Если еще осталось во что впутываться. Может быть, все уже закончилось – теперь начинается что-то другое – и я упустил свою возможность. Тишина двора и общая отгороженность указывали именно на это. С затухающим предчувствием в груди я пошел обратно домой и распаковал свои пакеты. Розовый куст поставил на телевизор. В текущем положении он казался мне другом.
Когда был наведен минимальный порядок, на меня накатила волна безнадежности. Я был так чертовски наивен. Бежал к метро, как будто меня ждало какое-то чудесное откровение. Но единственное, что я на самом деле сделал, так это сбежал. Не к чему-то, а от чего-то. От фарфорового контейнера для жидкого мыла и щетки на носу у Винни Пуха.
У меня не было работы, денег на оплату квартиры и плана, как это можно изменить. Я был даже не снова на первой дорожке, я был на нулевой дорожке. От чего-то перешел к ничему. Я бы с таким удовольствием оказался романтиком или искателем, но кем я был на самом деле? Кретином.
Пока я сидел в своем рабочем кресле, обхватив голову руками и ругая себя, услышал, как открылась и закрылась дверь в прачечную. Поднялся и посмотрел сквозь жалюзи, но смог увидеть только, что там внутри зажегся свет. Без особых надежд натянул ботинки и вышел во двор, где уже начало смеркаться. Было десять градусов ниже нуля, и, когда я пересекал двор, снег скрипел под ногами; потом я повернул ключ в замке прачечной и зашел.
Даже со спины я сразу узнал человека, который стоял перед запертой дверью в душевую. Бритый череп, куртка-бомбер, ботинки. Скинхед повернулся, узнал меня и кивнул.
– Вот, – сказал он, показав на дверь душевой. – У тебя есть отсюда ключ?
Может быть, еще не все было потеряно. Дверь по-прежнему была заперта с помощью тех же грубых накладок и навесного замка. Кто-то пытался попробовать накладки на прочность, но они не поддались.
– Нет, – сказал я. – А что там такое внутри?
– Не знаю, черт возьми. Как раз хочу узнать.
– А почему… ты хочешь это узнать?
– Потому что там что-то есть. Что-то, из-за чего у отца крыша поехала. Так у тебя есть ключ?
– Нет. Ключа у меня нет.
– А что ты тогда тут делаешь?
Я мог бы ответить, что нахожусь тут по той же причине, что и он, но, с одной стороны, мне не хотелось ни с кем объединяться в команду, а с другой стороны, взаимосвязи начали принимать определенную форму. Поэтому я спросил с максимальным безразличием в голосе:
– Тут живет твой отец, что ли?
Скинхед потерял ко мне интерес. Он стоял, прижав ладонь к двери в душевую, как будто пытался уловить вибрацию, и ответил:
– М-м-м.
– Он обычно ходит в костюме?
– Да, а что?
– Просто спросил.
Картина, частью которой я стал в тот день в Брункебергском туннеле, предстала совсем в ином свете. То, что я пережил, было не эротической фантазией, а отцовской тоской по сыну, тому самому, что сейчас повернулся ко мне и рассматривал меня, уперев руки в бока.
– Ты к этому совсем непричастен? – спросил он.
– Это по рекомендации Эльсы, или как?
– Нет.
Манера скинхеда говорить, его жесты и язык тела сбивали с толку. От такого человека не ожидаешь слов «причастен» или «рекомендация». К этому добавлялась какая-то учтивость в его поведении. Как будто он был журналистом раздела о культуре, который внедрился к скинхедам. Наверное, я так на него уставился, не отдавая себе в этом отчета, что он поднял брови и в более предсказуемой манере спросил:
– И чего ты пялишься?
– Ну, просто ты так не похож на других, которые… следуют твоему стилю.
– На скинов, в смысле?
– Да.
– Хочешь сказать, что любой, кто выглядит определенным образом, таким и является? Немного предвзято, нет?
– Даже не знаю.
– Ну, это почти у всех так. Они даже не знают.
Он фыркнул и покачал головой, как будто человеческая предвзятость не переставала его удивлять. Я уже хотел спросить, как его зовут, потому что хотел иметь название для этого противоречивого явления, но прежде чем успел что-то сказать, он вышел из прачечной не попрощавшись. Я огляделся и увидел: на столе для складывания белья что-то блеснуло. Гладкое золотое кольцо. Я взял его в руки и прочел надпись на внутренней стороне:
«Кайса и Эрик 25/5 1904»
Я уже почти положил кольцо на место, когда открылась дверь и вернулся скинхед. Не говоря ни слова, он забрал у меня кольцо и запихнул в карман джинсов. Когда он уходил, я озвучил уже сформулированный вопрос:
– Как тебя зовут?
Он остановился, когда рука его уже поворачивала ручку двери, и я ждал, что он откажется отвечать, но вместо этого он просто сказал:
– Томас.
– О'кей, – сказал я и протянул руку. – Приятно познакомиться. Меня зовут Йон.
Томас оглядел меня с ног до головы. Похоже, раздумывал, что лучше: протянуть мне руку или дать мне пинка, но он удовлетворился тем, что буркнул: «Проклятый придурок», – и снова ушел.
Эльса.
Это Эльса была предводителем делегации, которая навестила меня тем вечером, когда я сбежал, и это по рекомендации Эльсы Томасу отказали в доступе во внутреннее помещение. Я немного выждал, чтобы убедиться, что Томас не вернется. Потом погасил свет, вышел во двор и пошел по пожарной лестнице к входу в квартиру Эльсы.
На двери c табличкой «Карлгрен» висел зеленый пластмассовый рождественский венок. Утверждение Томаса, что у его отца «крыша поехала», меня немного беспокоило, но беспокойство смягчилось при виде венка. Сумасшедший вряд ли станет заниматься рождественскими украшениями. Я позвонил в звонок.
Пока ждал, засомневался в своем выводе. Может быть, когда сходишь с ума, как раз и следишь за тем, чтобы все было в порядке с такими вещами, как рождественские украшения. С деталями, которые сохраняют нормальность как декорацию, в то время как за кулисами расцветает безумие. Я напрягся, когда услышал мягкие шаги, приближающиеся к двери.
Эльса была пожилой, а в двери не было глазка, поэтому я ожидал вопроса «Кто там?», но, пока размышлял, как назову свое имя, дверь открылась. На пороге стояла Эльса в черном спортивном костюме и домашних туфлях из овчины на ногах.
Свет в ее глазах по-прежнему присутствовал, но теперь он смешивался с чем-то еще, из-за чего она казалась немного… я не хочу использовать слово порочной, поэтому лучше скажу утомленной. Так бывает с людьми, которым удалось в полной мере воплотить свои фантазии, но обнаружить, что им все еще мало. Искушенность, похожая на отвращение. Следует прибавить, что Эльса по-прежнему выглядела на несколько лет моложе, чем когда я встретил ее в первый раз.
– Йон?
– Да.
– Заходи.
У нее в коридоре пахло так, как обычно пахнет у пожилых людей. Нафталином, лавандой или стареющим телом и временем, которое движется по кругу. Домашний и безопасный запах. Я снял ботинки и прошел в гостиную, где Эльса села в кресло и положила руки на колени. Гостиная тоже была точно такая, какая она и должна была быть у Эльсы Карлгрен, семидесятилетней женщины.
Диван и два продавленных кресла, а в середине стеклянный столик, покрытый кружевной скатертью. Боковой сервант с прозрачными дверцами, за которыми были аккуратно расставлены декоративные вещицы. Секретер, тоже покрытый кружевной салфеткой, а над ним безвкусная картинка, изображающая сельский пейзаж на фоне захода солнца. Книжная полка темного дерева, на которой стояли книги с пожелтевшими переплетами.
И все равно в комнате было что-то странное, что не вписывалось в рамки. Только когда сел в другое кресло, я понял, что именно: в комнате не было фотографий. У Эльсы были дети и внуки, но ничто об этом не напоминало. Когда я украдкой скользнул взглядом по стенам, смог заметить еле видимые прямоугольные следы в местах, где обои не выцвели от попадания света, потому что там что-то висело – что-то, что совсем недавно сняли.
Эльса сказала:
– Ага. Вот ты и вернулся. Как дела?
На этот вопрос пришлось бы отвечать долго, и я даже не был уверен, что смогу ответить. Наверняка Эльсе это тоже было неинтересно, поэтому я просто сказал:
– Я тоже хочу вместе с вами.
Эльса приподняла изогнутые полумесяцем брови, в которых было больше краски, чем волосков, и спросила:
– Хочешь вместе что?
– Делать то, что делаете вы. В прачечной.
Все это время Эльса сидела, положив руки на колени, как королева, которая терпеливо выслушивает своего подданного. Теперь же она сцепила пальцы, уперлась локтями в верхнюю часть бедер, подперла руками подбородок и так сидела и смотрела на меня довольно долго. Мне пришлось приложить усилие, чтобы не скользить взглядом по стенам в поиске других следов воспоминаний.
Наконец Эльса сказала:
– Хочу, чтобы ты ответил на один вопрос. Почему ты тогда убежал?
Я откинулся на спинку кресла и потер лицо руками, прежде чем дал единственный возможный ответ:
– Не знаю, почему я сбежал, и не знаю, почему вернулся. Просто чувствовал, что должен был это сделать.
К моему удивлению, Эльса улыбнулась и кивнула, как будто сочла мой ответ подходящим. Уже более мягко она спросила:
– У тебя есть хоть какое-то представление? О том, что происходит?
– Думаю, да.
– Расскажи.
Хотя я и думал об этом всю дорогу, пока ехал домой на метро, мои домыслы не обрели прочной словесной формы, и я смог вымолвить только:
– Это что-то другое. Что-то, что находится по ту сторону. Путь. Да. Путь.
– И куда, ты думаешь, ведет этот путь?
– Не знаю.
Хотя Эльса и нахмурила брови, из-за чего они утратили свою преувеличенную симметричность, мне показалось, что я справился. Что мои отрывочные ответы как раз и были теми ответами, которые она хотела услышать.
– Мудро ли, – спросила она, – вступать на путь, если не знаешь, куда он ведет?
– Да. Если ничего другого нет.
Эльса засмеялась, не совсем дружелюбно, и покачала головой. Скользнула взглядом по стенам, как будто рассматривала фотографии, которых там больше не было. Не смотря на меня, она спросила: