— Народный комиссариат обороны исходит из того, что устав — это не приказ, имеющий силу на короткий срок. Устав — это свод законов для Красной Армии на годы. Поэтому требуется перед утверждением устава тщательная его проверка с вызовом товарищей с фронта. В таком порядке был утвержден Боевой устав пехоты. В таком же порядке надо было вести работу при представлении на утверждение и этих уставов, чтобы не допустить ошибок и чтобы попусту не наказывать потом военнослужащих из-за нарушения дефектных уставов. Приходится установить, что тов. Воронов пренебрег этим методом выработки и представления на утверждение уставов, а маршал Жуков забыл о нем…
Теперь наступила очередь заключительной части приказа. Все присутствующие внимательно слушали. И. В. Сталин ровно произнес:
— В связи с этим… — И затем, чуть помедлив, словно подчеркивая смысл, продиктовал: — Первое. Отменяю, — опять посмотрел в уставы, где были проставлены номера приказов, — приказы № 76 и 77 от 29 мая 1944 года и 209 от 18 октября 1944 года заместителя наркома обороны СССР маршала Жукова об утверждении и введении в действие Боевого устава зенитной артиллерии и Боевого устава артиллерии Красной Армии.
Второе. Ставлю на вид Главному маршалу артиллерии товарищу Воронову несерьезное отношение к вопросу об уставах артиллерии.
Третье. Обязываю маршала Жукова впредь не допускать торопливости при решении серьезных вопросов.
Приказываю:
Для просмотра и проверки указанных выше уставов образовать комиссии:
а) комиссию по просмотру и проверке Боевого устава зенитной артиллерии;
б) комиссию по просмотру и проверке Боевого устава артиллерии. Заместителю народного комиссара обороны СССР товарищу Булганину определить состав комиссий и представить мне на утверждение.
Настоящий приказ разослать всем командующим фронтами (округами), армиями, начальникам главных и центральных управлений и командующим родов войск Наркомата обороны СССР…
Мы, да и все другие, кого это касалось, запомнили этот урок навсегда.
В этот вечер здесь собрались человек пятьдесят: советские дипломаты, министры, генералы и адмиралы в парадной форме, американский посол Гарриман, английский поверенный в делах Бальфур. Через некоторое время вошли руководители советского правительства во главе со Сталиным. Последними прибыли глава французского правительства генерал де Голль, министр иностранных дел Жорж Бидо и сопровождающие их лица.
Генерал де Голль очень высокий, медлительный в движениях. Удлиненное лицо. Просто, скромно одет. С учтивой улыбкой он подошел к Сталину и дружески с ним поздоровался. С появлением де Голля всех пригласили к столу. Провозглашались тосты в честь французских гостей. Встречные тосты в честь хозяев. <…>
После обеда собравшиеся перешли в соседний, зеркальный зал — гостиную, где был сервирован кофе, а затем в кинозал. Сначала был показан кинофильм «Если завтра война», потом мультипликация Диснея и затем «Волга-Волга».
Сталин сидел рядом с Гарриманом. Во время показа фильма «Волга-Волга» оба весело смеялись. Сталин особенно подтрунивал над Гарриманом, когда под куплеты: «Америка России подарила пароход, у него колеса сзади и ужасно тихий ход» — пароход «Севрюга» стал разваливаться.
Прежде чем разойтись, был предложен тост за французских летчиков. Командир полка «Нормандия» подполковник Пуяд был среди приглашенных. Сталин спросил его мнение о «яках». Пуяд ответил, что французские летчики летали на американских истребителях, на английских «спитфайрах», но предпочитают на Як-3.
Выпили за Як-3, за советских летчиков, за победу.
Вскоре после этого я был награжден орденом Почетного легиона.
В канун Нового, 1945 года, за несколько часов до полуночи, А. И. Антонов объявил:
— Только что звонил Поскребышев и передал, чтобы мы приехали на «Ближнюю» к половине двенадцатого без карт и документов. На мой вопрос, что бы это значило, Алексей Иннокентьевич ответил шутливо:
— Может быть, нас приглашают встретить Новый год? Неплохо бы…
Через несколько минут последовал звонок от командующего бронетанковыми и механизированными войсками Я. Н. Федоренко. Он, в свою очередь, спросил, не знаем ли мы, зачем его вызывают на «Ближнюю», причем тоже налегке.
Я сказал, что сами ломаем голову относительно странного приглашения.
В 23 часа вдвоем с Антоновым, как обычно, на его машине мы выехали, продолжая теряться в догадках о цели вызова. Ежедневные наши поездки на доклад к Верховному были, как правило, более поздними, а на праздники нас никогда не приглашали. За годы войны мы и слово-то это забыли.
На даче у Сталина мы застали еще нескольких военных — А. А. Новикова, Н. Н. Воронова, Я. Н. Федоренко, А. В. Хрулева. Потом подъехал СМ. Буденный. Как выяснилось, нас действительно пригласили на встречу Нового года, о чем свидетельствовал уже накрытый стол.
За несколько минут до двенадцати все вместе прибыли члены Политбюро и с ними некоторые наркомы. Я запомнил только Б. Л. Ванникова и В. А. Малышева. А всего собралось человек двадцать пять мужчин и одна-единственная женщина — жена присутствовавшего здесь же Генерального секретаря Итальянской коммунистической партии Пальмиро Тольятти.
Сталин занял свое обычное место в торце стола. С правой руки, как всегда, стоял графин с чистой водой. Никаких официантов не было, и каждый брал себе в тарелку то, что ему хотелось. С ударом часов Верховный Главнокомандующий произнес краткое слово в честь советского народа, сделавшего все возможное для разгрома гитлеровской армии и приблизившего час нашей победы. Он провозгласил здравницу в честь Советских Вооруженных Сил и поздравил нас всех:
— С Новым годом, товарищи!
Мы взаимно поздравили друг друга и выпили за победоносное окончание войны в наступающем 1945 году. Некоторая скованность, чувствовавшаяся вначале, вскоре исчезла. Разговор стал общим. Хозяин не соблюдал строгого ритуала: после нескольких тостов поднялся из-за стола, закурил трубку и вступил в беседу с одним из гостей. Остальные не преминули воспользоваться свободой, разбились на группы, послышался смех, голоса стали громкими.
С. М. Буденный внес из прихожей баян, привезенный с собой, сел на жесткий стул и растянул меха. Играл он мастерски. Преимущественно русские народные песни, вальсы и польки. Как всякий истый баянист, склонялся ухом к инструменту. Заметно было, что это любимое его развлечение.
К Семену Михайловичу подсел К. Е. Ворошилов. Потом подошли и многие другие.
Когда Буденный устал играть, Сталин завел патефон. Пластинки выбирал сам. Гости пытались танцевать, но дама была одна, и с танцами ничего не получилось. Тогда хозяин дома извлек из стопок пластинок «Барыню». С. М. Буденный не усидел — пустился в пляс. Плясал он лихо, вприсядку, с прихлопыванием ладонями по коленям и голенищам сапог. Все от души аплодировали ему.
Гвоздем музыкальной программы были записи песен в исполнении ансамбля профессора А. В. Александрова. Эти песни все мы знали и дружно стали подпевать.
Возвращались из Кунцева уже около трех часов ночи. Первая за время войны встреча Нового года не в служебной обстановке порождала раздумья. По всему чувствовался недалекий конец войны. Дышалось уже легче, хотя мы-то знали, что в самое ближайшее время начнется новое грандиозное наступление, впереди еще не одно тяжелое сражение.
1945 год
На заседании 10 февраля подводились итоги проделанной работы, а также утверждались подготовленные совещанием министров иностранных дел решения. Дошла очередь и до вопроса о репарациях. И тут произошло следующее.
Черчилль с плохо скрытым раздражением стал возражать против упоминания в Протоколе по германским репарациям каких-либо цифр, определяющих размер репараций. Сталин вскипел, поднялся из-за стола и, обращаясь к Черчиллю, воскликнул:
— Если англичане не хотят, чтобы Советский Союз вообще получил репарации, пусть они прямо это скажут! Черчилль тоже вскочил и заявил:
— Ничего подобного!.. Мы только против упоминания на этой стадии каких-либо определенных цифр. Пусть цифры устанавливает Межсоюзная репарационная комиссия.
Было совершенно очевидно, что Черчилль боится слишком большого ослабления Германии путем репараций, ибо мыслит ее как будущий противовес возросшему могуществу СССР и рассчитывает, что, чем более неопределенны будут рекомендации Крымской конференции, тем легче Англия в дальнейшем сможет с помощью различных трюков и ухищрений свести на нет значение репараций.
Рузвельт в нерешительности смотрел на Сталина и Черчилля. Реплика Черчилля возмутила Сталина, и в крайнем раздражении он заявил:
— Предлагаю принять решение: Германия обязана платить в натуре за причиненные ею союзным нациям потери; Московская репарационная комиссия определит размеры репараций. Мы выдвинем свои цифры, а вы, — обращаясь к Черчиллю, — свои…
Черчилль удовлетворенно буркнул:
— Так-то лучше…
Теперь из опубликованных после войны материалов, я знаю, что как раз в этот момент Гопкинс послал Рузвельту через стол записку:
«Русские так много уступили на этой конференции, что нам не следовало бы их обижать. Пусть англичане, если хотят, остаются несогласными и продолжают в Москве не соглашаться. Скажите просто, что весь вопрос передается репарационной комиссии вместе с протоколами, из которых будет ясно, что англичане не хотят упоминания 10 млрд.»