Ильюшин что-то пытался объяснить по телефону, но Сталин не стал с ним разговаривать:
— Я занят, мне некогда. Передаю трубку Жданову, объясняйтесь с ним. — И опять: — Я привлеку вас к ответственности.
В тот же вечер расстроенный Сергей Владимирович поехал в Ленинград и утром, прямо с поезда, отправился на Кировский завод. Там с цеховыми работниками он детально во всем разобрался и о нечестном поступке Зальцмана доложил Жданову, от которого Зальцману крепко попало. Но Сергей Владимирович Ильюшин долго переживал несправедливый упрек Сталина в конструкторской неряшливости.
Теперь превосходная оценка «илов» Сталиным служила для Илюшина большей наградой, чем премия первой степени.
В этот раз обсуждение началось с вопроса о возможности ускорения производства боевых самолетов, особенно истребителей. Затем пошла речь об эвакуации заводов, причем такой эвакуации, которая дала бы нам возможность в кратчайший срок восстановить производство самолетов на востоке.
Сталин поручил нам в самом срочном порядке подумать над тем, как увеличить выпуск боевых самолетов, как быстрее эвакуировать заводы из европейской части СССР.
Зашел разговор о положении на фронтах. Мы выразили недоумение, почему наши войска отступают.
— Не везде удается организованное сопротивление, а это и приводит к разрушению всей системы обороны на данном участке фронта, — сказал Сталин.
Ильюшин заметил:
— Нужно было бы вооружать народ на оставляемой нашими войсками территории… Сталин сказал:
— Мы бы вооружили, да у нас не хватает винтовок и оружия даже для снабжения армии. Мы формируем пополнение, а вооружать нечем. Думали сначала заказать винтовки в Англии, но там другие патроны. Получилась бы мешанина. Поэтому решено всемерно усилить отечественное производство винтовок и патронов.
Вернувшись из Ставки, я застал в своем кабинете ожидавшего меня конструктора Николая Николаевича Поликарпова. Он был мрачен, пессимистически настроен, как мне сначала показалось под впечатлением только что переданной по радио сводки. <…>
Вокруг работы Поликарпова стала создаваться нездоровая атмосфера. Нашлись любители при удобном случае лягнуть этого заслуженного человека. Однажды, при обсуждении в Кремле авиационных вопросов, кто-то подал даже реплику о том, что «давно надо прикрыть конструкторское бюро Поликарпова», что он «выдохся». Но это предложение не встретило поддержки. Во время обмена мнениями Сталин сказал, что нельзя забывать о заслугах Поликарпова в создании истребителей И-15, И-16, нельзя забыть и о том, что он создал самолет У-2, на котором в течении 15 лет готовились летные кадры нашей авиации.
Этим обсуждением был положен конец злословию по адресу Поликарпова
Над самолетом с реактивным двигателем конструкторский коллектив, руководимый Болховитиновым, работал еще до войны. Конструкторы его, Александр Яковлевич Березняк и Алексей Михайлович Исаев, начальные буквы фамилий которых и дали название самолету — БИ, взялись за этот истребитель по своей инициативе. Был готов, по сути, лишь эскизный проект и велись работы над двигателем. Заявку Болховитинова мы представили в Государственный Комитет Обороны.
Сталин заинтересовался этим предложением и пожелал встретиться с конструктором.
На прием мы явились все вместе. В прежние времена ждать приема у Сталина не приходилось. В назначенный час после доклада Поскребышева вы сразу входили в кабинет. Но был август 1941 года. Время чрезвычайно трудное. Сталин принял нас спустя два часа.
Он задал Болховитинову лишь один вопрос:
— Вы верите в это дело? Немногословный Виктор Федорович ответил:
— Верю, товарищ Сталин.
— Тогда делайте, но срок на создание опытного образца один месяц. — Даже по нормам военного времени этого было слишком мало.
Но Сталин повторил:
— Да, один месяц — сейчас война.
И поднял руку, как всегда, прощаясь и одновременно освобождая людей. Конструкторы не уходили с завода. ОКБ Болховитинова, можно сказать, находилось на казарменном положении.
Как ни короток был назначенный срок, а через месяц и десять дней новый самолет появился на свет.
Днем неожиданно пришла телефонограмма Б. М. Шапошникова: к 20 часам того же дня меня вызывал в Ставку Верховный.
В телефонограмме ничего больше не говорилось, и догадаться о причине вызова было трудно. Надо было ехать. Однако обстановка властно требовала моего присутствия здесь до тех пор, пока не будет наведен порядок на левом фланге армии. Предстояло также отдать и ряд других распоряжений командующему армии. К тому же и путь следования в Москву был не близок. Расчет времени показывал, что к назначенному сроку я опоздаю.
И. В. Сталин был крайне нетерпим к опозданиям на его вызовы. Но что делать? Обстановка на войне не считается с характерами командующих. Нужно было правильно решить, что важнее — довести до конца свою задачу на поле боя или, не считаясь с обстоятельствами, явиться к назначенному времени по вызову старшего командира.
Полагаю, что тот, кто не способен правильно решить такую задачу, не может претендовать на роль командующего. После недолгого размышления я передал начальнику Генерального штаба следующую телефонограмму: «Доложите Верховному: по сложившейся обстановке прибуду с опозданием на один час».
Не скрою, всю дорогу до Москвы я думал, как убедительно объяснить ситуацию, которая сложилась на левом фланге 24-й армии, чтобы И. В. Сталин правильно понял причину моего опоздания.
В Кремль въезжали в полной темноте. Вдруг резкий свет карманного фонарика ударил мне в лицо. Машина остановилась. В подошедшем военном я узнал начальника управления охраны генерала Власика. Поздоровались.
— Верховный Главнокомандующий приказал встретить и проводить вас к нему на квартиру.
Я вышел из машины и направился за генералом.
Расспрашивать не стал, зная, что ответа на интересующие меня вопросы все равно не получу.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, где находилась квартира Верховного, я еще не решил, что и как буду говорить в оправдание своего опоздания.
Войдя в столовую, где за столом сидели И. В. Сталин, В. М. Молотов, А. С. Щербаков и другие члены Политбюро, я сказал:
— Товарищ Сталин, я опоздал с прибытием на один час. И. В. Сталин посмотрел на свои часы и проговорил:
— На час и пять минут. — И добавил: — Садитесь и, если голодны, подкрепитесь. Верховный Главнокомандующий внимательно рассматривал карту обстановки под Ленинградом. Присутствующие сидели молча. Есть я не стал и тоже молчал. Наконец И. В. Сталин оторвался от карты и, обращаясь ко мне, сказал:
— Мы еще раз обсудили положение с Ленинградом. Противник захватил Шлиссельбург, а 8 сентября разбомбил Бадаевские продовольственные склады. Погибли большие запасы продовольствия. С Ленинградом по сухопутью у нас связи теперь нет. Население оказалось в тяжелом положении. Финские войска наступают с севера на Карельском перешейке, а немецко-фашистские войска группы армий «Север», усиленные 4-й танковой группой, рвутся в город с юга. Верховный замолчал и вновь обратился к карте. Кто-то из членов ГКО заметил:
— Мы здесь докладывали товарищу Сталину, что командование Ленинградским фронтом едва ли сумеет выправить положение. И. В. Сталин осуждающе посмотрел на говорившего, но продолжал молчать, устремив свой взор на карту. Неожиданно он спросил:
— А как вы, товарищ Жуков, расцениваете обстановку на московском направлении?. Я понял его и уловил мысль, связывающую воедино положение на разных фронтах, однако ответил не сразу.
— Думаю, что немцам в настоящее время необходимо основательно пополнить свои части. По данным пленных, захваченных из войск группы армий «Центр», противник имеет очень большие потери. В некоторых частях они достигают пятидесяти процентов. Кроме того, не завершив операцию под Ленинградом и не соединившись с финскими войсками, немцы едва ли начнут наступление на московском направлении… Но это, конечно, мое личное мнение. У гитлеровского командования могут быть иные расчеты, иные соображения. Во всяком случае, нам нужно быть всегда готовыми к упорным оборонительным действиям на московском направлении.
И. В. Сталин удовлетворенно кивнул, затем без перехода спросил:
— Ну, как действовали части 24-й армии?
— Дрались, товарищ Сталин, хорошо, — ответил я, — особенно 100, 127, 153-я и 161-я стрелковые дивизии.
— А чем вы, товарищ Жуков, объясняете успех этих дивизий и как оцениваете способности командно-политического состава армии?
Я высказал свои соображения. Минут пятнадцать И. В. Сталин внимательно слушал и что-то коротко заносил в свою записную книжку, затем сказал:
— Молодцы! Это именно то, что нам теперь так нужно. — Затем без всякого перехода вдруг добавил: — Вам придется лететь в Ленинград и принять от Ворошилова командование фронтом и Балтфлотом.
Предложение это явилось для меня полной неожиданностью, тем не менее я ответил, что готов выполнить это задание.
— Ну вот и хорошо, — сказал И. В. Сталин. — Имейте в виду, — продолжал он, — в Ленинграде вам придется перелетать через линию фронта или через Ладожское озеро, которое контролируется немецкой авиацией.
Затем Верховный молча взял со стола блокнот и размашистым твердым почерком что-то написал. Сложив листок, он подал его мне:
— Лично вручите товарищу Ворошилову эту записку. В записке значилось: «Передайте командование фронтом
Жукову, а сами немедленно вылетайте в Москву». И добавил:
— Приказ Ставки о вашем назначении будет отдан, когда прибудете в Ленинград. Я понял, что за этими словами скрывается опасение за успех нашего перелета. Перед тем как уйти, обратился с просьбой к Верховному разрешить мне взять с собой двух-трех генералов, которые могут быть полезны на месте.