апнувшись. — И конфеты.
— Чего? — я начинаю смеяться. — Бюст Ленина? Вот я дурачок. Это наверное шутки ради было?
Она тоже улыбается.
— Такими вещами не шутят, — говорит она назидательно.
— Понятно всё со мной. В общем держи, наконец-то твой настоящий подарок пришёл.
— Ты чего, какой подарок? Откуда пришёл?
— Будем считать, посылка с «Али-экспресс» задержалась.
— Иногда, — говорит она, — я вообще не понимаю, что ты говоришь.
— Неважно, — машу я рукой. Примерь.
Я протягиваю ей белую плоскую коробку и её глаза становятся огромными от удивления.
— Это что? — спрашивает она.
— Ну смотри сама, — улыбаюсь я.
— Это мне? Ты с ума сошёл? Немецкие? Нет… Мне отец не разрешит их взять.
— Уже разрешил. Так что не переживай.
— Где ты их взял? — шепчет она. — Какие красивые… На манке…
В голяшке сапоги оказываются немного свободными, но радости и восхищению Рыбкиной нет предела. Она неловко меня обнимает и чмокает в щёку. Эх, Наташка-Наташка…
— Пойдём, я тебя чаем с вареньем напою, — говорит она и тянет меня за руку.
— Японцы говорят, что мужчина, который любит сладкое, подобен женщине.
— Чепуха какая, — смеётся она. — Чушь. Ешь смело, если тебе нравится. Мы же не японцы.
А мне не слишком-то и нравится, если честно. От сладкого тошнить начинает.
— Не могу, Наташ, — отнекиваюсь я. — Мне идти надо. Я с Платонычем встретиться договорился.
— Опять со своим Юрием Платоновичем. Ты к нему, как на свидания бегаешь.
— Он меня в шахматы играть учит. Мне для головы полезно.
— Ну ладно, — вздыхает она. — Если полезно, иди, а то тут помню, тут не помню.
Я ухожу, но иду не к Платонычу. Я захожу домой, беру коробку и другую мелочёвку и несу Лидке.
— Привет, была сегодня на работе?
— Нет, — машет она головой. — Сказала, заболела. Надо будет справку делать. Никого нет в больнице?
— Поискать-то можно. Да только зачем? Ты в травме почему не взяла?
— Ну ты что, не сечёшь? Чтобы все знали, что у меня побои?
— Пусть этот козёл сам решает. Он звонил?
— Ну естественно звонил. Я приехала утром, боялась домой зайти, вдруг он здесь ещё. Но нет, к моему приезду уже уехал. Я закрылась на все замки и сидела тряслась. Он примчался. Видать увидел, что пистолета нет. Я не открыла. Орал, матерился на весь подъезд. Потом свалил. Через пять минут позвонил из автомата. Орал опять, что убьёт, уничтожит, ну и всё такое. Где мой пистолет? Я тебя посажу! Ты шлюха! Ты проститутка и б*дь! В общем в таком духе всё. Я сказала, чтобы он у тебя спросил. Он чуть не взорвался, но звонить перестал. Так думаю, на тебя переключился. Но ты сам сказал, чтобы я на тебя валила.
— Да, сказал. Всё правильно. Не переживай. Всё, я с ним порешал. Будет как шёлковый теперь. Можешь смело смотреть ему в глаза. Если он опять орать начнёт, сразу мне звони. Поняла? Ну-ка покажи свой фингал.
Я беру её голову в руки. Да, выглядит так себе, хотя могло быть и хуже, причём значительно хуже.
— Да он всегда орёт, — говорит Лида и отводит мои руки.
Ей неприятно, что я осматриваю её, как доктор, как знаток, выбирающий лошадь.
— Теперь, Лидия, — говорю я, — ответь на вопрос. Ты чего хочешь?
— В смысле? — хмурится она.
— От жизни чего ожидаешь, званий и должностей или денег и драйва?
— Какого ещё драйва? — не понимает она.
— Ну типа, жить хочешь по кайфу или по уставу? Если служишь по уставу, завоюешь честь и славу.
— Давай по кайфу, но чтобы и с уставом не конфликтовать.
— Хитрая ты девка, — киваю я. — Мне такая и нужна. С этой минуты поступаешь в моё распоряжение. Поняла? Теперь я твой начальник и отец родной, а Баранов чистая формальность.
Она усмехается:
— Хороший ты парень, Егор. Нескучно с тобой.
— Да тебе и без меня весело. С таким-то начальником непосредственным.
— И в постельных делах ты не по возрасту развит, — продолжает она, будто не слыша моих слов. — Да вот только жизни не знаешь.
— Это ничего, узнаю ещё. На вот держи, принёс тебе кое-что.
Я отдаю ей сапоги.
— Это чего?
— Будешь ты первой модницей в моём отряде.
— В каком ещё отряде? — спрашивает она, полностью переключая внимание на мой подарок.
— Отряд девственниц-самоубийц.
— Значит, я тебе не подхожу, — отвечает она как бы между делом, вытаскивая картонные вставки из голенищ. — Это мне что ли?
— Тебе, голубка моя, тебе. Обувайся.
Она повинуется.
— Кажется, жизнь по кайфу начинается, — хмыкает Лида. — А как ты размер-то узнал?
— Да мне одного взгляда на ножку твою достаточно было, чтобы понять, — привираю я, утаивая, что посмотрел вчера размер на подошве её сапог, разбросанных по прихожей.
— Казанова…
Как же мало человеку для счастья надо. Ох и фрукт же ты, Лидка. Обула сапоги импортные и уже все барановы забыты.
— Это не всё ещё. Вот тебе сто рублей.
— Зачем? — замирает она.
— Расскажу, не торопись. Вот крем тональный «Балет», пудра «Ланком». Цвет какой был, такой и взял, так что не обессудь. И вот ещё, очки.
Я протягиваю ей югославские «капельки-макнамары» с градиентным переходом от тёмного к светлому. Не «хамелеоны», но почему-то называемые «хамелеонами».
Глаза у Лидки разгораются, как у нибелунгов, при виде золота Рейна. Из поникшей девицы, раздавленной неудачами и физической болью, она превращается в возбуждённую манекенщицу под кайфом.
Я смотрю на её красивые руки с аккуратными клеймами прививок, крепкую упругую грудь, упакованную в простой элегантный сарафан, длинные стройные ноги облачённые в немецкую «саламандру» и опьяневшие от удовольствия глаза, спрятавшиеся за дымчатыми стёклами. Удивительно, как же быстро она ожила. Вот, что значит, попала в свою стихию.
— Это всё не бесплатно.
— Все вы мужчины такие, — с разочарованием выдыхает она и снимает очки.
— Я дам тебе задание. Но оно тебе понравится. Я надеюсь.
— Что за задание? Застрелить Баранова?
— Нет, — смеюсь я. — Ещё рано. Завтра днём замажешь следы побоев, наденешь очки, модные сапожки, джинсы, ну или что-то другое фирменное, и пойдёшь в бар в «Солнечном». Знаешь где?
Она кивает.
— Была там?
Мотает головой.
— Ну вот, теперь будешь ходить туда регулярно. Пока делать ничего не надо. Просто придёшь и закажешь коктейль. Посидишь полчасика и уйдёшь. Послезавтра ещё сходишь. Если вышибала не будет пускать, скажешь, что хочешь сделать ставку. Ставку действительно сделаешь. Поставь десять рублей на девятое февраля на счёт… На любой счёт в нашу пользу. Поняла?
Она внимательно смотрит и ничего не отвечает.
— Сиди, секи что к чему, запоминай людей. Деньги не мотай, но и не зажимайся, будто сниматься пришла. На знакомства не напрашивайся. Ясно? Если увидишь меня, сделай вид, что мы не знакомы. Будь привлекательной загадочной незнакомкой, но разговаривай дружелюбно, без стервозности. Гут?
Я подробным образом информирую Лиду и объясняю всё, что ей предстоит делать.
— А Баранов? — спрашивает она. — Как с работой быть?
— Ну, так ты же пока на больничном. Вот и воспользуйся этим, а дальше видно будет. Ну всё. Я пошёл.
— Ты… — она удивляется. — Ты не останешься что ли?
— Нет. Я не хочу, чтобы ты спала со мной из чувства благодарности.
— Я… — Лида запинается. — Я не из благодарности… Я сама хочу…
— У меня ещё дела, — говорю я. — А тебе надо отдохнуть. Завтра ты должна выглядеть так, чтобы у всех встало на тебя.
— И у тебя?
— В первую очередь.
Выйдя от Лиды, бегу в бар. Игра будет завтра ночью по нашему времени. По телеку её всё равно не покажут, в программе нет.
Должна быть трансляция по радио, но бар в это время будет закрыт. Так что можно приходить послезавтра утром и спокойно получать свой выигрыш. На этот момент пул составляет шестьсот тридцать рублей. Сумма далеко не астрономическая, но и не маленькая. Для первого раза очень даже ничего.
— Здорово, господа незаконные предприниматели, — приветствую я Каху и Рыжего. Ну как вы тут поживаете? Небось похоронили уже меня в который раз?
Они действительно смотрят на меня, как на призрака.
— Учишь вас, учишь. А вам всё не впрок. Тупые что ли? Говорю открытым текстом, не пытайтесь меня поиметь, я вас сам поимею, да так, что мало не покажется. Если не можете понять, просто запомните.
— Ты о чём это? — как бы удивляется Каха.
— Ладно, — отвечаю я, — проехали. Во сколько послезавтра за выигрышем приходить? Утром?
— Какой выигрыш? — вступает Рыжий. — Мы решили за эту игру выигрыш не выплачивать.
— Чего? Как это не выплачивать? С ума что ли сошли?
— Так, ты обороты сбавь для начала. Выплат не будет. Въехал?
16. Привет участникам конференции
Я смотрю на Рыжего и он мне не нравится. И Каха не нравится. Они оба мне крайне неприятны. Надо поскорее их сдать табачному капитану. Но для этого нужно с ними проводить больше времени и втереться в доверие. А этого совсем не хочется. Вот просто совершенно.
— А с какого перепугу не будет выплат, можно спросить?
— А с такого, — надменно объясняет Рыжий, — что это наша игра и наши правила. Мы так решили.
— Каха, — говорю я пока ещё спокойно. — Этот парень явно не догоняет как делать бизнес. Ему важно не бабок нарубить, а продемонстрировать, что он очень и очень крутой хер с горы. Но ты-то вроде соображаешь нормально, не как гопник, а как предприниматель. В чём дело-то?
— Я не понял, это чё за наезд? — расширяется Рыжий. — Ты недоволен чем-то?
— Конечно, недоволен. Чем я могу быть доволен? Ты взял мою сотню, положил себе в карман и не собираешься отдавать. Ты дал обязательства и нарушил их. Причём не в силу непреодолимых обстоятельств, а лишь потому, что что тебе в голову что-то ударило. Моча, должно быть.
— Ты, в натуре, фильтруй базар, Бро.
— Мы просто подумали, — говорит Каха, — что если перенесём пул на следующую игру и тем самым его увеличим, игрокам будет интереснее, потому что банк будет больше.