Когда я пришел, Сталин не сразу заговорил, давал мне возможность собраться с мыслями.
— Ну, как дискуссия? — спросил он. — Троцкий и его сторонники против военной доктрины, старая песня… — Он молчал, задумчиво раскуривая папиросу. — Владимир Ильич серьезно заболел, а обстановка в стране тяжелая. Переход на мирное строительство, ликвидация последствий войны — дело сложное, потребует от коммунистов больших знаний, практических навыков, умения организовать массы, возглавить массы и опереться на массы, и больше внимания мелочам, именно мелочам. Все великое строится из малого. Сталин заговорил о взглядах Фрунзе на единую военную доктрину. Он сказал, что полностью разделяет точку зрения Михаила Васильевича.
— Красную Армию мы будем укреплять, поднимать ее боеготовность из года в год. И кавалерия нам еще крайне необходима, — продолжал Сталин. — Что нужно сделать для ее развития как стратегического рода войск? В этом вопросе вы человек более компетентный, чем кто-либо другой.
Я сказал, что конница находится сейчас в тяжелом положении и, чтобы видеть это, не надо быть большим теоретиком. Проводимая реорганизация кавалерийских соединении сводится, по сути дела, лишь к их сокращению, другие вопросы пока не затрагиваются,
— Какие же это вопросы? — спросил Сталин.
О них мы не раз сообщали Главкому и РВС республики, в частности, давно шла речь об увеличении числа орудий для кавалерийских частей, да и для всей армии, но все остается без изменения. В полку отдельной кавалерийской дивизии лишь два орудия, в полку отдельной кавбригады — одно.
— А у Пилсудского, как помнится, было шесть орудий? — спросил Сталин.
— Пять, Иосиф Виссарионович.
— Еще что вас тревожит?
При современных средствах наблюдения и поражения, говорил я Сталину, конница становится все более уязвимой с земли и воздуха. Важнейшее условие успеха ее атак — внезапность. Только при этом она наносит большой урон противнику. Стремительная атака конных масс наводит ужас на врага, подавляет волю к сопротивлению. Но условия для успешной атаки конница обязана подготовить сама. <…>
Опыт 1-й Конной убеждал в том, что в Красной Армии необходимо сохранить стратегическую конницу, действующую самостоятельно. Кроме того, конные части следует придавать стрелковым дивизиям. Реорганизация проводилась без достаточного учета опыта гражданской войны. Все это поставило конницу в очень тяжелое положение…
Сталин слушал меня не перебивая.
— Да, вижу, с кавалерией совсем худо, — сказал он. — Вам бы следовало вместе с Клементом Ефремовичем представить по этому вопросу специальное письмо. Но будем считать ваше сообщение за мнение Реввоенсовета 1-й Конной. Я сказал, что если надо, то через неделю такое письмо представим. Сталин махнул рукой.
— Не будем терять времени. Лучше подумайте, как успешнее подготовить Боевой устав кавалерии. Дело это очень нужное. Затем разговор зашел о коневодстве и коннозаводстве. Признаться, я не ожидал, что Сталин сведущ в этом деле. Он знал, сколько было в стране лошадей, сколько осталось после революции.
— Будем брать курс на полную механизацию народного хозяйства, в том числе, земледелия, — сказал Сталин, — но пока построим заводы, пока научимся делать машины, придется выезжать на лошади. Ныне она — главное средство производства. Поэтому развитие коневодства сейчас — важнейшая задача.
Я сказал Сталину, что, если не будут приняты чрезвычайные меры, мы обречем наше коневодство на страшный упадок. Помимо восстановления конского поголовья надо особое внимание обратить на улучшение качества лошадей, выделить для деревни достаточное количество племенных, кровных. Этим мы заинтересуем самих крестьян, которые охотно помогут нам, и тогда сможем закупать хороших лошадей для армии.
Сталин заметил, что на его взгляд, необходимо разработать единый государственный план использования племенного материала и расходования спецкредита.
— Но прошу учесть, — предупредил Сталин, — что нужно максимально использовать резервы на местах. А то у нас есть немало фактов, где на местах с лошадью обращаются безобразно. Кстати, Семен Михайлович, тут в РВС Республики поступила жалоба. — И он многозначительно глянул на меня. — Какая жалоба? — спрашиваю.
— На вас, Семен Михайлович. Говорят, вы самоуправством занимаетесь. Что там у вас в Ростове приключилось?
И тут я вспомнил. Однажды утром направляюсь в штаб округа. Вижу: на полном галопе скачет по тротуару кавалерист. Люди шарахаются от него в стороны. Крикнул кавалеристу, чтобы остановился и подъехал ко мне.
— Откуда? — спрашиваю.
Он назвал кавалерийскую часть и доложил, что ездил в штаб округа с донесением, а сейчас спешит в часть. Приказал кавалеристу слезть с лошади.
— Это что? — Я показал на окровавленные копыта лошади. Она была не подкована, а конник гнал ее по камням. Да, я был крут и суров к тем, кто по-варварски относился
к лошадям. Поэтому тот случай не оставил без внимания. Приказал забрать у бойца лошадь, а самого арестовать на десять суток. Вот он и написал на меняя жалобу: дескать, поступает Буденный на манер царского офицера.
Уже когда собрался уходить, Сталин сказал:
— Есть предложение, Семен Михайлович. Мы тут посоветовались в Реввоенсовете Республики и решили учредить должность помощника Главкома по кавалерии. Как вы на это смотрите?
— Я — за. Мера важная и нужная. Уверен, что это принесет большую пользу нашему общему делу — укреплению Красной Армии.
— Да, конечно, польза будет, но при одном условии — если на эту должность изберем знающего человека. — Он в упор посмотрел на меня. И вдруг сказал: — Вас рекомендуем, Семен Михайлович.
Я опешил и не сразу нашелся, что сказать. Предложение было по душе. Я смог бы вплотную заняться вопросами дальнейшего укрепления красной кавалерии. И в то же время вполне отчетливо сознавал и как командир, и как коммунист, что много еще незавершенных дел осталось на Северном Кавказе.
Сталин, конечно, заметил мое смущение.
— Вы не решаетесь принять эту должность?
— Иосиф Виссарионович, спасибо за доверие, но разрешите мне еще побыть командиром и членом Реввоенсовета округа. — И рассказал Сталину, почему считаю это необходимым.
— Ну что ж, — сказал Сталин, — понимаю вас. Основания для такой просьбы с вашей стороны вполне убедительны. Давайте отложим все на год.
В конце апреля 1922 года у меня состоялась еще одна встреча со Сталиным. На этот раз речь шла о моей новой работе.
Сталин сказал, что в ЦК есть намерение выдвинуть меня на работу в качестве секретаря Юго-Восточного бюро ЦК ОКП.
Такое предложение было для меня неожиданным. Мне не хотелось тогда уезжать из Нижнего. Только что начал по-настоящему «влезать» во все нижегородские дела, меня узнали коммунисты и беспартийные рабочие, на последней партийной конференции мне выразили полное доверие. Работал я с большим увлечением, да и дела у нас пошли неплохо. В этих условиях срывать меня с места и посылать на совершенно новую, притом очень большую работу, с которой я, к тому же, мог и не справиться, казалось мне делом несвоевременным.
Поэтому, подумав, я сказал Сталину, что, конечно, ЦК вправе перебросить меня на другое место, но, откровенно говоря, мне хотелось бы еще некоторое время поработать в Нижнем. Это принесет мне как партийному работнику только пользу. Хотя за это время я и успел вникнуть во многие вопросы партийного руководства промышленностью, сельским хозяйством и советским строительством, тем не менее еще не чувствую себя в этом отношении достаточно сильным и мне полезно набрать еще опыта.
Сталин слушал меня очень внимательно, а потом сказал:
— Ты только не прибедняйся. В Нижнем уже многое сделано. Организация заметно выправилась, идейно и организационно окрепла, стала более сплоченной. Значит, главное сделано и ты можешь спокойно перейти на новое место, которое предлагает ЦК. Тогда высказал свои доводы против назначения меня секретарем Юго-Восточного бюро ЦК партии:
— Это очень большая и ответственная работа. Северный Кавказ — огромный и сложный край. Там много еще не решенных и не очень ясных для меня проблем, связанных, скажем, с казачеством, с горскими национальностями и их взаимоотношениями. Кроме того, это край с большим сельским хозяйством, а у меня как раз мало опыта работы в сельскохозяйственных районах. Я считаю себя пока не подготовленным к такой большой работе и боюсь, что не оправдаю надежд ЦК. Сталин на это отвечал:
–
Не преувеличивай трудностей. Конечно, они там есть. Секретарем бюро ЦК работает сейчас Виктор Нанейшвили, которого ты должен хорошо знать еще по Баку. Он старый большевик, бывший учитель. Но он и в партийной работе сохранил стиль учителя: больше поучает и разъясняет. Организационно объединить и сплотить людей ему не удалось. Кроме Ставропольской губернии, местные организации не поддерживают бюро ЦК, считая его излишним звеном, средостением между ними и ЦК. Мы же считаем, — продолжал Сталин, — что при существующих средствах связи и неокрепшем аппарате в самом ЦК из Москвы трудно руководить и решать специфические и действительно порой очень сложные вопросы этого края. Бюро ЦК — не лишнее звено, а необходимый орган ЦК партии в крае. На первых порах главная задача там — укрепление политической, партийной, организационной работы. С этим ты вполне справишься. Что же касается хозяйственных дел, то ЦК готов дать крупных хозяйственников из Москвы. После ознакомления с делами на месте тебе станет ясно, каких работников нужно направить в этот край. Во всяком случае, жалеть людей для этого края ЦК не будет. Опровергнуть эти доводы Сталина было, конечно, трудно: они были довольно убедительны. Вообще Сталин умел уговаривать. Я только высказал ему еще одно соображение: