— У меня было странное ощущение в этот приезд (это точно я). Лето такое же жаркое, как в сорок четвертом году. Помнишь, Вилли Малер в июле писал в дневнике: война окончена. А в конце сентября его депортировали в Освенцим. Я смотрела на старые каштаны и вязы, ходила по тем же дорожкам в парке… Помнишь, кто-то, увидев ряды терезинских папок на стеллаже, сказал: «Прямо как в адвокатской конторе!» Мы адвокаты!
— Терезин изменил нас. Образовался иной круг друзей. Старики, пережившие Освенцим, походы смерти, потерю близких — и при этом всегда готовые нас принять, помочь, утешить…
— В Герцлии я навестила Мириам, припомаженную старушку в красном костюме, которая играла в бридж с Бедей и Ханой. Ее имя значилось на афише терезинского кабаре. «Никакого кабаре я не помню, — сказала она с огорчением. — После Терезина был Освенцим, поход смерти, пьяные русские солдаты…» Она готова была мне рассказать все, что угодно, раз уж я приехала, — видно, ей очень одиноко. Ну и рассказала. Одна история страшней другой. При этом утешала: «Сейчас это кончится, а дальше будет хорошо». Хорошо не становилось, и она меня жалела. А наутро позвонила и говорит: «Я вспомнила песню из кабаре!» Они всю жизнь молчали, не хотели огорчать близких, хотели жить новой жизнью. Как Мауд. Все, что осталось у нее после гибели возлюбленного, спрятала в сейф.
— Если бы ты не задала ей тот вопрос — есть ли у нее в жизни секреты, — не было бы ни фильма, ни книги. Я уж не говорю о детских рисунках… Как ты их перерисовывала, сидя в кабинете тогдашнего директора Еврейского музея. Тебе приносили оригиналы, кажется, по сто рисунков в день… Тогда весь твой интерес был сосредоточен на лечении детских травм. Начался Терезин. Я переводил тебе с немецкого, ты мне — с чешского. В советской крепости в ту пору образовались проломы. Это и помогло тебе попасть в Прагу после двадцати лет невыезда.
— У нас ведь еще где-то лежат две общие тетради… Это перерисовывание помогало следовать за ребенком. Думать его мысли.
— И устроить выставку детских рисунков из Терезина в ЦДХ на Крымском Валу…
— Все это было так давно… Когда мы взялись за эту тему, точнее, когда она взялась за нас, мы все переводили на русский, печатали на машинке в трех экземплярах под копирку, и нам казалось, что мир будет потрясен этим феноменом…
— Ничего нам не казалось. Это и есть феномен.
Я рассказываю Сереже про новый проект. Франц Петер Кин.
— Ты с ума сошла, — говорит он, — опять немецкий язык… Когда мы закончим еще два терезинских тома?
— Кин был иллюстратором книг, учил студентов, писал потрясающие вещи, одно либретто к «Императору Атлантиды» чего стоит…
— А семинары? — выдвинул Сережа последний аргумент.
— Буду давать уроки из Терезина. Ведь никто не знает, откуда я пишу.
— Но как можно сосредоточиться на таких разных вещах?
— Это не разные вещи, в том-то и дело.
Ключи от крепости
Прошло несколько лет. Мы с Маней опять в комнате номер два, с бессмертной игрушечной собачкой в окне напротив. Конец марта, утром легкие заморозки, днем градусов двенадцать. На солнце. В шесть утра мы пьем кофе, в полседьмого быстрым шагом идем в Малую крепость. На этот раз нам, как проверенным кадрам, вручили ключи от выставочного зала и входа в крепость. Можем работать ночами. Можем запереть в крепости местное начальство вместе со сторожем и его овчаркой. Он грозится спустить ее на нас.
Воскресным утром мы пробуждаемся от барабанного боя. Что случилось? Опять война? Нет, военный парад. В Терезине действует молодежная организация «Друзья армии». Молодые люди в мундирах времен Первой мировой войны и девушки в одеяниях сестер милосердия движутся стройными рядами. Замыкает колонну двухметровый Павличек с огромными ушами, метровыми ступнями в босоножках и руками, взбалтывающими воздух; несколько поодаль от Павличека шествует невероятных размеров Марушка в кофте, стягивающей тяжелые груди; рядом с ней, нога в ногу, марширует безымянный герой в сомбреро, с которого свисает бобровый хвост, изрядно поношенный. Эти трое живут в сумасшедшем доме на главной площади. Обычно больных выпускают на прогулку после пяти, когда последний автобус с туристами оставляет город. Парад «Друзей армии» — событие исключительное, своего рода амнистия для мирных сумасшедших.
Колонну догоняют толстяк и худырка, эти двое по вечерам собирают пустые бутылки и сдают в маленький магазинчик. Там старая добрая продавщица, она их не гонит, берет бутылки и выдает запрещенное пиво. Раньше на противоположной стороне площади было еще несколько маленьких магазинов, теперь на их месте — один большой, вьетнамский. Туда толстяк с худыркой не ходят. Не из националистических настроений, а потому что вьетнамцы бутылок не принимают.
Барабаны бьют, на редутах грохочут пушки. При виде такого шествия сама Мария Терезия, которую трудно упрекнуть в сентиментальности, пролила бы слезу.
Упражнения с элементарными формами
Все. Больше в окно не смотрю. Включаю компьютер, вхожу на форум. Первый урок.
Круг, спираль, бесконечность
Вспомним Кандинского: «Каждая форма, даже когда она совершенно абстрактна и выглядит чистой геометрией, имеет собственный звук и духовное существование с особыми свойствами… острые цвета звучат острее в острой форме…»
Я намеренно выделила эти три понятия, с ними мы и будем иметь дело на первом уроке.
Теперь дадим слово Иоганнесу Иттену. Он делит три ступени творческого процесса на последовательные фазы: переживание — восприятие — воплощение. Можно перевести поточнее, хоть и покорявее: переживание увиденного — пропускание его через всего себя — воплощение в образе.
Эти фазы Иттен иллюстрирует встречей с чертополохом.
«Передо мной чертополох. Мои двигательные нервы воспринимают рваное, скачкообразное движение. Мое осязание, вкус и зрение схватывают остроту и колючесть его формо-движения, а мой дух видит его природу.
Я переживаю чертополох.
Во мне возникает форма чертополоха, раскачивающаяся между мозгом и глубиной сердца. Когда я представляю эту форму каким-то, ей соответствующим, образом, то я (вос)создаю физическую форму чертополоха».
Затем Иттен укладывает ветвь чертополоха на подставке посреди комнаты, ученики долго созерцают чертополох, после чего переходят к воссозданию его формы.
«Все живущее открывается человеку через движение — все живущее проявляет себя в формах, и любая форма — это движение, и любое движение проявляет себя в форме. Формы — это сосуды движения, а движение — это сущность форм…»
С помощью разных упражнений под музыку или просто под звуки пытаемся освободить руку. И тогда нам будет куда проще образовывать всевозможные формы движением.
Расстелите рулонную бумагу или, если нет места в комнате, прикрепите большой лист бумаги к стене или двери. Приготовьте уголь. Угольная палочка должна быть не длиннее трех сантиметров.
Рисуем круг всей рукой, предплечьем и корпусом, усиливаем давление на подъеме круга и снижаем на спаде.
Округлые формы создаются кручением. Попробуйте вылепить из воздуха шар и цилиндр. Представьте, что движение ваших рук оставляет в воздухе видимый след. Если бы у нас вместо пальцев были карандаши или краски, нам бы не понадобились художественные средства. Они нужны для запечатления, фиксации. Как ноты для записи музыки.
Чтобы сделать спирали, как на рисунке Эдит Крамер, постарайтесь смотреть на них, когда рисуете, а не на то, что получается у вас на листе. Распечатайте, может. Или пойте под руку «круглые звуки». Не умеете? Попросите своих детей, они вам споют. Посмотрите видеоролик, где знаменитая Эдит Крамер, в ту пору восьмидесятисемилетняя, рисует круг. Теперь попробуйте круги и бесконечность еще раз. Рука идет вверх — тяжелеет и напрягается, рука опускается — ослабевает нажим. Весь фокус этих упражнений в том, что рука «дышит», то есть движется синхронно с дыханием. Вдох — вверх, выдох — вниз. Если вы предоставите руке возможность дышать, это сразу отразится в рисунке.
Там, где рука идет вверх (в гору), налегаем сильней, а где вниз — отпускаем руку. Со временем она сама все это будет делать, а пока вы ей говорите, как Эдит Крамер в фильме: и-и — раз, и-и — два…
Отрывистые линии.
Глубокий вдох — и резкий выдох. Должны выйти стрелы с заточенными концами.
Включите музыку (музыкальные файлы у вас есть — к каждому уроку свои) и танцуйте. Сначала, не рисуя, дайте телу услышать ритм. Вам покажется смешным, возможно, танцевать в одиночку, но это самый простой способ войти в рисунок, в котором, кроме линий разного напряжения, никакого содержания нет.
Подумайте: ведь, танцуя, вы рисуете своим телом в воздухе разные фигуры.
Отдышитесь и возьмите в руки уголь. Попробуйте перенести эти ощущения на бумагу. Делайте это синхронно со звучанием музыки. Не до, не после — только вместе с музыкой. Сколько длится музыка, столько и рисуйте.
К этому упражнению полезно возвращаться. Оно помогает высвободить руку настолько, чтобы та двигалась за углем, чтобы он вел руку, а не рука — его.
Если вы можете нарисовать точку и линию, вы можете все!
Где враг?
Я прохожу мимо огромной полукруглой казармы, единственной в своем роде. В этом помещении под названием «Судеты» содержались мужчины, прибывшие в гетто двумя «рабочими транспортами» в ноябре и декабре 1941 года, чтобы подготовить город к прибытию сотни тысяч евреев. Они, разумеется, не знали, сколько прибудет и сколько, увы, отбудет.
На этой же улице, но по другую сторону жили так называемые евреи-проминенты — те, кто отличился в Первой мировой войне или имел другие заслуги перед рейхом. В основном это были люди пожилые.
Мальчишки играют в войну. На скамейке перед этим самым домом разложены на подстилке игрушечные кортики, пистолеты, танки и бронетранспортеры. Спрашиваю их: «А где враг?» Смотрят по сторонам, растерянно пожимают плечами.