– Он не наш, – поспешно перебила ее Нюта.
Возможно, слишком поспешно. В ответ Тая рассмеялась и плеснула в нее пеной.
– Если к вам в институт Груня приехала, значит, ваш. Получилось отплеваться?
– Скорее нет, чем да, – нехотя ответила Нюта. В горячей воде словно появилось холодное течение, и от него по позвоночнику вверх поползли мурашки. – Груня считает, что у моего руководителя теперь будут проблемы.
– Думаешь, он и есть мститель? – Тая округлила глаза. – Ходит по ночам, выискивает интересные местечки. Знаешь, взмахнет правым рукавом – и зацветут в сугробе нарциссы. Взмахнет левым – и расформируется Партия холода!
Нюта не присоединилась к ее заразительному смеху. Спросила осторожно, погружаясь в воду по самый подбородок:
– Ты тоже считаешь, что нарциссы эти связаны с местами… – Она запнулась, подыскивая слово.
– Местами, где холодовики девочек ногами месят? – подсказала Тая и подалась к ней, выныривая из воды по пояс. – А у тебя есть в этом сомнения?
Грудь у нее была правильной округлой формы, ореолы сосков – нежные и розовые. У левого – родинка, будто мушка на щеке. Нюта с трудом отвела взгляд. Хорошо, что щеки у нее и без того пылали от пара.
– Я об этой связи услышала буквально сегодня днем. И обдумать не успела. – Она пожала плечами. – Ты знала эту девушку? Ну, которую они…
Тая покачала головой.
– В этом-то и беда. Нет никакой организованности. Первое, что сделали холодовики, – это всех нас разобщили, понимаешь? Страшно говорить, нельзя обсуждать, опасно знакомиться, преступно объединяться. – Она нависала над притихшей в воде Нютой, вода скопилась на ее сосках и изредка падала тяжелыми каплями. – Вот ты, например, шарахнулась от меня тогда во дворе. Почему?
– Я не шарахалась, – попыталась возразить Нюта, но Тая только плечом дернула, и с ее груди посыпалось сразу несколько капель – почти мартовская капель.
– Перестань, я же не обвиняю. Это нормальная реакция. Но меня тошнит от новой нормальности. Не хочу по их дебильным правилам жить. Пошли они. И не одна я не хочу. Вот девушка понимала, что с плакатом выйти – дохлый номер. Но вышла же!
– А смысл? – Нюта облизнула пересохшие губы. – Об этом ее протесте и не узнал никто, кроме пары сотен читателей оппозиционных каналов, но им и так доказывать ничего не нужно. Иначе они не читали бы запрещенку на свой страх и риск…
Нюта говорила, говорила и слышала в своих словах чужие. Мамины, например. От этого во рту стало кисло и гадко, словно с похмелья. Тая это почувствовала, отстранилась и снова легла в воду.
– Смысл не в том, чтобы кого-то переубедить. Смысл – напомнить своим, что они не одни. Вот тебе разве не одиноко?
Нюта закрыла глаза и позволила телу опуститься на горячее дно ванны. Одиночество успело стать неотъемлемой частью жизни. Оно просто было, и все. Как кровь в венах, как воздух в комнате, как снег за окном. Да, как снег. Такое же белое, холодное и превращающееся в воду, стоило только прикоснуться к нему ладонью или попытаться осознать. Единственной проталиной оставался Славик. Тот, который жил в ее воспоминаниях, тот, которым чуть заметно еще пахли свитер и плед, тот, который, наверное, строчил ей сейчас встревоженные сообщения.
– Странный вопрос. Всем, кто остался, одиноко. – Нюта подумала немного. – Ну ладно. Не всем. У тебя вон какая компания большая… Не думаю, что хоть у кого-то в городе сейчас столько же друзей, сколько у тебя.
Тая фыркнула.
– Ты о ребятах? Мы не друзья в том смысле, в котором ты подумала. Мы союзники.
– А есть разница?
– Как бы тебе объяснить… – Тая заворочалась, устраиваясь поудобнее. – На день рождения я их не позвала бы. Но прикрыть меня или спрятать поваренную книжку анархиста – это они пожалуйста.
– Поваренную – что? – Нюта даже глаза открыла.
Тая сидела, обняв колени. На макушку она водрузила корону из пены.
– О, это история из прошлой жизни, – засмеялась она. – Спроси как-нибудь Шурика, он тебе расскажет.
– Ты знала его до зимовья?
– Совсем немного. Он попал под следствие, а Груня его отмазывала. Ну, не сама Груня, конечно. Она ему адвоката нашла, – подумала и поправила себя. – Адвокатку.
– Неужели Владу?
– Бинго! – Тая зачерпнула еще пены и положила на Нютино согнутое колено. – Вот такая «Санта-Барбара».
– А остальные? – осторожно спросила Нюта, боясь спугнуть внезапную откровенность. И легкое соприкосновение кожи – ладони и колена. Оно продлилось всего мгновение, но оставило горячий след. Как мыльная вода, только еще горячее.
– С Левой мы познакомились лет пять назад. Он работал на моего отца. – Тая стерла мыльную воду, заструившуюся с волос к глазам. – Иногда оставался на ужин. Папа все надеялся, что мы с Левой когда-нибудь поженимся. Груня очень над ними обоими потешалась.
– Ну а с Витей? – Нюта ощутила, что вода стремительно остывает. – Сейчас окажется, что он чей-то сын. Или любовник.
– Или сын любовника, да. – Тая зачерпнула воду в ладони и вылила себе на голову. – Надо бы помыться и вылезать, а то околеем.
– Что, правда сын любовника? – Нюта запустила пальцы в волосы и попыталась распутать их. – И, небось, любовника Левы…
– Не удивилась бы, – подхватила Тая. – Но это надо уточнить у Груни. Витя к кафе как-то прибился. Ну а потом к нам. – Она приподнялась и села на бортик ванны. – Хочешь, я тебе спину потру?
Колено, к которому Тая легонько прикоснулась, продолжало гореть. Так что за спину Нюте стало откровенно страшно. Но отказаться было выше ее сил.
– Давай. – Она повернулась к Тае спиной и затаила дыхание.
– Такая ты хрупенькая. Все позвонки пересчитать можно.
Тая склонилась над ней и провела пальцем по позвоночнику. Нюта закусила губу, чтобы не дернуться. Осторожно выдохнула через нос.
– Фирменная диета на продуктовых карточках, знаешь ли.
– Зато какой детокс! – Тая легонько засмеялась. – Посоветовала бы всем партийцам для долголетия.
– Я не буду возражать, если они сдохнут от переедания. – Говорить было лучше, чем молча ожидать следующего прикосновения. – Ради такого я согласна еще пару месяцев посидеть на нищенском пайке.
Тая зачерпнула воду ковшиком и осторожно вылила ее на Нюту. Вода была теплая, но дыхание все равно перехватило.
– Ничего. – Тая провела по ее плечам скользким голышком мыла. – Мы моложе режима, мы его переживем.
– Ты правда в это веришь?
– Это единственное, во что я верю.
И больше они не говорили. Тая растерла в ладонях кусочек мыла и принялась гладить Нюту по плечам и спине, легонько надавливая на позвонки, разминая уставшую шею. Она выдыхала через рот, и Нюта кожей чувствовала это горячее дыхание. Дыхание и прикосновения груди, когда Тая наклонялась совсем низко. Эти прикосновения сменялись струйками воды, которой Тая осторожно поливала Нюту из ладоней и ковшика. Потом она запустила пальцы в Нютины волосы – легко и нежно. Помассировала кожу, распутала переплетенные кончики, вспенила шампунь на корнях и снова полила Нюту водой. Она не трогала ее грудь и живот, не опустила руки под воду, чтобы погладить бедра. Только прикоснулась губами к ее плечу перед тем, как окончательно отстраниться. Одно короткое прикосновение. Не поцелуй даже, а финальная точка. И бесконечная тишина после нее.
– Вода совсем остыла, – наконец сказала Нюта и испугалась собственной хрипоты. – Будем вылезать?
– Давай, – согласилась Тая и перенесла ноги из ванны на пол. – Спасибо тебе.
– За что? – Оборачиваться было страшно, но Нюта пересилила этот страх.
Тая стояла, облокотившись на раковину, и рассматривала в запотевшем зеркале свое избитое лицо. По ее обнаженному телу – худому, но крепкому, созданному будто на стыке феминной плавности и маскулинной строгости линий, – редкими каплями продолжала стекать вода.
– За то, что осталась со мной. Там, во дворе. И сейчас. Со мной очень давно никто не оставался.
– Я тут, – только и смогла проговорить Нюта.
В глазах закололо, она набрала воду в ладони и умылась.
– Приходи спать. – Тая завернулась в полотенце и стремительно вышла из ванной.
Пена оседала с отчетливым хрустом, словно кто-то шел по снегу в сухой мороз. Шел и топтал его. Шел к весне и никак не мог прийти. Нюта вытащила пробку из слива, поднялась, взялась за лейку душа, включила ледяную воду и смыла пену со стенок ванны.
16
Спали они спиной к спине.
Когда Нюта, завернутая в полотенце, зашла в комнату, Тая уже выключила свет и легла под одеяло. Шторы она задвинула, и в комнате собралась почти непроглядная темнота. Нюта повесила полотенце на спинку стула, нащупала на полу трусы. Их ткань оказалась холодной и влажной, резинка впилась в размякшую от воды и прикосновений кожу. Зато под одеялом было тепло. Тая дышала спокойно и глубоко, и от ее тела исходил сонный жар. Нюта легла на край кровати, просунула руку под подушку и закрыла глаза.
Она не помнила, когда в последний раз спала рядом с другим человеком. Наверное, в ночи зимовья, когда отпустить руку Славика значило погрузиться на самое дно отчаяния. Тогда они перемещались из комнаты с креслом в комнату с кроватью. Славик укрывал Нюту тяжелым одеялом, ложился позади нее, обнимал и лежал так, пока она не засыпала. Но и через сон Нюта продолжала требовательно стискивать его ладонь. Теперь ей до ломоты в теле хотелось, чтобы Тая сонно перевернулась на другой бок, закинула на нее горячую руку и спала, дыша Нюте в шею. Но Тая не шевелилась, только ее ноги, прижатые к животу, чуть заметно подрагивали. Это движение не давало Нюте заснуть глубоко, и ей казалось, что она не спит, а смотрит сквозь темноту в потолок. Ей было тепло и спокойно, и одновременно все-таки тревожно, словно два этих чувства не исключали друг друга, а могли дополнять: спокойная тревога, тревожное спокойствие. Предчувствие беды не отменяло тишины момента. Но и тишина не могла предотвратить скорую беду.
– Эй! Мне на смену пора… – Тая вырвала Нюту из созерцания потолка.