В чем связь? Ребенок из скалы или скала из ребенка? Боже правый.
А я сам?
Если это действительно был ребенок, то наши пути теперь пересеклись дважды. Случайность ли это? «X», клеймо.
Я не понимаю.
А экипаж? Автомобиль, трейлер и «Со мною всегда небеса». Песня, которую мурлыкал ребенок и играл бард.
Я должен.
Я отложил ручку и сидел, смотря на последние два слова, поглаживая крест, впечатанный в правую руку. Что я должен?
Если раньше я был отстранен от всего и от всех, то теперь я чувствовал себя перекрестком или местом встречи людей, событий и экипажей. Железнодорожной сортировочной станцией, где из абстрактных вагонов выгружали непонятные грузы и загружали в них новые, чтобы куда-то везти. Отколе и до каких краев?[23] Что я об этом знал? Я был просто местом, где это происходило.
Может быть, я преувеличивал свою роль во всем этом, что для меня было обычным делом. Может быть, я просто случайно оказался в Блакеберге и на улице Лунтмакаргатан, в двух местах, где разворачивалась жуткая история с ребенком. Точнее говоря, меня даже не было на улице Лунтмакаргатан, когда это произошло. Я поселился здесь позднее. Когда давление начало расти.
Я вспомнил, что чувствовал, когда увидел свой флигель в первый раз. Несмотря на тесноту и затхлую атмосферу, лотерейные билеты и запах табака, во мне что-то щелкнуло. Мне нужно быть здесь. Память подкинула ассоциации с чем-то, что я написал раньше, и я пролистал страницы блокнота назад.
Может статься, что важнейшие решения в нашей жизни мы принимаем без участия рассудка. Есть основания так полагать. Можно ли в этом случае говорить о чем-то, что напоминает понятие судьба? Вполне вероятно.
Сформулировано было прекрасно, и я чувствовал себя Кроликом из «Винни Пуха».
Кроликом, которого Винни Пух хвалил за его интеллект и невероятный мозг. Очень может быть, именно эти прекрасные свойства и привели к тому, что Кролик никогда ничего не понимал.
Я так много знал, но ничего не понимал.
Без четверти шесть в дверь постучали, и я подскочил на своем кресле, в котором сидел в полудреме. Дьявол! На несколько секунд я растерялся. Я знал, кто стучит и в чем дело, но не знал, как меня угораздило в это ввязаться. Заглянул внутрь себя и обнаружил, что решение уже принято, с участием или без участия рассудка, так что я пошел и открыл дверь.
– Красивый свитер, – сказал Томас и вошел, не дожидаясь приглашения.
На мне по-прежнему был синий свитер, который подарила мама, но именно об этом я не хотел говорить Томасу. У него был черный рюкзак. Он был одет в черные джинсы и куртку, в карманы которой засунул руки, когда ходил по моей комнате со словами:
– Ага, вот ты где прячешься, как жиденок. Ты хотел в этой одежде пойти, что ли?
– Я к такому не привык. А ты?
– Делал ли я это раньше, ты это хочешь спросить?
– Да.
– Думаешь, что если да, то я тебе расскажу?
– Думал, ты сказал, что знаешь меня.
– Да. Точно. Надень что-нибудь темное.
Что-то во мне опустилось, когда я рылся в шкафу и искал темно-синее пальто, которое я перестал носить, потому что оно было мне мало и износилось. Меня расстроил скинхед, утверждающий, что я произвел впечатление ненадежного человека, – что говорит обо мне этот факт? Возможно, он ко всему прочему был прав. Я даже сам себе не доверял.
Томас ухмыльнулся, когда я надел пальто.
– Выглядишь как опустившийся интернатовец.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Томас дал мне какой-то пластмассовый предмет размером с коробку для кассеты с картинкой Дональда Дака. Только когда я заметил антенну с одной стороны, я понял, что это переносная рация. Томас показал такую же, только с картинкой Микки-Мауса, и сказал:
– Для связи.
– Эти, что ли, для связи?
– Да. А у тебя есть получше предложение?
– Ну, мне просто…
– …захотелось, чтобы у меня была рация, как у коммандос, чтобы каждая собака знала, для чего она?
– Они хоть работают?
Томас отошел назад к столу, нажал на кнопку сбоку и сказал в микрофон:
– Жиденок, я нацик, прием.
Через клюв Дональда Дака я услышал его голос; звучал он глухо, но слова я различал. Я нажал на кнопку в своей рации и не придумал ничего лучше, чем ответить:
– Микки, я Дональд. Конец связи.
Мы сели в метро и поехали по направлению к станции Рупстен, где пересели на легкорельс на острове Лидингё. Во время поездки мы едва перекинулись парой фраз. Я понимал, как на нас смотрят люди, и было интересно, что они думают обо мне. Начинающий скин, ошивается рядом, тайный нацик? Когда нам нужно было выходить на темной безлюдной станции Коттла, я почувствовал облегчение.
Я сам удивлялся, насколько я спокоен и насколько меня не беспокоит совесть теперь, когда все уже началось. Как будто я просто катился по дорожке, следовал той траектории, которая мне была задана, и поэтому шел с Томасом по улице Коттлавэген и потом по улице Пильвэген.
Двухэтажный дом освещала только рождественская елка во дворе. Дом стоял на возвышении – это должно было дать мне хороший обзор, чтобы быть на стрёме. Мы пролезли через дыру в изгороди с обратной стороны дома, о существовании которой Томас явно знал раньше.
Пока я стоял на стрёме, Томас ломал замок в двери на террасу молотком и стальной линейкой, пока замок не поддался и дверь не открылась. Томас кивнул мне и исчез в недрах дома. Я вытащил свою утиную рацию и проверил, что она включена.
На улице не было никакого движения, кроме движения снежинок, похожих на муку, которые поблескивали в свете фонарей и припудривали немногочисленные припаркованные автомобили. «Ауди», БМВ. Через некоторое время я устал и обошел вокруг дома, прячась в тени. Томас не боялся оставлять следы, и поэтому я тоже не боялся.
Я пригнулся, чтобы подойти к рождественской елке так, чтобы меня было не видно через ограду. Елка была заботливо, если не сказать любовно, украшена большим количеством дорогих шаров, дождиков и сотнями огоньков в гирляндах. Это была самая красивая елка, которую я когда-либо видел. Она была совершенно не похожа на те дешевые палки, которые у нас с мамой обычно стояли в Блакеберге. Самое прекрасное было то, что она не стояла на подставке, а на самом деле росла там. Елка была великолепна в своем одиночестве.
Снова пригнувшись, я вернулся к дому и пошел вокруг него, пока не дошел до гаража. Снаружи был маленький сарайчик. Я открыл дверь и обнаружил, что это сарай для садовых принадлежностей. Газонокосилка, триммер для изгороди и лопаты, едва различимые в темноте. Я порылся в сарае, пока не нашел пилу, с которой вернулся к елке. Пила затупилась, и потребовалось добрых пять минут, чтобы подпилить елку у корня, так что осталось только пара миллиметров нетронутого ствола. Когда я разогнулся, рядом стоял Томас.
– Что это за хренью ты занимаешься?
Я показал на елку:
– Стоит слегка коснуться, и она упадет. Она спилена.
– О'кей. Вопрос все тот же. Что это за хренью ты занимаешься?
– Не знаю. Показалось, что так надо. – Я еще не успел ничего сделать, как у меня вырвалось: – Я монстр.
Взгляд Томаса скользнул от меня к елке и обратно ко мне. Он медленно покачал головой:
– Ты понимаешь, что на тебя нельзя положиться?
– Очень хорошо понимаю. Как все прошло?
– Как и было задумано.
Прежде чем покинуть дом, я повесил пилу обратно в сарай.
Хотя я и не хотел говорить об этом Томасу, я прекрасно знал, почему это сделал. Я ничего не чувствовал, когда стоял снаружи дома под легким снежком. Ничего. Хотя я и пересек четкую границу и попал в настоящую уголовную историю, став подельником в краже со взломом, у меня нигде не защемило, я не чувствовал ни стыда, ни страха. Стоял вечером на придомовом участке и смотрел на идиллический снегопад на фоне красивых домов.
До этого я представлял себе, что удовлетворение каких-то мрачных позывов сможет вызвать к жизни и взрастить монстра. Когда этого не произошло, пришлось сделать еще один шаг. И это как-то сработало. Спилить елку, которую можно вырастить только за много лет, было немотивированным злым поступком. Я знал, что хозяева дома очень расстроятся и почувствуют, как их унизили. Каждое движение пилой причиняло мне боль, но одновременно оно было необходимо, и к этому я и стремился. Когда закончил, чувствовал себя ужасно, и это, в свою очередь, приносило облегчение.
Пока мы ждали легкорельса, Томас открыл рюкзак и достал кусок белой ткани. Когда он развернул его на груди, оказалось, что это футболка.
– Нашел в комнате у пацана. Куча вещей с эмблемой Умеренной молодежной лиги, брошюры и всякое барахло. И футболка тоже.
Я где-то читал про такие футболки, но никогда их не видел. Охотники за Пальме. Перефразированный девиз охотников за привидениями с эмблемой, где внутри красного знака «стоп» вместо привидения был нарисован Пальме с длинным носом и злобным лицом.
– Жуть, – сказал я.
– А то. – Томас встряхнул футболку, так что нос Пальме заколыхался. – Они превратили его в карикатуру на еврея. Идею у нас украли. Ненавижу этих молодых консерваторов. Хочешь футболку?
Я не успел ответить, а Томас уже бросил мне футболку. Пока я запихивал ее в карман пальто, Томас открыл боковой карман рюкзака и вытащил пачку сотенных купюр.
Он отсчитал пятнадцать штук и отдал мне.
– У них была наличка. Остальное потом.
Приближался поезд, и на перроне не было видно никого, кроме нас, поэтому я сложил пачку и положил ее во внутренний карман. Я не мог понять, чем это заслужил.
– Почему ты позвал меня? – спросил я, когда подъехал поезд. Томас пожал плечами:
– Как ты там сказал? Показалось, что так надо. Хотя с елкой тебе не надо было заводиться. Но вообще-то не знаю. Этим чертям не помешают некоторые неприятности.