ядей Геной поговорю, ладно?
— Так срочно прям? — смотрит она на меня, явно не понимая, что это за бред.
— Ага, надо физруку сегодня ответ дать, а я забыл совсем. Вчера же виделись с отцом твоим и не спросил. Кстати, у тебя какой размер обуви?
— Тридцать седьмой, — удивляется она ещё больше. — А что?
— Да интересно просто, нога вроде такая же, как у меня, но у меня-то сорок второй.
— Да ну тебя, — хлопает она меня ладошкой.
Мы идём с ней в сторону школы, но дойдя до дома, на первом этаже которого располагается опорный пункт, я направляюсь в чертоги участкового, а Наташка двигает дальше.
— Здрасьте, дядя Гена, — говорю я, заглядывая в его кабинет. — Можно у вас пару минут драгоценного времени украсть?
Он сидит в убогой конуре с зарешеченным окном. Стол, стул, бежевый сейф с т-образной ручкой и торчащим ключом. Радио на стене. «Я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново»…
— За украсть и сесть можно, — угрюмо смотрит он на меня. — Ты почему не в школе?
— Разговор есть довольно срочный. Конфиденциальный, к тому же.
Я достаю из сумки бутылку «Пшеничной» и ставлю на стол. Занял у родителей. Пришлось насочинять разных небылиц, типа того, что это нужно для покраски какой-то там модели…
— Неплохая попытка, — крякает Рыбкин. — Свататься что ли пришёл?
Вопрос, признаюсь, огорошивает и я даже теряюсь, несколько мгновений не представляя, что на это можно ответить.
— Так, молод же ещё… — наконец говорю я. — Нельзя свататься пока что.
— Жениться нельзя, а свататься можно. Надо ж понимать разницу. А то задурил девке голову, она только про тебя и говорит. Егор то, Егор это, а вот Егор не то, что ты.
Блин. Разговор принимает неожиданное направление. И, прямо скажем, нежелательное. Ну да ладно. Давайте всё-таки о деле.
— Нет, я не за этим.
— Смотри, Егорка, — буравит он меня взглядом. — Если Наташку мою обидишь, я тебе все бубенцы поотрываю. Вот этими самыми руками. Понял?
Он показывает мне свои жилистые сильные руки.
— Да, дядя Гена. Понял.
— То-то. Ну, а чего хотел, если не жениться?
— Хочу вам аферу предложить. Вы можете побыть плохим ментом ради увеличения семейного бюджета?
— Не понял, — хмурится он. — Взятку что ли предлагаешь?
— Вообще, взятка — это когда мало. А когда много — это уже бизнес. А я, собственно, предлагаю разовую махинацию с целью незаконного обогащения.
Я достаю десять пятёрок и кладу перед ним. Он внимательно следит за моими манипуляциями, но к деньгам не притрагивается.
— Это не всё. Сколько бы лично вы отдали за то, чтобы замять дело об утере табельного оружия?
Он чуть приподнимает брови и, взяв кучку пятёрок, пересчитывает, вынимая каждую бумажку и долго разглядывая на просвет.
— Явно не столько. Нет, в смысле, я бы и копейки не дал, но взять за такой залёт… уж явно не полтинник.
Поговорив с Рыбкиным, я отправляюсь в школу. По пути из автомата звоню Большаку и делаю заявку на сапоги. Две пары тридцать седьмого и одну тридцать восьмого размера. Но на этом не останавливаюсь и размещаю ещё парочку заказов.
Перед началом второго урока захожу в школу. Куртку в раздевалке не оставляю, потому как совершенно ясно, что с ней случится, останься она хоть на пару минут без присмотра. «Смотреть надо за вещами, когда в комнату входишь». Поднимаюсь на третий этаж и иду по запруженному коридору. Стоит обычный гвалт, носятся и орут мои собратья ученики. Мимо головы пролетает тряпка, сопровождаемая жизнерадостным криком:
— Сифа!!!!
Навстречу бежит класснуха.
— Егор! Я тебя ищу!
— А вот и я, Алла Никитична. Что я натворил?
— Не знаю, что ты натворил, но, похоже, что-то серьёзное. Там опять к тебе из милиции. На этот раз очень суровый майор. Можно ли как-то своё сотрудничество с органами в свободное от школы время организовывать? Директор с тобой на эту тему желает поговорить.
— Алла Никитична, я милицию не вызывал и не приглашал на беседу, так что у вас есть полное право не позволять ему встречаться со мной. Между прочим, я несовершеннолетний и без родителей никакие официальные действия со мной он проводить не может. А вот вы ему и потакаете, как раз.
— Так, прекратить демагогию. Быстро помогаешь милиции и пулей на урок.
«Но пуля-дура вошла меж глаз и на закате дня…» — всплывает в памяти песня из «Последнего дюйма». Классное кино было.
Мы заходим в учительскую. Баранов красный как рак, с бодунища и под впечатлением от плохих новостей представляет собой ужасающую картину. Эпическую. Я едва заметно улыбаюсь, и он это видит.
— К сожалению, — говорит моя классная, — мы можем позволить вам разговаривать не более десяти минут. Насколько я понимаю, ваша миссия неофициальная, да?
Молодец класснуха, быстро схватывает. Майор набирает в лёгкие воздух, чтобы разораться, но вовремя соображает, что он в школе. Надо же, ещё и соображать может.
— Андрей Михайлович, — обращаюсь я к находящемуся здесь Крикунову. — Вы позволите нам с майором в ленинской комнате поговорить? У красного знамени…
Крикунов удивлённо оглядывает Баранова, потом меня и, пожав плечами, протягивает мне ключ.
— Десять минут, — напоминает класснуха.
Баранов едва сдерживается, но пока мы идём в комсомольскую комнату, не произносит ни слова, только шумно дышит, как вчера в прихожей у Лиды. Я прохожу и сажусь во главу стола. За мной стоит красное знамя с жёлтой бахромой.
— Ты что себе думаешь! — сразу начинает орать он. — Ты знаешь, сколько ты получишь за это?! Я тебя укатаю по полной! Ты на малолетке сосать зае***ся! Ты, чмо маленькое. Ты думаешь тебя твои дружки покроют? Да я всю вашу шайку одним ударом завалю! Ты присесть не сможешь! Я тебе самолично фуфло разворочу! Ты у меня машкой будешь! Ты понял?! Сейчас вызову наряд и поедешь ты прямым ходом в петушатню! Ты понял меня?!
— Понял, — отвечаю я. — Я понял, что ты обделался, майор.
Я думал стать более красным невозможно. Но пределы человеческих возможностей воистину безграничны. Кажется, он как хамелеон, пытается сделаться неотличимым от знамени. Лишь бы его только удар не хватил. У меня на него планы, вообще-то.
— Ты! — дышит он огнём. — Щенок! Маленький вонючий кусок дерьма!
— Пошёл вон, — тихо, но отчётливо произношу я.
Не привык такое слышать? Его рука автоматически начинает шарить по боку в поисках кобуры.
— Из огурца стрелять будешь? Иди выйди в коридор и постой, подумай, сбрось пар. А потом зайдёшь и скажешь то, что мне понравится.
Он подаётся вперёд и опирается толстыми руками о стол.
— Ты не знаешь, с кем связался, щегол, — хрипит он.
— Знаю, — говорю я уверенно. — С самым тупым БХСС-ником в стране советов. А вот ты не знаешь. Твой микроскопический мозг просто не в силах это осознать. Да и чего от тебя ждать, если единственное, что ты можешь — это избить подчинённую, попытаться её изнасиловать, нажраться до свинячьего визга, устроить дебош и про**ать табельное оружие. Тупица, ты же теперь раб лампы. Хоттабыч, ёпта. А я кто? Не догоняешь? Ну да, зачем я спрашиваю. А я хозяин лампы. Так что, Хоттабыч, хочешь свой пистолетик?
Он стоит набычившись, наклонив голову вперёд и из-под крышки у него, как у чайника вырывается пар. Кипят, кипят мозги.
— Готовь пятьсот рублей, — продолжаю я. — И ещё сотку сверху за оскорбления, что мне пришлось от тебя выслушать. Ферштейн?
— Чего?! — хрипит он.
— Это по-немецки. Означает, понял, дебил? Да не бойся ты, заработаешь ещё. Если меня слушать будешь. Вечером сегодня в девятнадцать ноль-ноль приходи с деньгами.
— Куда?
Ну что, утихомирился, бегемотик? Вот и молодец. Выглядит он по-прежнему очень плохо но, по крайней мере, уже не сыплет проклятиями. Я называю ему адрес.
— И приходите один, товарищ майор, — возвращаюсь я на рельсы привычного ему стиля общения. — Не усугубляйте своё положение. Быстро оформим сделку и пойдёте себе жить-поживать и добра наживать.
После школы я иду на центральную базу промторга. Не на Южный, где я был устроен, а на Кузнецкий. Нахожу директора и получаю подготовленные для меня сапоги и остальные мелочи. Расплачиваюсь и тащу добычу домой. Наскоро обедаю, переодеваюсь в новый костюм и двигаю в горком.
Заседание проходит в обычном порядке с пламенными речами и в духе некоторой противоестественности. Но в самом конце Новицкая вдруг хмурится и, обведя всех глазами, спрашивает:
— А где Артём Стрельников?
— Он заболел, Ирина Викторовна.
— Заболел? Вы что, с ума сошли? И так спокойно мне об этом сообщаете? Это, товарищи мои дорогие, абсолютная безответственность. Вы что, не понимаете, что из-за этого у нас выступление перед медицинскими работниками горит? Вы актив или нет? Сейчас вы очень похожи на равнодушных людей, живущих по принципу «моя хата с краю». Это, товарищи, не по-комсомольски. Что с ним? Вы узнавали? Надо его сюда доставить.
— Аппендицит, — отвечают члены актива. — Он сейчас на операции.
— Ну, это уже ни в какие рамки не лезет. Нашли доклад?
— Нет, Ирина Викторовна, — говорит рыхлая Катя и поднимается на своём месте. — Мы всё обыскали. Артём, наверное, доклад домой забрал, чтобы доработать.
— Безобразие! — негодует Новицкая. — Найдите во что бы то ни стало. Поищите в машбюро. Может, он его в печать отправил.
— Искали уже. Нет доклада.
Наступает тишина.
— Брагин, — Ирина вдруг обращается ко мне. — Ты же с Артёмом обсуждал доклад?
— Ну, не весь, — отвечаю я, поднимаясь. — Только некоторые аспекты.
— Значит сейчас вместе с Катей идёте и восстанавливаете всё, что сможете вспомнить по памяти.
Задерживаться в мои планы не входит, но делать нечего. И я вместе с Катей иду восстанавливать доклад, вернее, писать новый. Через час заходит Новицкая, а ещё через час доклад оказывается в общих чертах свёрстан.
— Ирина Викторовна, можно я дома доделаю? — спрашиваю я. — У меня сейчас через двадцать минут очень важная и серьёзная встреча в опорном пункте милиции. Я с участковым сотрудничаю по профилактике преступлений и никак не могу опоздать. Там у нас трудные подростки сегодня, и из ОБХСС майор придёт. Я уже опаздываю.