Тут были и другие люди. Размытые двойники моих соседей продолжали оставаться на лугу, и я видел их как вертикальные тени. Поднял руку в знак приветствия, чтобы показать: «А вот и я», но вновь оказался в душевой с вытянутой вперед рукой, держа ладонь в десяти сантиметрах от черной поверхности.
Тело источало блаженство, похожее на затухающий оргазм, которое растворялось в холодном свете лампы. Правая ладонь была чиста, как будто ее протерли спиртом, и только одна капелька крови выступила из пореза. Я не знал, сколько здесь просидел, но мышцы руки болели из-за ее вытянутого положения. Я поднялся с табуретки, ноги не слушались.
– Нож, – это было первое, что сказала Эльса, когда я снова вернулся в прачечную. – Все его сами за собой моют.
Я принес нож с двумя тонкими полосками крови на коротком лезвии. Когда подошел к раковине, где было средство для мытья посуды и щетка, я все еще наполовину был на лугу. Вымыл нож и вытер его полотенцем, повешенным здесь для этой цели. Параллельно пытался вернуться в реальность того места, где сейчас находился. К моей радости, это не до конца удавалось. Яркие, живые фрагменты другого места все еще курсировали по телу, и я чувствовал такую легкость, будто по жилам струился гелий, а не кровь.
Эльса достала полупустую бутылку виски и два бокала, которые поставила на пол перед собой. Я вернулся в душевую и положил нож на табуретку, а потом сел напротив Эльсы, скрестив ноги. Она разлила остатки виски по бокалам и спросила:
– Ну? Как тебе?
Я сделал глоток виски. Золотая жидкость потекла вниз по пищеводу, как солнечный концентрат, и наполнила меня теплом.
– Все, о чем только можно было мечтать.
Эльса кивнула, и в тот момент я не мог понять, почему во взгляде ее промелькнула печаль, когда она сказала:
– Угу. И это только начало.
В блокноте с рассказом о ребенке в лесу я толстым фломастером написал: «ДРУГОЕ МЕСТО», тем самым закрепив связь между тем, что случилось, когда мне было двенадцать, и тем, что произошло сейчас. По воле случая я снова вернулся на луг, и теперь я планировал вести дневник и записывать все, что там можно было увидеть. Не следовало ли лучше усомниться в собственном психическом здоровье? Многие так бы и сделали.
Но не я. Теперь с этим было покончено. Уже когда мне было двенадцать лет, я знал, что другое место существует, и все это время мне чего-то не хватало внутри нормальной реальности. Незавершенности.
В мире, где находился луг, не хватало практически всего, на чем была выстроена наша реальность, но, несмотря на это или как раз благодаря этому, там я себя чувствовал намного более живым и при этом находился там на все сто процентов.
Способность творить волшебство была частью моей личности. В нашем мире я этого не умел, никто здесь этого не умел, так что вместо этого я тратил время на имитацию волшебства, как человек, который родился, чтобы совершить кругосветное путешествие под парусом, а довольствуется тем, что делает деревянные кораблики из коры, запускает их в раковине и мечтает о море. На лугу не нужно было притворяться. На лугу я мог вершить чудеса, и это делало меня настоящим.
Многие люди могут идти по жизни и реализовываться, не нуждаясь в потустороннем, но я был не из таких. Я по-прежнему не из таких. Все то, чем я являюсь, связано с явлениями за пределами видимого мира. Теперь мне указали путь. Я хотел пойти по нему и записывать свидетельства о том, что видел.
Рассказ о ребенке занял практически треть блокнота. Я оставил чистой страницу после слова «никому» и потом описал опыт волшебства, творимого собственными руками, вертикальные тени соседей, то, как место наполнилось содержанием с тех пор, как я последний раз там был.
Когда я закончил писать, за спиной раздался шорох. Я повернулся на кресле и увидел, что розовый куст уронил на пол листок. Куст выглядел поникшим и утратил свой блеск. Я наполнил кувшин водой и равномерно полил землю, подождал, когда вода впитается, потом отнес ведро к окну и поднял жалюзи. Бессмысленно. Уже стемнело. Снова опустил жалюзи, но оставил куст на окне. На следующий день он получит немного света.
Я оглядел свою комнату, мой маленький замок с толстыми стенами. Настольная лампа, которая освещала блокнот, телевизор и свернутый матрас.
Все это было моим, и я не хотел с этим расставаться, не мог с этим расстаться, потому что прикоснулся к тому, что происходило в прачечной. Нужно было как-то достать денег, чтобы можно было по-прежнему здесь жить.
В лихорадочном желании устроить это немедленно я обыскал все карманы во всех предметах одежды, где были карманы, и порылся в ящиках письменного стола.
Поиски принесли мне тридцать две кроны пятьдесят эре. Вместе с теми деньгами, которые у меня были, и гонораром от компании «Общество паровых котлов», «Онгпаннефёренинген» это почти покрыло бы месячную квартплату. Но тогда не осталось бы ничего на еду и ни на что другое. Концы с концами не сводились.
Зазвонил телефон. Я предположил, что это София, и приготовился объяснять то, что объяснить было невозможно. Но это была не София. Я практически не успел ответить, потому что голос на другом конце провода произнес:
– Где тебя черти носили? Я все звоню и звоню!
– Не знал, что обязан отвечать на телефонные звонки.
– Ты вообще о чем? Обязан? Что это за разговор?
– Ну, прости. Меня не было.
Собеседник на другом конце провода фыркнул, а потом его голос стал спокойнее, и он спросил:
– Сигге тут? Да?
– Слушай, этот Сигге. Это человек?
– Человек?
– Да.
– Что ты этим хочешь сказать?
Если мы на самом деле разговаривали о том, что находилось в ванной, то казалось абсурдным называть это Сигге, но я все равно спросил:
– А как ты познакомился с Сигге?
Я ожидал еще одного уклончивого ответа, но собеседник на другом конце сказал:
– Болтал с ним. Тыщу раз.
– Ты говорил, что никогда не встречался с Сигге?
– Но с тобой-то я тоже не встречался, или как? И все равно мы сидим здесь и болтаем. Слушай, я не могу целый день на это тратить. Он пришел или нет?
Многочисленные вопросы, которые роились в голове, спровоцировали у меня речевую усталость материала, и я сказал только:
– Да. Он пришел.
– Отлично! Не так уж это было и чертовски сложно? О'кей, теперь я должен…
– Погоди. Просто… А где ты с ним говорил?
– В туннеле. В Брункебергском туннеле. Я там иногда стою и пою.
Уже с тех пор, как мой собеседник позвонил во второй раз, у меня было ощущение, что я слышал его голос раньше, но голос по телефону – это не то же самое, что голос вживую. Я говорил с тем самым бардом. Прежде чем я успел что-нибудь спросить, он положил трубку.
Розовому кусту не нравилось на новом месте. Когда я проснулся на следующее утро, он сбросил еще десяток листьев. Я поднял жалюзи и подставил куст под хмурый утренний свет. Я не хотел, чтобы куст умирал, но не знал, что могу сделать, чтобы ему помочь. Как часто случается, я чувствовал себя беспомощным перед силами, выходящими за пределы моего контроля.
Правую руку саднило, когда я натягивал одежду, чтобы пойти и сделать копию ключа Эльсы. Подумал, не наклеить ли пластырь на рану, но решил, что необходимости в этом нет. Уже образовалась корочка, которая стянула края раны. Решил оставить все так.
Когда я вышел за ворота, тихо падал снег и улицы были по-рождественски припудрены. Прислушался к звукам в Брункебергском туннеле, но музыки не было слышно. Идя по улице Туннельгатан, я думал про барда. Болтал с ним. Тыщу раз.
Внутри горы что-то было. Его потревожили или пробудили к жизни, когда копали туннель. Не нужно было читать «Властелина колец», чтобы ощутить дурные предчувствия из-за того, что дремало в горе. Настоящий предрассудок, в прямом смысле этого слова. Ничто не указывает на то, что сила, находящаяся по ту сторону от нас, желает нам зла. Самое верное предположение – она к нам безразлична. Не зло и не добро – просто движение и хаотичная возможность. Чего я не понимал, так это того, как бард мог общаться и болтать с этим. Я бы с удовольствием тоже это сделал.
Санта-Клаус по-прежнему стоял за своим мольбертом в витрине «Декоримы». Кто-то из сотрудников, наверное, был не без амбиций, потому что натюрморт на холсте казался более проработанным, чем накануне. Почти законченным. Снежинки медленно падали между мной и картиной. Женщина с красными щеками и большим пакетом в руках неподвижно стояла на том самом месте, где два месяца спустя погиб Пальме. Рождественское настроение максимально сгустилось.
Я спустился в вестибюль метро Хёторгет и отыскал сапожника и мастера по изготовлению ключей, который, как я знал, там работал. Ему понадобилось три минуты, чтобы сделать копию ключа от душевой, и он отдал ее мне, пожелав счастливого Рождества.
Когда я снова стоял на улице Кунгсгатан, я решился. Чтобы быстро набрать немного денег, я должен был делать то единственное, что у меня получалось хорошо. Казалось, что возвращение к уличным выступлениям – это откат назад, но другой возможности я не видел. Идя домой, размышлял о том, какие места подходят для выступлений, и остановился на «Галерее» – общественном пространстве, где было много людей в подходящем настроении.
Прошло около полугода с тех пор, как я последний раз показывал фокусы на улице, и я чувствовал себя не в форме. Соответственно, когда приближался к воротам, я начал зевать, как будто для того, чтобы выпустить бабочек из живота.
В нескольких метрах от ворот была лестница. Я был так погружен в размышления о фокусах, что заметил Томаса, который там сидел, не раньше чем он произнес:
– Счастливого Рождества!
Он сказал это так громко, что я вздрогнул и остановился.
На нем были шапочка и спортивная куртка, и только подогнутые джинсы и ботинки «Доктор Мартенс» выдавали его идеологию. Он выкрикнул поздравление таким тоном, как будто воскликнул «Achtung!»