Дрожа, я стянул с себя оба свитера и поменял их местами, так что сверху оказался ярко-красный. Я бы заболел, если бы остался сидеть на камнях, поэтому поднялся и пошел навстречу ветру через улицу Давид-Багарес. Когда я наконец попал на улицу Лунтмакаргатан через улицу Апельбергсгатан, у меня стучали зубы,
Несмотря на то, что переодел свитера, я не осмелился проверить, что происходит с «Декоримой», и пошел напрямую к своим воротам.
Когда пришел домой, надел халат поверх свитеров и закутался в одеяло.
Понадобилось не меньше пяти минут, чтобы пальцы стали достаточно мягкими и смогли держать ручку.
Полицейский оставил ребенка умирать в туннеле. Он выжил, несмотря ни на что, относительно вылечился и теперь бродит там по ночам. А тигр? Тигр? Он выскочил из ребенка? Из горы? Тигр – это… Сигге? Черт это похоже на детскую книжку. Тигр Сигге. Я чувствовал, что он старый, больше, чем старый. Древний.
Что они делают вместе, тигр и ребенок? Куда они пойдут утром? Выжил ли ребенок в принципе? В принципе? Выжил ли ребенок?
Следующим утром я поставил будильник на такое время, чтобы успеть к открытию туннеля в семь часов. На улице еще было темно, когда я, одетый в пальто, вышел из ворот и бросил взгляд в сторону «Декоримы», где витрина теперь была закрыта фанерной доской.
Без двух минут семь пришел мужчина в синем теплом комбинезоне и открыл туннель. Он пристально посмотрел на меня, а я стоял там и подпрыгивал. Подумал, что он узнал меня после того, что было ночью, и спрятал лицо. Когда мужчина открыл дверь и зашел внутрь, чтобы открыть дверь с другого конца, я последовал за ним.
Выжил ли ребенок?
Внутри туннеля не было ни тигра, ни ребенка. До этого момента туннель был закрыт. Мужчина в комбинезоне удалялся от меня тем же маршрутом, где я вчера видел ребенка. Мужчина зажег свет, и я мог просматривать весь туннель, до самой двери на Биргер-Ярлсгатан. Прятаться было некуда.
Я медленно шел по туннелю и трогал стены, но не обнаруживал никаких отверстий, дверей или выходов.
Когда дошел до противоположной двери, повернул назад, ощупывая взглядом потолок.
Через равные промежутки в тридцать метров имелись отверстия, забранные решетками, которые, должно быть, вели в вентиляцию. Я вытянул правую руку как можно выше вверх и когда растопырил пальцы в нескольких сантиметрах под решеткой, почувствовал, как между ржавыми, грязными прутьями решетки течет поток теплого воздуха.
Как он залезает наверх?
Если бы я действительно думал, что ребенок прячется в вентиляционной шахте, найти решение было бы нетрудно. Подставка или лестница, которые можно опустить, а потом снова поднять. Я прошел весь туннель и насчитал восемь решеток. Последняя была рядом с тем местом, где я контактировал с горой. Если я не ошибался, она была чище остальных. Как будто ею пользовались.
А тигр, древний тигр? Это было какое-то существо с луга, что-то из горы или грань личности самого ребенка? Когда я попытался об этом задуматься, мысль ускользнула, как будто что-то, что оказывается за пределами объектива. На некоторое время я отправил эту мысль на свалку и сосредоточился на ребенке.
Я обхватил тело руками и издал звук для привлечения внимания. От этого волосы у меня на затылке зашевелились, когда я вспомнил, как стоял снаружи шалаша и так же пытался привлечь внимание. Прикусил губы, чтобы самому не закричать, если из темноты последует ответ, если за решеткой покажется пара глаз. Но ответа не было, так что я не стал больше никого звать и покинул туннель.
Где-то ведь воздух должен был попадать в вентиляционную шахту и нагреваться от горы, прежде чем он попадал в туннель. На небе был едва заметен розовый цвет восхода, да и звезды поблекли, пока я ходил около туннеля и искал отверстие. К моему облегчению, отверстия я не нашел.
– На самом деле, вы так никогда и не ответили. Видели ли или слышали ли вы ребенка в другом месте.
Эльса только что сняла с огня кофейник и разлила кофе по чашкам. Я заметил, что она держит кофейник двумя руками, потому что они дрожат.
– Имбирное печенье, – сказала она и кивнула на корзинку на столе. Печенье было в форме сердечек, обычное покупное, так что Эльса явно не пекла бабушкины булочки. Или больше их не пекла. Я взял сердечко, положил на ладонь и прижал указательным пальцем.
Оно развалилось на три части. Не помню, зачем я это сделал, что это означало.
– Мне трудно знать наверняка, – проговорила Эльса наконец.
– Вы либо заметили ребенка, либо нет. Да или нет.
– А что это у тебя за тон?
Несмотря на дрожащие руки, слабость, которую продемонстрировала Эльса в последний раз, когда я ее видел, испарилась, и ее королевские манеры вернулись. Я отступил.
– Простите, – сказал я. – За последнее время я…
– Что?
– Изменился.
– Все меняются, – сказала Эльса. – Когда общаются. Это изменение к худшему?
– Не знаю. Я чувствую, что это к лучшему, но, когда смотрю на то, что делаю, я уже не уверен.
Я взял самый маленький из трех кусочков в своей руке, положил его в рот и пожевал. Печенье было безвкусным.
– Только ты сам можешь это определить, – сказала Эльса. – Последуешь ли ты за этим или нет. А возвращаясь к твоему вопросу… – Эльса подула на свой кофе и сделала маленький глоточек. – У меня лучше этого не спрашивать.
– Почему?
– Потому что мои переживания в убежище таковы, что разглядеть там ребенка сложно.
– Не понимаю.
– Конечно, не понимаешь. Ты же не знаешь, как я там выгляжу, что я там делаю.
– А вы не хотите рассказать?
– Дело в том, – ответила Эльса, – что я хотела в любом случае связаться с тобой сегодня вечером. Большинство из нас встречается завтра вечером.
– В Новый год?
– Да, показалось как раз подходящим.
– А что вы… то есть мы будем делать?
Эльса не ответила напрямую на мой вопрос, а выпила еще глоток, смотря пустым взглядом перед собой, как будто перед ее внутренним взором была какая-то картинка. Отставила чашку и произнесла:
– Ты тоже заметил, что присутствует фрустрация?. незавершенность?
– Да.
Эльса кивнула.
– Для тех из нас, кто находится там дольше, чем ты, это уже стало мучительным, и надо что-то с этим делать. Поэтому мы хотим показать себя друг другу.
– На лугу?
– Да. Ты наверняка видел тени. Мы хотели попробовать, как бы это сказать, нарастить на них плоти, оказавшись там вместе.
Я подумал о том «что?», которое вылетело из меня на лугу, как раз о том чувстве незавершенности, которое, возможно, и вызывало у меня жажду разрушения в этом мире. Я спросил:
– Во сколько?
Встреча в прачечной должна была состояться в десять часов в канун Нового года, поэтому, когда я появился в помещении «Общества паровых котлов» на улице Санкт-Эриксгатан – за полчаса до того, как в восемь часов должно было начаться мое выступление, – я подумал, что у меня достаточно времени.
Вечеринка была в самом разгаре. Гости пели застольные песни и говорили тосты. Сидя в ожидании в кладовой, где штабелями были сложены стулья, я держал дверь полуоткрытой, чтобы слушать. Я все еще не знал, чем занимаются эти люди.
В половине девятого пришел тот человек, который звонил мне и который также встретил меня у входа. Он сказал, что все немножко задерживается, было неожиданно много тостов, но народ уже подвыпил, так что это и мне на пользу, или как?
Не дождавшись ответа, человек удалился обратно к веселым крикам, а я стиснул зубы.
Как я уже упоминал ранее, нет никакой пользы оттого, что публика находится навеселе, скорее наоборот, и на такой вечеринке, как эта, все было еще хуже. Легкое опьянение может привести к тому, что кто-то захочет продемонстрировать, как он веселится: начнет выкрикивать комментарии или, чего доброго, вылезет на сцену и начнет шутить, петь или показывать собственные фокусы во время моего выступления. Такое уже случалось.
Я решил уйти. Сотрудник даже не извинился за то, что мне пришлось сидеть и страдать в этой проклятой кладовке, он наверняка и не подумал, что это необходимо, потому что я был слугой и мог смиренно подождать, пока мне не подадут ясный сигнал, что я могу оказать свои услуги. Я встал, взял свою сумку и хотел выйти, но в голову пришла идея получше. Месть. Вот это-то точно пойдет мне на пользу. Я снова сел на стул, положил ногу на ногу и улыбнулся.
Без нескольких минут девять сотрудник вернулся. Взгляд его был действительно затуманен, и он сказал, что теперь настроение достигло своего максимума, ой-ой-ой, так что теперь можно начинать. Я с достоинством встал со стула, изобразил подобие поклона, взял сумку и подставку и последовал за ним в банкетный зал.
Зал и вечеринка не нуждаются в подробном описании. Они все одинаковые. Длинные столы, красные лица, снятые пиджаки и расстегнутые блузки. В прокуренном зале бышо, наверно, человек шестьдесят, температура помещения приближалась к тридцати градусам, и опьянение достигло той стадии, когда люди начинают тушить сигареты в остатках картофельного гратена.
Сотрудник, который меня пригласил, поднялся на сцену и сделал несколько неуклюжих танцевальных па, прежде чем взмахнул руками и попросил публику замолчать. Ему было за пятьдесят, и, вероятно, он был местным министром развлекательный дел. У него был галстук яркой расцветки с петардами и рюмочками, галстук лежал на довольно объемном животе, который выпирал по направлению к микрофонной стойке, поэтому министру пришлось наклоняться вперед, чтобы приблизить губы к микрофону.
– Товарищи! – закричал он. – Участники встречи!
Свист и ликование. Я не думал, что ассоциация паровых котлов имеет какое-то отношение к социал-демократам, это была просто ирония, и она пришлась к месту. Он продолжил: