В записке, направленной в ЦК партии, основанной на впечатлениях наших товарищей, побывавших в Германии, наркомат предлагал увеличить количество авиационных заводов и ускорить строительство тех, что уже возводились. <…>
Все наши предложения были приняты.
<…> О размахе дела можно судить по тому, что реконструировались 9 крупных самолетостроительных заводов и строились 9 новых. Были выбраны города, где велось строительство, намечен тип самолета, под который завод строился, определены его производственные возможности и сроки ввода в действие. То же и в моторостроении: строилось 6 крупных авиамоторных заводов, реконструировались все старые.
После назначения заместителем наркома, мне еще чаще, чем раньше, пришлось бывать у Сталина. Здесь решались оперативные вопросы нашей повседневной работы по осуществлению программ постройки и отбора для массового производства лучших образцов боевых самолетов.
Сталин требовал ежедневного отчета о ходе испытаний новых самолетов, вызывал конструкторов, летчиков испытателей, вникал во все детали и от нас требовал исключительной четкости.
12 июня 1940 года у Сталина обсуждались некоторые авиационные вопросы. В конце совещания я внес предложение об упорядочении летных испытаний новых образцов самолетов. Дело это осуществлялось у нас неорганизованно и кустарно, каждым конструкторским бюро по своему разумению.
Я стал доказывать необходимость создания в системе нашего наркомата летно-испытательного института. Для убедительности, чтобы меня лучше поняли, я пустился в пространную популяризацию вопроса.
— Что вы стараетесь, — засмеялся Сталин, — вопрос ясен, пишите проект постановления.
На другой день, 13 июня 1940 года, вышло постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) об организации Летно-исследовательского института (ЛИИ) Наркомата авиационной промышленности. Начальником ЛИИ был назначен знаменитый летчик-испытатель М. М. Громов.
Летом 1940 года нас с наркомом вызвали в Кремль. Когда мы вошли в кабинет Сталина, там шло совещание. За длинным столом сидели почти все члены Политбюро. Сталин вышел навстречу, поздоровался, потом взял со стола какой-то документ и стоя, не приглашая, как обычно, сесть, начал его читать вслух.
По мере того как он читал, мое самочувствие ухудшалось. Это было письмо одного из конструкторов, в котором он просил разрешить ему осуществить разработанный им проект самолета с очень высокими боевыми качествами. Конструктор писал, что не может рассчитывать на поддержку наркомата, где делом опытного самолетостроения руководит Яковлев, который, будучи конструктором и боясь конкуренции, не пропустит его проекта. Поэтому-де он и обращается непосредственно в ЦК.
В заключении автор письма выражал удивление, что на таком деле, как опытное самолетостроение, сидит конструктор, который никак не может быть объективным и станет «зажимать» других. А закончил он письмо обещанием выполнить задание, если оно ему будет поручено, и показать, что он может дать стране самый лучший, самый быстроходный и самый мощный по вооружению истребитель.
Стояла полная тишина, все присутствовавшие внимательно слушали. Мне уже стало казаться, что не случайно собрались здесь руководители партии.
Сталин кончил читать, не спеша, аккуратно сложил листки:
— Ну, что скажете? Я был крайне расстроен, но сказал:
— Конструктор этот ко мне не обращался.
— Ну, а если бы обратился?
— В таком случае мы рассмотрели бы проект и, если бы он оказался хорошим, внесли бы предложение в правительство о постройке самолета. — А как проект, хороший?
— Затрудняюсь что-нибудь сказать, потому что проекта не видел. Непонятно, почему автор обратился непосредственно в ЦК: я, как обещал, стараюсь быть объективным. Нарком также в первый раз слышал о проекте и ничего сказать не мог. Тогда Сталин заявил:
— Конечно, он должен был прежде всего поговорить с вами. Не поговорив с вами, сразу писать на вас жалобу — не дело. Я не знаю, что это за проект, может быть, хороший будет самолет, а может, и плохой, но цифры заманчивые. Рискнем, пусть построит. Кстати, во что обойдется такой самолет? — Думаю, что миллионов девять-десять.
— Придется рискнуть, уж очень заманчивы обещания. Возможно деньги пропадут зря, — ну, что ж, возьму грех на себя. А вас прошу: не преследуйте его за это письмо, помогите построить самолет. Я дал слово, что приму все меры, чтобы обеспечить постройку самолета. Такое же обещание дал и нарком. Когда вопрос был решен, Сталин сказал мне:
— Вам, наверное, неприятно, что такие письма пишут. А я доволен. Между прочим, это не первое письмо. Было бы плохо, если бы никто не жаловался. Это значило бы, что вы хотите жить со всеми в ладу за государственный счет. Не бойтесь ссориться, когда нужно для дела. Это лучше, чем дружба за счет государства. Не всегда ведь личные интересы совпадают с государственными. Кроме того, вы конструктор, у вас большие успехи, вам завидуют и будут завидовать до тех пор, пока вы хорошо работаете. Не завидуют только тем, у кого нет успехов.
Я уже был в дверях, когда услышал вдогонку:
— А конструктора за жалобу не притесняйте, пусть построит, рискнем с миллионами, возьму грех на свою душу.
Само собой разумеется, конструктору была оказана необходимая поддержка. К сожалению, несмотря на большие затраты, самолет у него не получился и при первом же полете разбился. При этом, пытаясь спасти машину, погиб один из лучших военных летчиков-испытателей — Никашин.
Впервые звучала в Кремлевском зале литовская речь, впервые представители литовского народа выступали с высокой трибуны Верховного Совета СССР, откуда их слышала вся необъятная советская страна, их голос разносился и далеко за ее пределами.
После выступлений представителей Литвы слово получил секретарь ЦК КП(б) Белоруссии депутат П. К. Пономаренко. Сделав обзор развития отношения между Литвой и Советским Союзом, он по поручению правительства СССР вносит предложение удовлетворить просьбу сейма Литвы и принять Литовскую ССР в Советский Союз в качестве союзной республики. Вместе с тем от имени руководящих органов Белорусской ССР вносит предложение о передаче Советской Литве Свенцянского района и части пограничных районов с преобладающим литовским населением, входящих в состав Вилейкской и Барановичской областей Белорусской ССР.
Затем единогласно был принят закон, утверждавший предложения Пономаренко, а также решения о выборах депутатов в Верховный Совет СССР от Литовской ССР.
Все стоя приветствовали принятие Советской Литвы в великую семью республик Советского Союза. <…>
Следующие 2 дня именинниками были наши соседи. Вместе со всеми депутатами мы приветствовали вступление в Советский Союз еще двух республик — Советской Латвии и Советской Эстонии.
Теперь, когда принципиальный, основной вопрос был решен, предстояло перейти к практическим делам. И у нашей делегации, и у соседей возникла мысль о необходимости встречи с руководством Советского Союза. После окончания сессии я позвонил В. М. Молотову и от имени делегации выразил пожелание встретиться с ним и со Сталиным.
— Да, мы тоже полагаем, что необходимо встретиться. Думаю, что это может произойти в ближайшие дни, — сказал Молотов.
Это произошло. Нас пригласили в Кремль.
Подъезжаем к зданию, где работает правительство Советского Союза. Впервые идем по длинным коридорам второго этажа. <…>
После короткого ожидания в приемной нас приглашают в кабинет. Просторная светлая комната, со стенами облицованными деревянными панелями. В конце кабинета письменный стол, а другой длинный стол тянется вдоль окон.
Нас встретил И. В. Сталин, стоявший посреди кабинета. Он приветливо поздоровался. Затем мы пожали руки находившимся здесь же В. М. Молотову, А. А. Жданову и А. А. Андрееву. Можно понять, какое волнение переживали мы в этот момент. Сталин… Это имя уже давно стало легендарным. О нем пели песни, слагали стихи и поэмы. Повсюду его портреты, бюсты, статуи. Не было речи, которая не заканчивалась бы величанием Сталина, — его называли великим и мудрым вождем, отцом и учителем… Каждая речь, каждая статья Сталина воспринимались как вершина мудрости и непререкаемая директива. Сталин как бы олицетворял собою всю Коммунистическую партию, всю Советскую страну. «Сталин — это Ленин сегодня» — эти слова Анри Барбюса часто повторялись как самая авторитетная оценка роли и значения Сталина.
Хотя мы осознавали огромное значение Сталина, его руководящую роль в партии и государстве, нам вначале странным казалось такое возвеличивание личности, преклонение, граничащее с низкопоклонством. Это как-то не вязалось с демократичностью советского строя, каким мы его представляли. Казалось, что сам Сталин не должен был допускать такого преклонения и возвеличивания. Но он, видимо, свыкся и считал это в порядке вещей, как вскоре свыклись и мы, полагая, что такое отношение к вождю партии и народа имеет значение для единства и сплочения трудящихся на выполнение великих задач строительства социализма и защиты Родины. Мы слышали о нем, изучали его выступления. На сессии видели издалека. А теперь впервые встречаемся лицом к лицу. Он не столь высокий, каким нам казался, человек среднего роста, коренастый, с рыжеватыми усами, немного рябоват. Но это физическое восприятие не может подавить облик того Сталина, которого мы ощутили как человека необычайного.
По приглашению Сталина мы уселись за столом.