Фейерверки свелись к случайным вспышкам в небе, а мы вернулись в прачечную с красными глазами, затисканные и замерзшие. Никто ничего не сказал, потому что ничего не нужно было говорить. Оке и я откупорили шампанское и разлили его по бокалам. Мы говорили тосты, пили и сидели каждый в своем углу прачечной, измученные всей этой близостью. Даже теперь Эльсе дали стул.
После долгого периода молчания, когда все сидели, погруженные в свои мысли, которые, опять-таки, были всего лишь мыслями, Петронелла указала на футболку на стене: «Вот чего… – Она сделала движение, обведя всех, кто был в комнате. – …Не хватает».
Мы все по-своему страдали от отсутствия чувства причастности, находясь в обществе, – этого Пальме, несмотря на свои обещания, не смог излечить. Но Петронелла – больше всех. На лугу я узнал ее историю настолько хорошо, что мой мозг смог обработать ее там, где она сливалась со всеми остальными.
Она работала учительницей в школе, и обстановка там постоянно ухудшалась. Атмосфера в коллективе была ужасной, и в течение года Петронелла регулярно подвергалась издевательствам из-за своего ожирения. Она какое-то время находилась на больничном, но затем была вынуждена вернуться на работу, потому что Касса социального страхования не признала, что ее телосложение может служить основанием для отсутствия на работе.
Я знал, что у нее бывают приступы обжорства. Она могла купить целый торт «Принцесса» и, умываясь слезами, съесть его, просматривая параллельно журналы мод. Я не смог бы ее осудить, даже если бы захотел, потому что понимал ее чувства, знал ее историю и осознавал, что по-другому быть не может. Я даже не жалел ее, потому что жалость – это форма осуждения.
Точно так же я знал, что другие тоже знают меня. Знают про детство в неполной семье, травлю и необоснованные фантазии об успехе. Знают также про кражи, ночь в заключении и тот случай с лопатой для снега и «Декоримой». Тем не менее они смотрели на меня более чем по-дружески. Если вы знаете и понимаете все о человеке, его сложно осуждать. Хорошо это или плохо – это уже другая история.
Я встал и потянулся, чтобы размять конечности, на мгновение прислонился к дверному косяку, глядя на то, что было в ванне, на нашего спасителя и наше средство передвижения. Показалось, что что-то изменилось, и я позвал Гуннара, который стоял и снимал с рук полоски обгоревшей кожи.
– Смотри, – сказал я. – По-моему, оно стало светлее.
Гуннар шагнул в душевую и наклонился над поверхностью, оперевшись руками о бедра.
– Да, – согласился он. – Да, может быть.
Другие тоже пришли посмотреть. Хотя разница была небольшой, она присутствовала. Это на самом деле было так. Черный цвет едва заметно поблек и утратил часть своего глубокого нефтяного блеска. Мы поразмышляли о причине, но так ни к чему и не пришли. Мы так много знали друг о друге и так мало – о луге.
За одним исключением: Ларс. Конечно, я видел его луговую сущность и обратил внимание на его чувства, но в то же время оставались некоторые неясности. Это было все равно что смотреть фильм на языке, который вы знаете только немного. Можно успевать следить за действием и персонажами, но мотивы их поступков иногда будут расплывчаты. Они объясняют, что происходит, но вы не понимаете, что они говорят.
Я не знал, сознательно ли Ларс скрывает какие-то аспекты себя, или это происходит внутри его личности. Среди нас он был одним из тех, кого меньше всего затронуло коллективное переживание, и хотя он участвовал в групповых объятиях, он первым из них высвободился. Сохраняя всегдашнее мрачное выражение лица, он встал, поблагодарил за прекрасный вечер и пошел к двери. Я последовал за ним во двор, положил руку ему на плечо и спросил:
– Ну, как у тебя дела?
Он был единственным, для кого этот вопрос имел смысл. С остальными я точно знал, как у них обстоят дела.
Он повернулся ко мне и сказал:
– То, чем вы занимаетесь с Томасом. Не делай этого больше, пожалуйста.
Я собирался что-то ответить, но Ларс поднял руку, чтобы заставить меня замолчать, и продолжил:
– Я хорошо понимаю, почему ты это делаешь. Естественно. Тем не менее я тебя прошу.
Независимо от того, что на моей карте Ларса оставались белые пятна, он, как и прочие соседи, был ближе ко мне, чем любой другой человек в мире, и я ответил единственным способом, каким мог тогда ответить:
– Конечно. Обещаю.
– Хорошо. Спасибо.
Он медленно пошел через двор к своей двери, и я вернулся к остальным. В прачечной мы просидели почти всю эту долгую ночь: спокойно выпили шампанского, потом продолжили разговаривать и постепенно также осушили кофейник. А нам было о чем поговорить: хотя луг и давал нам отличное представление друг о друге, это не означало, что все детали на своем месте. Оставалось много вопросов и совершенно честных ответов. Ничего другого не оставалось.
Было уже больше трех часов ночи, когда я вернулся домой в изнеможении и в эйфории. Последним, что мы решили, было то, что отныне в нашей группе можно будет самостоятельно определять способ путешествия. В одиночку, с кем-то еще или целой компанией. Мы провели последние десять минут, составляя список телефонов. Когда я вернулся домой, приклеил его скотчем к стене над телефонным аппаратом. Потом сел в кресло за письменным столом и смотрел на список. Моя команда.
Сочетание кофе и эйфории прогнало сон, несмотря на усталость. Я сидел, скрестив ноги, на полу, вытащил докторский саквояж и вывалил на пол его содержимое. Просмотрел все бумажники и кошельки. Как я уже говорил, там было шесть тысяч двести. Кроме того, там были купоны на обед на восемьсот крон и сорок долларов. Даже три презерватива, так что, возможно, еще одна часть вечеринки у кого-то в фирме не задалась. Теперь я называл это фирмой.
Я положил деньги, купоны и презервативы в ящик стола, а затем бросил все бумажники вместе с фляжками в мешок из продовольственного магазина. Слишком легко опознать. Я выбросил даже все перчатки за небольшим исключением. В конце концов пошел и опустил пакет в мусорный контейнер.
Вытащил матрас, постелил белье, закутался в одеяло и лежал, глядя на список телефонов. Моя команда, мои самые близкие люди. Я мог позвонить любому из них в любое время. В тот момент, когда я начал действительно задумываться о том, не позвонить ли кому-то, например Оке или Петронелле, телефон зазвонил сам. Я быстро встал с кровати и поднял трубку.
– Слушаю, это Йон.
– Черт побери, какой у тебя бодрый голос!
Я не получал никаких вестей от барда больше недели и думал, что он забыл или бросил меня.
– Да, – сказал я. – Сейчас все хорошо.
– Приятно слышать. Просто хочу пожелать счастливого Нового года. Я сейчас направляюсь на юг. Знаешь, как перелетные птицы.
– Да, я давно не видел тебя в туннеле.
– Разве ты не говорил мне, что Сигге пришел?
– Да.
– Но я же сейчас там не стою, дурачок.
– Но я слышал тебя в какой-то момент после…
– После чего?
– После того, как это случилось. Ты играл «Со мною всегда небеса…»
– Да, черт возьми. Это песня Сигге. Одна из многих. Застреваешь как-то. Так что теперь я направляюсь на юг, как я уже сказал. Удачи тебе.
Я не мог даже возразить или попросить его объяснить – просто сидел, прислонившись головой к трубке, когда соединение прервалось. Я слишком устал, чтобы спрашивать дальше, и если бы даже успел попросить его о чем-то, прежде чем он исчез, то это был бы совместный сон, соединенный телефонными проводами, как мы уже делали. Теперь – в последний раз. Теперь приходилось справляться самостоятельно. И в конце концов мне это удалось.
Новый год начался с того, что в десять часов утра снова зазвонил телефон и произошел еще один разговор с министром развлекательных дел. Соврав как следует, я снова упал в постель. Зыбкие воспоминания ночи струились в голове. Я уснул с улыбкой на губах и проснулся не раньше двух часов.
Я взял на себя задание, которое нужно было выполнить к пяти часам. Во время разговоров за шампанским и кофе мы, среди прочего, обсуждали вопрос о Паре мертвецов, поскольку их начинания угрожали привлечь внимание к нашей тайне. Нельзя ходить по городу и кровоточить почем зря. Пара мертвецов отказалась присутствовать на встрече, а мы почти ничего о них не знали.
Эльса сообщила об одном обстоятельстве, о котором я не знал. Если вы путешествуете по лугу достаточно близко к другому человеку, то какая-то часть одного из этих людей остается на лугу. Больше как тень, возможно, до тех пор, пока вся кровь не будет израсходована. Пара мертвецов забронировала время в четыре часа в новогодний день. Поскольку это я поднял этот вопрос, а также потому, что из моего окна была хорошо видна прачечная, я добровольно вызвался проследить за ними и попытаться разведать, чем они занимаются.
Я сварил кофе и съел пару бутербродов с плавленым сыром – восхитительных на вкус. Последний раз я ел в обед предыдущего дня, потому что «Общество паровых котлов» не посчитало нужным мне что-нибудь предложить. Снова пересчитал деньги и впервые почувствовал, что финансово обеспечен на долгий период.
Около шестнадцати часов я увидел, как Пара мертвецов зашла в прачечную. На этот раз у них на одежде не было пятен крови, но они опирались друг на друга, словно двое приговоренных к казни на пути к эшафоту. Я сел у окна и стал ждать.
После сбора у меня по-прежнему было мутно в голове, сонные мысли крутились вокруг связи между бардом, ребенком и «Со мною всегда небеса», и, возможно, я на некоторое время задремал и проснулся как раз тогда, когда дверь в прачечную открылась и Пара мертвецов перевалилась через порог во двор. Очевидно, в этот раз крови тоже не было. Лизун забрал все. Они истекали кровью на лестнице по причине каких-то своих дел в обычном мире. Я следил взглядом, как они шагают со двора к двери. В тот момент, когда дверь снова захлопнулась, побежал в прачечную.