Я задумался об этом. На мгновение почувствовал простое удовлетворение оттого, что представление состоялось и я в принципе оказался способен развлечь публику в этих условиях.
Когда через двадцать минут заглянул Роберто и сказал, что пришла более многочисленная компания, у меня уже руки чесались начать выступление. Как любое другое средство, доставляющее наслаждение, показ фокусов вызывает привыкание благодаря тому заряду удивления и восхищения, который тебе передается от зрителей.
Второе выступление прошло еще лучше, чем первое. Эти посетители были относительно нарядно одеты. Похоже было, что они пришли прямо с какой-то конференции. Они жаждали развлечения, и осмелюсь сказать, что я им его предоставил. После того как первое выступление помогло мне преодолеть зажимы, я расслабился и поэтому больше импровизировал, вовлекая зрителей в некоторые трюки. Похоже, что люди в этой компании не очень хорошо были знакомы между собой раньше, но совместный просмотр фокусов их немного сблизил, и я это почувствовал. Когда я закончил и они разразились бурными аплодисментами, мужчина, который, по-видимому, был среди них неформальным лидером, сказал:
– Я такое раньше видел, в Лос-Анджелесе. Но у тебя получается лучше. Меня зовут Хассе.
Я пожал ему протянутую руку, скромно потупил взгляд и собрался уйти, но Хассе положил руку мне на плечо и спросил:
– Послушай, ты здесь будешь в субботу?
– Ну… А почему вы спрашиваете?
– Это, я думаю, мы с ребятами с работы хотим куда-то выбраться. Нас человек десять, типа того. Могли бы сюда прийти, если ты здесь будешь. Будешь?
Я хотел было отойти и спросить Роберто, но он стоял за стойкой бара и явно слышал наш разговор, потому что широко раскрыл глаза и кивнул.
– Конечно, – сказал я. – Буду.
– Супер, – сказал Хассе и засунул руку во внутренний карман. Я подумал, что он хочет дать мне визитку, но он достал бумажник. – Ты ведь за чаевые работаешь?
– Не сомневайтесь, – ответил я, что рассмешило Хассе. Я понял, что он хочет произвести впечатление на спутников своей искушенностью и щедростью, но я с радостью это простил, потому что он вытащил банкноту в пятьдесят крон и отдал мне со словами:
– Вот. Когда придешь домой, можешь сделать из нее тысячу.
Я вежливо рассмеялся и покинул их компанию, пожелав приятного аппетита и попрощавшись до субботы. Когда я проходил мимо бара, Роберто осторожно похлопал меня по спине и прошептал: «Так, так».
После этого в тот вечер в ресторан пришло только четверо новых посетителей. Две пары, севшие каждая за свой стол. Одной паре хотелось развлечений, а другой нет, потому что они были заняты друг другом. Когда первая компания, перед которой я выступал, оплатила счет, они оставили двадцать крон и для меня. Возможно, их вдохновило то, что они видели и слышали за соседним столом.
Конечно, это был не концерт Спрингстина[12] на стадионе «Уллеви», но когда я сидел на кухне после последнего выступления, то мог считать, что вечер удался. Когда Роберто должен был со мной расплатиться, я сказал, чтобы он дал мне только сотню, потому что выступлений получилось немного. Я хотел выказать добрую волю, и это ему понравилось. Мы чокнулись каждый своим бокалом пива и выпили за будущее. В тот момент оно мне представлялось исключительно прекрасным.
Я пошел домой через Брункебергскую гряду. Туннель был закрыт на ночь, да я и сам не хотел с ним связываться. На ходу я что-то насвистывал себе под нос, и, только когда нужно было спуститься по лестнице к улице Туннельгатан, я понял, что это мелодия «Со мною всегда небеса».
Я стоял прямо над входом в туннель. Рядом со мной была чугунная табличка с надписью:
1886
КНУТ ЛИНДМАРК
ИНЖЕНЕР
Я подумал про щебень. Несколько раз во время строительства рабочие проходили Брункебергскую гряду, взрывали и раскапывали улицу Кунгсгатан, пробивали туннель в скале. А куда делся отработанный камень, миллионы тонн? Его сбросили в Меларен? Построили из него что- то другое?
Там, где я стоял тем туманным октябрьским вечером, было сложно представить себе кипучую деятельность, которая в разные годы творилась вокруг. Перевозки. Движение. Все для того, чтобы оставить это место для меня, и вот я стоял тут в одиночестве на лестнице, опершись на перила и рассматривая табличку, похожую на щит.
Возможно, успехи этого вечера ввели меня в состояние неуместного эгоцентризма, потому что мне казалось, что я чувствую в перилах вибрацию: в них эхом отдавались сотни лет усилий, которые привели к тому, что сейчас там стоял я. Казалось, ничто не исчезает, все просто трансформируется и двигается дальше, и небеса всегда со мной. Я отпустил перила и пошел вниз по лестнице.
Я решил не обращать внимания на то, что происходит в прачечной, но в тот вечер это было невозможно. Когда я вошел во двор, то заметил, что там горит свет. Оттуда слышались приглушенные звуки, природа которых не вызывала сомнений.
Я подошел к двери и прислушался. Казалось, что звуки доносятся не из самой прачечной, а откуда-то из глубины. Мне удалось не зазвенеть ключами, когда я осторожно открыл замок. Звук усилился, когда я вошел в первое помещение, в котором, конечно же, никого не было. Я осторожно закрыл за собой дверь, и, хотя, кроме меня, там никого не было, щеки залились краской.
В душевой занимались любовью. Нет, здесь нужно использовать другое слово. Там трахались. Жестко. Мужчина подвывал и стонал, а женщина ритмично вскрикивала, так что наслаждение было трудно отделить от муки. Из душевой чувствовалась привычная тяга. Я не сопротивлялся, а позволил себе подойти ближе, поэтому оказался впритык к двери, стоял там с пылающими щеками и слушал.
Я слышал, как тела с глухим звуком бьются друг о друга, слышал влажные чмокающие звуки, сопровождаемые бормотанием, стонами и криками. Эти звериные звуки было сложно расшифровать, но во время передышек слышались человеческие голоса, и я был практически уверен: это те двое, что продали мне телевизор. Замороженные. Мертвецы.
Мертвые тогда, но не сейчас. Я прислушивался к тому, как они трудятся друг над другом, и это было похоже на изнасилование. На фоне их воя был слышен другой звук, который вряд ли издавали их тела. Тихий плеск, который нарастал и спадал. Как будто кто-то наступил на лягушку и расквасил ее подошвой. Этот звук был более глубоким и следовал более медленному ритму, чем бешеные колотящиеся движения Пары мертвецов.
Я посмотрел на пол, и горло сжалось от подступившей тошноты. Линолеум покрывали лужицы крови, и в одной из них стоял я. Я стал задыхаться и приложил кулак к груди. Не забывайте, это был 1985 год, и коснуться крови означало то же самое, что коснуться радиоактивного вещества, если не хуже.
На экстренных вызовах полицейские надевали толстые перчатки, а помещения, где находились ВИЧ-инфицированные, обрабатывались едкой кислотой. Кровь означала смерть, а я в ней стоял.
Наслаждения и муки Пары мертвецов близились к кульминации, но этого я уже не слышал. Прижав саквояж к животу, я попятился к входной двери, оставляя за собой неровный кровавый след. Когда вышел во двор, не обратил внимания на то, что дверь в прачечную опять хлопнула.
Я пошел к своей лестнице, снял ботинки и оставил их во дворе. Когда зашел в дом, вымыл руки и убедился, что под ногти не попало смертоносных частичек крови.
Я боялся, но всё-таки понимал, что отреагировал чересчур бурно. Из-за того, что просто находишься рядом с кровью, заразиться невозможно. Я умылся холодной водой и почти убедил себя, что беспокоиться не о чем, но тут раздался стук в дверь.
Я вцепился в умывальник и замер, почти не осмеливаясь дышать и, как ребенок, внушая себе: «Меня здесь нет». В дверь опять постучали, на этот раз сильнее. Повинуясь еще более детскому инстинкту, я запер дверь в туалет, чтобы между мной и тем, кто стучит, было две запертые двери.
Это могли быть только Мертвецы. Никто раньше не стучал в мою дверь. Они заметили кровавые следы и мои оставленные ботинки. И пришли схватить меня, чтобы… Страх обычно пробуждает детские реакции, и теперь проявилась еще одна. Когда стук в дверь раздался в третий раз, в голове закрутились строчки непристойной песенки, которые пели попеременно девушки и юноши на студенческих вечеринках прошлых лет:
ДЕВУШКИ:
Кто это стучится в двери к нам,
Кто это стучится в двери к нам,
Кто это стучится в двери к нам? —
Спросили юные красотки.
ЮНОШИ:
Это мы с ребятами пришли сейчас,
Чтобы вместе отыметь всех вас, —
Отвечал им скаутский вожак,
Вожак по имени Фрассе.
Я не хотел знать, что Пара мертвецов желает со мной сделать. Песенка про скаутского вожака Фрассе сливалась со звериным воем, который я слышал в душевой, и я легко мог представить себе самое худшее, поэтому крепко вцепился в умывальник и ждал, когда все закончится.
Стук прекратился, но я не услышал шагов вниз по лестнице, так что остался стоять на месте. Только через несколько минут я осмелился максимально бесшумно открыть дверь и выйти из туалета. В комнате ничего не изменилось, входная дверь выглядела как обычно, в окно никто не заглядывал. Да, мной по-прежнему руководил ребенок, когда я все это проверял. Мне не оставалось ничего другого, как сесть за письменный стол и положить руки на столешницу.
Взгляд мой зацепился за шрам на правой руке. Я часто закатывал рукава во время выступлений, потому что многие люди ошибочно полагают, будто именно в рукавах фокусники прячут разные предметы. Иногда кто-то спрашивал про шрам, и я всегда врал, говоря, что в детстве со мной произошел несчастный случай или что-то вроде того.
Посидев в одиночестве, я осознал: в том, что с мной происходит, виноват этот крест. На мне стояло клеймо, я был избранным – я до тебя доберусь, и теперь оно меня настигло, подобно псу Тиндалоса[13]