Сталин предложил создать несколько специализированных истребительных корпусов, подчиненных главному командованию, с тем, чтобы использовать эти части для массированных ударов против вражеской авиации, для завоевания господства в воздухе на решающих участках фронта. Все присутствующие согласились с этим предложением.
После оживленного обсуждения были решены также вопросы о количестве формируемых корпусов, о вооружении их теми или иными типами истребителей и о распределении их на основных направлениях фронта.
Почти все кандидатуры командиров корпусов Сталин называл сам, и после короткого обсуждения их деловых характеристик они были утверждены.
В ходе беседы возник также вопрос о прикреплении отдельных руководителей ВВС к основным фронтам для руководства действиями нашей авиацией. Зашел разговор о генерале Худякове, который находился в то время на Западном фронте. Сталин хорошо о нем отозвался и заметил, что Худяков «засиделся» в генерал-лейтенантах, что надо ему присвоить звание генерал-полковника. Он поинтересовался также, какие награды имеет Худяков, удивился, что у него мало орденов, заметил, что он заслуживает награды и предложил наградить Худякова орденом Суворова II степени. Был решен вопрос о переводе генерала Худякова на белгородское направление, где предстояли серьезные операции.
На другой же день указы о присвоении С. А. Худякову воинского звания генерал-полковника и о награждении его орденом Суворова II степени были опубликованы в газетах.
При обсуждении других кандидатур состоялся такой любопытный разговор. Речь зашла о назначении командующего одной из воздушных армий. Оказалось, что Сталин лично не знал предложенного кандидата, и он поинтересовался:
— Ну а как он — справится? Что из себя представляет? Заместитель главкома генерал Ворожейкин ответил:
— Да, он подходящий человек. На это Сталин возразил:
— Что значит подходящий? Дело-то он знает?
Тогда Ворожейкин добавил еще несколько общих данных анкетного порядка.
— Я вас спрашиваю: он дело знает?
— Да, товарищ Сталин, он честный человек.
— Бросьте вы эти эпитеты: честный, подходящий. Мало что честный, одной честности недостаточно, дураки тоже честными бывают. Нам важно, чтобы он был не только честным, но чтобы дело знал. Вслед за этим Сталин высказал несколько общих соображений об организационной работе в армии. Он говорил, что современная война требует от военных руководителей больших организаторских способностей, что крупный военачальник — генерал, командующий фронтом, армией, дивизией — это прежде всего организатор.
— Некоторые наши военные, — говорил Сталин, — любят кружки ставить на картах и передвигать флажки, отмечать продвижение войск, составлять оперативные планы, считая, что этим ограничивается деятельность военного руководителя. А грош цена этим оперативным планам, если не организованы люди и техника. Современный командир должен быть прежде всего организатором людей и боевой техники, и не только организатором, но и смелым новатором, применять новые методы тактики, знать новое оружие. А некоторые, как показал опыт, не любят нового, свежего, непроверенного и со времен Кира Персидского ходят по проторенной дорожке. Сейчас у такого командира ничего не получится. Так воевать сейчас нельзя.
Жизнь это подтвердила и многому научила.
В третьем часу утра К. К. Рокоссовскому позвонил командующий 13-й армией генерал Н. П. Пухов и доложил, что захваченный пленный сапер 6-й пехотной дивизии сообщил о готовности немецких войск к переходу в наступление. Ориентировочно время называлось — 3 часа утра 5 июля.
К. К. Рокоссовский спросил меня:
— Что будем делать? Докладывать в Ставку или дадим приказ на проведение контрподготовки?
— Время терять не будем, Константин Константинович. Отдавайте приказ, как предусмотрено планом фронта и Ставки, а я сейчас позвоню Верховному и доложу о полученных данных и принятом решении.
Меня тут же соединили с Верховным. Он был в Ставке и только что кончил говорить с A. M. Василевским. Я доложил о полученных данных и принятом решении провести контрподготовку.
И. В. Сталин одобрил решение и приказал чаще его информировать.
— Буду в Ставке ждать развития событий, — сказал он.
Я почувствовал, что Верховый находится в напряженном состоянии. Да и все мы, несмотря на то, что удалось построить глубоко эшелонированную оборону и что в наших руках теперь находились мощные средства удара по немецким войскам, сильно волновались и были крайне возбуждены. Была глубокая ночь, но сон как рукой сняло.
Мы с К. К. Рокоссовским, как всегда в таких случаях, перебрались в штаб фронта. <…> В 2 часа 30 минут, когда уже вовсю шла контрподготовка, позвонил Верховный.
— Ну как? Начали?
— Начали.
— Как ведет себя противник?
Я доложил, что противник пытался отвечать на нашу контрподготовку отдельными батареями, но достаточно быстро замолк.
— Хорошо, я еще позвоню.
Тогда трудно было сразу определить результаты нашей контрподготовки, но начатое противником в 5 часов 30 минут недостаточно организованное и не везде одновременное наступление говорило о серьезных потерях, которое оно нанесло противнику.
…5 июля 1943 года начальник штаба Степного фронта генерал-лейтенант М. В. Захаров сообщил мне по телефону, что на Центральном и Воронежском фронтах завязались ожесточенные бои.
— В основной состав вашей армии дополнительно включается восемнадцатый танковый корпус генерала Б. С. Бахарова. Свяжитесь с ним. Приведите все войска армии в полную боевую готовность и ждите распоряжений! — потребовал он. А на следующий день в армию прилетел командующий Степным фронтом генерал-полковник И. С. Конев. Он уже более подробно информировал меня о боевой обстановке.
— Наиболее мощный удар противник наносит на курском направлении из района Белгорода. В связи с этим, — сказал Иван Степанович, — Ставка приняла решение о передаче Воронежскому фронту вашей и пятой гвардейской армий. Вам надлежит в очень сжатые сроки сосредоточиться вот здесь. — Командующий очертил красным карандашом район юго-западнее Старого Оскола. Примерно через час после того, как улетел И. С. Конев, позвонил по ВЧ И. В. Сталин.
— Вы получили директиву о переброске армии на Воронежский фронт? — спросил он.
— Нет, товарищ Иванов, но об этом я информирован товарищем Степиным.
— Как думаете осуществить передислокацию?
— Своим ходом.
— А вот товарищ Федоренко говорит, что при движении на такое большое расстояние танки выйдут из строя, и предлагает перебросить их по железной дороге.
— Этого делать нельзя, товарищ Иванов. Авиация противника может разбомбить эшелоны или железнодорожные мосты, тогда мы не скоро соберем армию. Кроме того, одна пехота, переброшенная автотранспортом в район сосредоточения, в случае встречи с танками врага окажется в тяжелом положении. — Вы намерены совершать марш только ночами?
— Нет. Продолжительность ночи всего семь часов, и если двигаться только в темное время суток, мне придется на день заводить танковые колонны в леса, а к вечеру выводить их из лесов, которых, кстати сказать, на пути мало.
— Что вы предлагаете?
— Прошу разрешить двигать армию днем и ночью…
— Но ведь вас в светлое время будут бомбить, — перебил меня Сталин.
— Да, возможно. Поэтому прошу дать указание авиации надежно прикрыть армию с воздуха.
— Хорошо, — согласился Верховный. — Ваша просьба о прикрытии марша армии авиацией будет выполнена. Сообщите о начале марша командующим Степным и Воронежским фронтами.
Он пожелал успеха и положил трубку. <…>
С операцией «Кутузов» у меня связаны очень неприятные воспоминания личного плана. В один из дней ее, явившись вместе с А. И. Антоновым на обычный доклад в Ставку, я, как всегда, разложил на столе карты по каждому фронту в отдельности и одну сводную. Доклад несколько затянулся, но проходил в спокойной обстановке. Так как тут же следовало решить ряд вопросов по использованию танков, И. В. Сталин пригласил Я. Н. Федоренко. Тот вошел и, не дождавшись конца нашего доклада, стал раскладывать свои ведомости, справки, списки и другие документы поверх моих карт. Отвечая на вопросы Верховного Главнокомандующего, Яков Николаевич не всегда сразу находил нужные данные, перекладывал бумаги с места на место, выложил на стол и свой видавший виды портфель, чего мы никогда не делали.
Когда с докладом по обстановке все было закончено, я сложил карты и, перед тем как покинуть кабинет Верховного, еще раз, по выработавшейся уже привычке, внимательно осмотрел стол. Там оставались только документы Федоренко.
В Генштабе, как всегда, меня дожидались начальники направлений и отделов. По приезде из Кремля я немедленно же возвращал им все документы и давал короткие указания, что нужно сделать. На этот раз, однако, два начальника своих карт не получили — в моем портфеле их не оказалось, в том числе главной — сводной.
Первой мелькнула мысль о том, что карты случайно захватил Федоренко. Звоню по телефону. Выясняется, что из Кремля он уже возвратился, но с документами еще не разобрался.
— Анатолий Алексеевич, — обратился я к Грызлову. — Срочно выезжайте к Федоренко, вместе с ним осмотрите все его хозяйство вплоть до сейфа. Может быть, карты там.
Грызлов помчался, а я звоню Поскребышеву. Прошу посмотреть, не осталось ли чего-либо из наших документов в кабинете Верховного. Нет, говорит, стол там чистый, и все разошлись.