, что Нюта уперлась взглядом в экран на стене. Все время, что она здесь проработала, там крутили один и тот же ролик: неизвестный мужчина поедал борщ прямо из блестящей кастрюли. Нос у него был абсолютно характерный, цвета спелой свеклы. И ел он со знанием дела. Ложку за ложкой. Ложку за ложкой. Этот процесс сопровождала лаконичная подпись: «Мы выращиваем, чтобы они ели». Почему Нюта должна лично заботиться о пищеварении незнакомого мужика, объяснять никто не спешил.
Поговаривали, что в начале зимовья герои в ролике менялись. То мальчишка без переднего зуба ел оладушки с вареньем. То тетушка с химической завивкой жевала салат из свежих овощей. То рыжая девочка грызла яблоко. Обновлять картинку перестали на персонаже, вызывающем максимальное количество вопросов, но кому теперь было до этого дело? Вот бедный мужик и хлебал борщ все рабочие дни с девяти утра до семи вечера, пока институт не обесточивали в целях экономии.
На седьмом Нюта вышла из лифта, Радионов последовал за ней. Они прошагали по коридору до кабинета. Он стоял молча, пока она копошилась с замком. А потом зашел внутрь и прикрыл дверь.
– Все-таки хотите поговорить, – вздохнула Нюта и присела на краешек стола. – Давайте.
Радионов оперся спиной о дверной косяк и сложил руки на груди. Пиджак на локтях и лацканах лоснился, да и рубашка выглядела несвежей. Обычно Глеб Палыч придерживался строгости во всем, что касалось внешнего вида. Идеально чистый и выглаженный. Выбритый, пахнущий чем-то древесным. Нюта не спрашивала, но ходили слухи, что жена Радионова уехала почти сразу, как объявили зимовье. Кольцо он больше не носил. И пахло от него теперь зубной пастой, а следы от нее временами белели на брюках.
– Ладно, Синицына, – начал он. – Давай без расшаркиваний тогда, сразу к делу. – Но все равно замялся.
Нюта не выдержала:
– Опять?
Радионов вздохнул, поправил очки и ответил:
– Опять. – Но мог бы и не отвечать.
Нюта со стоном оттолкнулась от стола, обошла его и опустилась в продавленное кресло в углу. Кабинет был маленький, без окна. Стол, стул, шкаф и кресло. Ничего персонального, ничего идентифицирующего. Только таблица морозостойких почв на стене, да и та с номенклатурным номером.
– Утром был звонок, – уже без пауз заговорил Радионов. – На съезде с кольца, прямо у входа в парк. Там сейчас каток установили трехъярусный, видела?
Нюта хотела кивнуть, но решила, что не стоит. Хотя Радионову она доверяла. До зимовья он ни разу ее не подводил. Ни во время учебы, ни во время практики. И даже дипломную работу принял с воодушевлением. А что в аспирантуре отказал – так не его это было решение, а деканата, мол, нецелесообразно выделять бюджет на ваши зимостойкие разработки, Синицына, кому они нужны, когда потепление глобальное? Утритесь, уважаемые. Вот только удовлетворения Нюта совсем не испытывала. Лучше бы все они оказались правы.
– Не видела я ваш каток, – ответила она. – Я тут сижу с утра до вечера. У меня карточки сгорают, какой каток вообще?..
– Ладно, ладно. – Радионов расцепил руки и спрятал их в карманах брюк. – Фотографии мне еще не прислали. Но по описанию – снова семейство амариллисовые. Стебли безлистные, листья плоские лентообразные, собраны у основания стеблей, цветки одиночные, сидят на верхушках…
– Короче, нарциссы. Вот же ж…
– Синицына! – Радионов сам испугался своего окрика, снял очки, потер глаза. – Нарциссы при отрицательных температурах не растут!..
– Они морозостойкие.
– Не растут!
– И с многолетним корневищем.
– Не растут! И точка!
Нюта сцепила пальцы, прикусила костяшку. Кожа на вкус отдавала железом. Захотелось сплюнуть.
– Ладно, допустим, это не нарциссы. Что тогда?
– Это ты мне скажи! – Без очков глаза у Радионова стали беззащитными. – Сначала мне, а потом тем, кто сегодня заявится. А они обязательно заявятся! И начнут задавать вопросы.
Нюта попыталась разозлиться, но вместо злости пришел страх. Даже в животе заурчало. Допросы холодовиков бывали разной степени пристрастности. От частной беседы до официального дознания в морозильной камере. В фокус их повышенного интереса автоматически попадал любой оказавшийся в списке. И живи потом с этим как хочешь. Скорее всего, недолго и тревожно. Вот тебе и не отсвечивай.
– На какие вопросы я могу ответить? – Нюта поднялась с кресла, нервно одернула край блузки, выглянувший из-под свитера. – Что ни одно из известных науке растений не может продуцировать и сохранять цветение при отрицательных температурах?
Радионов надел очки и тут же собрался, даже горбиться перестал.
– И чем же вы тогда тут занимаетесь, Синицына? – спросил он нарочито официальным тоном. – И ладно вы. Чем тогда занимается целый отдел селекции зимостойких растений, если науке такие неизвестны?
– Ролевые игры эти ваши, – отмахнулась Нюта и начала перекладывать на столе бумажки. – Мы занимаемся изучением возможности селекции растений, способных цвести и плодоносить при низких температурах. Низких. Не отрицательных. Чтобы теплицы перестали сжирать остатки бюджета нашей великой страны, выделенного на поддержание адекватных температур. Чтобы хватало меньшего. Нам же всем должно хватать меньшего, так?
– Нюта… Не кричи.
Она и не заметила, как Радионов оказался рядом, только почувствовала его ладонь на своем плече. Дернулась, скидывая ее. Обернулась. Радионов смотрел озабоченно, но без раздражения.
– Я в порядке, – успокоила его Нюта.
Радионов, кажется, не поверил, но отступил обратно к стене.
– Карточки сгорели, да?
– Ничего. – Теперь ей стало неловко, даже уши потеплели. – Я успела отовариться на той неделе. Мне хватит.
– Если что, сразу говори. Разберемся.
Нюта кивнула. Смахнула в мусорную корзину сломанную скрепку и огрызок карандаша.
– Давайте работать, – хрипло проговорила она. – Если придут, скажем как есть. Это не наша разработка. Мы такое просто не умеем.
Радионов хмыкнул, постоял немного, разглядывая таблицу почв на стене. Проговорил задумчиво:
– Но как красиво, да? Прямо из сугроба выросли, черти. На улице минус двенадцать, а они цветут. Желтые и белые. Будто и нет никакой зимы…
Нюта достала из рюкзака ежедневник и термокружку. Села наконец за стол. Времени натикало достаточно, а она даже почту еще не проверила.
– Вот так им точно не говорите, Глеб Палыч, – попросила она.
Радионов перевел взгляд с плаката, растерянно моргнул, потом понял.
– Конечно, Нюта, так им говорить не надо, – согласился он и вышел из кабинета.
До вечера Нюта прислушивалась к шагам в коридоре. Угадывала по ним коллег. Вот тяжело шаркает подошвами Николай Станиславович, специалист по наземной биоте Восточной Азии. Вот бодро шлепает кроксами Павловский из отдела биоразнообразия. Каблуки Нины Анатольевны из бухгалтерии. Мягкие тапочки Кеши Ясминского – он почти выехал из страны, но его работы по биоресурсной коллекции кого-то заинтересовали, и Кешу сняли с самолета.
Все они ходили по этажу, заваривали чай, обменивались бумажками, ждали лифт, чтобы подписать бланки на третьем этаже. В их совместном шуршании, шепотке и звяканье ложек о чашки она легко различила бы скрип ботинок холодовика. Но когда около шести в дверь осторожно постучали, Нюта вскочила со стула и сердце сделало рывок из груди в горло. Стук повторился. В кабинете даже окна не было, чтобы вышагнуть из него и рухнуть в сугроб, на палисадник. Нюта сглотнула и просипела натужно:
– Войдите.
Дверь приоткрылась, в щелочке показался Кеша. Тонкий нос в черных точках. На подбородке – воспаленный прыщ. Ногти обкусаны до мяса. Никогда еще Нюта не была так рада его видеть.
– У тебя сахарку не найдется? – спросил он. – Кофе закончился, а цикорий без сахара – блевота какая-то.
Мог бы сразу весь месячный набор карточек попросить. Сахар в них за все время зимовья появлялся дважды. И то достался далеко не всем. А дополнительное финансирование селекции технических культур с повышенным содержанием сахарозы особых результатов пока не дало.