Уже третью или четвертую ночь подряд я просиживал за письменным столом перед зеркалом, тренируя движения рук: прикрыть монету и не прикрывать монету – эти движения должны выглядеть абсолютно одинаково. Именно в этот момент зазвонил телефон. Было чуть больше часа ночи, и я не понял, кто может меня разыскивать в это время, но отвлекся от своих упражнений и поднял трубку.
– Слушаю, это Йон.
Прошла пара секунд, а потом на другом конце провода прозвучал приглушенный мужской голос:
– Можно Сигге?
– Вы не туда попали, – сказал я. – Тут нет никакого Сигге.
Собеседник снова помолчал. И сказал:
– А он тут был?
– Нет. И не будет.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что не знаю никакого Сигге.
– Да ладно, знаешь. Все знают Сигге.
– А я вот не знаю.
Человек на другом конце провода вздохнул так, как будто мой отказ признать очевидное лишил его сил. Я почти уже повесил трубку, но тут он спросил:
– А чем это ты занимаешься?
– Что?
– А чем это ты занимаешься? Прямо сейчас?
Я взглянул на реквизит, лежащий передо мной. Коврик для фокусов, монета и колода карт. Здесь нелишним будет добавить, что мне было девятнадцать лет. Сейчас бы я наверняка как-нибудь отшил его и положил трубку. У меня есть семья, дом, устоявшаяся жизнь. А в девятнадцать лет границы немного размыты, поэтому я ответил:
– Упражняюсь.
– Упражняешься в чем?
– В фокусах, – сказал я не без гордости.
Человек на другом конце провода подвел итог:
– Не спишь посреди ночи и упражняешься в фокусах.
– Ну да. Выходит, так.
– И чего ты этим хочешь добиться?
В том, как он задал вопрос, вроде бы не было ничего обидного. В его тоне чувствовалась искренняя заинтересованность. Ответ был очевиден, и я его и озвучил:
– Через пару недель будет чемпионат Скандинавии и…
Собеседник меня оборвал:
– Нет-нет. Чего ты хочешь добиться?
– Не понимаю, что ты имеешь в виду.
– Ну. Подумай об этом немного.
Разговор прервался, и я остался сидеть с телефонной трубкой в руке. Трубка была прикреплена все к тому же телефонному аппарату, который стоял в доме в первый раз, когда я его увидел. Я его почистил и сменил номер. Внезапно меня пронзила неожиданная мысль: а ведь старый номер мог сохраниться в самом аппарате.
Чего ты хочешь добиться?
Речь могла идти о телефонном розыгрыше. Этаком экзистенциальном Телефонном Калле, который в случайном порядке звонил незнакомым людям и подвергал сомнению их жизненные устремления. Я снова взялся за свою монету, потому что коронное движение Хань Пинь Чжина[1] у меня пока не получалось.
Я промахнулся десятки раз, прежде чем осознал, что бросаю монету автоматически, а мысли блуждают где-то далеко.
Чего ты хочешь добиться?
Я хотел притвориться, что бросаю монету правой рукой, но на самом деле придержать ее и выпустить монету из левой ладони, чтобы казалось, что это упала монета из правой руки. Хотелось проделать это так, чтобы никто ничего не заподозрил, даже если будет знать, как это делается. Это было практически невозможно, но именно этого я и хотел добиться. Я уже повторил движение пятьдесят или шестьдесят раз, чтобы добиться своего теперешнего уровня. Но по-прежнему не отточил движение до совершенства. Не хватало последнего уровня, чтобы движение, наконец, выходило автоматически.
Навык фокусника развивается скачкообразно. Вы без устали работаете над движением, и внезапно в один прекрасный день наступает тот самый качественный переход. Все нужные мышцы ладони, пальцев и предплечья срабатывают вместе, и движение получается таким же естественным, как если бы вы взяли в руку вилку.
Этого я и хотел добиться перед чемпионатом, но пока чувствовал себя рассеянным. Руки двигались механически, без изящества. Я решил: на сегодня хватит, надо принять душ и лечь спать. Взял чистое белье и полотенце и отправился в прачечную.
Прачечная была полна противоречий. С одной стороны, она была вырублена в толще горы впритык к Брункебергскому туннелю, и в ней ощущалась тяжесть породы, давящая на голову и на тело; с другой стороны, там было чисто, светло и хорошо пахло. Внутри было две стиральные машины, два сушильных барабана и сушильный шкаф. Еще там стояли стол, на котором можно было сложить белье, и неожиданно удобный стул, на котором можно было посидеть и подождать, пока машины закончат работать. Внутри была дверь, которая вела в душевую.
Душевая не могла похвастаться такой же опрятностью, как остальная часть прачечной. Ванна была старая, с потрескавшейся эмалью, и грязь навсегда въелась в трещины, а душевая лейка проржавела, и вода текла только из половины отверстий. На полу лежал стертый кафель, а в потолке над ванной по штукатурке тянулась длинная трещина. Как будто специально для того, чтобы печальное состояние душевой не бросалось в глаза, под потолком там горела единственная тусклая лампочка.
Вид помещения, встроенного в скалу, мог вызвать клаустрофобию, когда я стоял в ванне и мылся под слабыми струйками душа. Думаю, что всему виною были скалы. Я не мог их видеть, но мог ощущать их вокруг себя, ощущать их древность и тяжесть.
Обычно я принимал душ быстро, чтобы поскорее выйти из душевой в освещенную прачечную, – так я сделал и в тот вечер. Вышел из темноты с полотенцем на плечах и сел на стул, потому что меня начало накрывать старое и привычное ощущение.
В это время суток прачечную можно было считать частью моего собственного жилища, потому что после десяти часов никто больше ею не пользовался. Я положил руки на подлокотники, прикрыл глаза и затаил дыхание. Не думаю, что мои кошмары можно было назвать «тревогой» – из уважения к тем, кто на самом деле страдает от этого состояния, но все-таки это было некое ее подобие. Невнятное беспокойство, мрачный океан, который накатывал на дальний берег у меня в груди.
Прачечная помогала. Свет, который проникал сквозь закрытые веки, аромат соседского чистого белья. Хотя сейчас этим местом пользовался только я, все-таки это было коллективное пространство, которое смягчало одиночество. Я как можно более спокойно дышал через нос, вдыхая микроскопические частицы жизни соседей.
Как часто случалось со мной бессонными ночами, ко мне возвратилось воспоминание о ребенке в лесу. У меня внутри будто что-то заперли на замок, что-то мешало мне почувствовать единение с другими людьми и обрекало на одиночество. Ключ к этому замку был спрятан в происшествии с ребенком в лесу, но я не мог его отыскать.
Я просидел, наверное, пятнадцать минут, сжимая подлокотники, и наконец решился. Чтобы по-настоящему повзрослеть, нужно было расстаться с демонами детства, ну или, по крайней мере, назвать их по имени.
Я вышел из прачечной и вернулся домой за письменный стол, где отложил свой реквизит в сторону, а вместо него выложил на стол блокнот и ручку. Никогда раньше я не пытался ничего написать таким образом, поэтому, чтобы раскачаться, начал выводить текст рассказа о ребенке в лесу так, как пишут сказку.
Однажды много лет назад, в местечке, что звалось Блакеберг, жил мальчик, которому больше всего нравилось проводить время в лесу. Другие дети обычно дразнили его, называли Поросенком, говорили, что он противный урод. В конце концов мальчик и сам в это поверил и удалился в свой лес.
На самом деле лес был полосой посадок между улицей Ибсенгатан и озером Рокста-трэск. Там, высоко на дереве, мальчик соорудил себе шалаш из веток и дощечек. Каждый день после школы мальчик сидел в своем шалаше и мечтал о мирах, похожих на наш, но все же абсолютно других. О мирах, где его любят и где он важен. Он грезил о сверхспособностях и друзьях-вампирах, разыгрывал сцены отмщения, в которых он срубал головы тем, кто его мучил, или предавал их огню.
Однажды в начале сентября мальчик, как обычно, пришел к своему шалашу. С собой у него были шоколадки «Дайм» и «Япп», которые он украл в магазине «Сабис». Он хотел съесть шоколадки, мечтая о будущих победах.
Уже подойдя к дереву и глядя вверх на шалаш, он понял, что что-то не так. Сквозь дно шалаша виднелось что-то красное, чего не было в предыдущие дни. Он также заметил движение, но, когда мальчик попытался окликнуть того, кто двигался, ответа он не получил.
Мальчик был смелым только в своих фантазиях, так что он чуть было не убежал домой в надежде, что проблема разрешится сама собой и тот кто был в шалаше, исчезнет на следующий день. Но что-то смутное почудилось ему в этом осторожном движении, которое он заметил, и это заставило его все-таки полезть на дерево. Внутри шалаша, забившись в угол, сидел мальчик пяти-шести лет Он был одет в рваную и выцветшую стеганую куртку и грязные спортивные брюки. Лицо у ребенка было исцарапанным и грязным, а глаза – испуганными. Больше всего он был похож на беженца с войны, например войны между Ираном и Ираком. Но внешность у него была шведская.
– Привет – сказал мальчик этому ребенку. – Что ты тут делаешь?
Ребенок пристально смотрел не говоря ни слова Когда мальчик залез в шалаш ребенок еще больше вжался в угол, как будто мог протиснуться через стенку и исчезнуть. Мальчик сел в противоположный угол и потер лоб. Выглянул наружу. Такие маленькие дети не должны быть одни в лесу.
– Где твои родители?
Что-то изменилось в лице малыша, будто туча набежала. Мальчик наклонился немного вперед и спросил:
– Хочешь, поищем твоих родителей?
Глаза ребенка распахнулись еще шире, и он так незаметно покачал головой в знак отрицания, что это больше походило на дрожь.
– Ну, – сказал мальчик – И что мы тогда должны делать?
Ребенок ничего не ответил, и мальчик достал свои шоколадки У ребенка в глазах блеснул интерес, и мальчик протянул ему одну из шоколадок.