— Все это сложи в отдельный файл, с текстами. Акварельный портрет, говоришь? Только на дорогой бумаге. Вместо трехсот напечатаю сто. По цене пройдет. Все, я пошел. Нет, не пошел. Кто-то обещал кофе.
Я варю кофе, Франта разговаривает с женой. Марушка, Терезка, Кочка… Одну забрать из садика, другую отвезти на вокзал… Ездит он на сумасшедшей скорости, однажды ему чуть голову не снесло. «Его не переделаешь, — говорит Милада, — только Богу молиться». Жена у Франты верующая, другая бы его не выдержала.
— Три ложки сахара, если можно!.. Я заметил, — говорит Франта, — что ты выбираешь похожих людей. Фридл, Ведя, Кин — все художники, все педагоги, все занимались дизайном, писали что-то выдающееся…
— Бедя не писал.
— Не писал, так говорил. Его ж не убили.
Франта сбегает по лестнице, влетает в машину и исчезает из виду.
Он прав, меня действительно притягивает к себе особый тип людей. Может, втайне я мечтаю о том, чтоб и меня не забыли? В книге о Кине воспоминаниям его учеников отведена отдельная глава.
«Это был гениальный человек, в свои двадцать лет он успел прожить целую жизнь, жениться, стать большим художником, поэтом, — стихи он писал по-немецки, говорил по-чешски… Вокруг него всегда были люди.
Я с малолетства черкала бумагу, и родители устроили меня рисовать к Петеру Кину. Занимались мы в пражской Виноградской синагоге, на нашем курсе было человек двадцать. Мы не имели права ходить в школу, и еврейская община организовала различные курсы. Я была очень стеснительной, всегда забивалась в угол, боялась быть на виду. Петер это заметил и помог мне освоиться…
Мы рисовали модель, а Ильза, жена Петера, читала нам вслух стихи, иногда мы слушали прекрасную музыку, а в перерывах рассматривали книги по искусству. Помню, на меня огромное впечатление произвели рисунки Домье, и Петер, заметив это, разрешил мне взять книгу домой.
Это была какая-то невероятная атмосфера, в ней рождались удивительные мысли и чувства, ничего подобного я в жизни не испытывала, ни до, ни после. Райский остров в эпицентре землетрясения. Остановленное время».
«Для нас, еврейских ребят, эти курсы были оазисом. Здесь мы снова чувствовали себя учениками, полноценными людьми. И делали потрясающие успехи. У Петера была уникальная система преподавания. Он вдохновлял нас, и мы легко выполняли сложнейшие задания. Петер подсказывал мне, какие выставки посмотреть и какие книги прочесть. Чтобы не ходить на выставки, где надо было прятать звезду, я ходил рисовать в читальню, брал альбомы Дюрера, Леонардо, Жерико и других и делал копии.
Петер был неисчерпаем, в его альбомах для набросков можно найти все — пейзаж с видом на Градчаны, Ильзу за швейной машинкой, лица студентов, философские размышления, эскиз плаката, письмо к ученикам, эскизы детских игрушек, мосты, парки, жанровые сцены или пса, спящего перед дверью. Жаль, что курсы продолжались всего десять месяцев. Кин с грустью объявил, что курсам пришел конец, и для поддержания в нас веры в будущее раздал всем свидетельства: господин такой-то десять месяцев посещал курсы прикладной графики…»
Так же, как и Фридл, Кин не только учил практическому делу, но и читал своим студентам лекции по искусству, рекомендовал художников. В Терезине ему удалось, пользуясь расположением влиятельных лиц из организации еврейского самоуправления, пристроить своих пражских учеников в чертежный отдел. Тем самым Кин подарил им бесценный подарок — год, а то и два жизни. Служащие этого отдела продержались в Терезине до конца сентября 1944 года.
Царство Харона
От Кина — к форуму.
Сколько оттенков можно получить при смешивании двух основных? Кто больше? Первокурсницы сочиняют цвета. Девушка из Ханты-Мансийского округа подписала каждое цветовое пятно — сколько капель воды и краски она берет, чтобы получить тот или иной оттенок.
Другая девушка наконец влюбилась в акварель.
«Все кругом сейчас нарисовано акварелью, и раньше я это все с удовольствием вдыхала. А сегодня вдруг захотелось нарисовать. И не потому что показалось — смогу, — просто образовалась какая-то доселе неизвестная потребность. Наверное, все дело в семинаре!»
— Пани Макарова!
Я выглядываю в окно, машу рукой предводителю костюмированных шествий.
— Иржи, поднимайся, второй этаж, комната номер два!
Двенадцать лет тому назад, когда мы снимали фильм о кабаре в Терезине, он водил меня по подземным тоннелям. «Водил» — фигура речи. В основном мы ползли, выпрямиться можно было на редких участках. Земля просела, объяснял Иржи. Шахтерский фонарь, прикрепленный к козырьку армейской фуражки, освещал царство Харона. Больше всего я боялась, что перегорят батарейки. Но Иржи меня успокоил: у него при себе запасные.
Выхожу из форума. Захожу в папку «Виды Терезина». Иржи — единственный человек на свете, который способен распознать места, нарисованные Кином.
Он вошел, встал за моей спиной. Вечный солдат, глава молодежной организации «Помощь армии».
Я предложила сесть рядом — удобней смотреть на экран.
— Нет, мне все видно… Валы. Восьмая фортификация, — сказал Иржи, взглянув на первый рисунок. — А это четвертый редут.
Он достал из нагрудного кармана сложенную вчетверо бумажку, расправил ее и поставил на плане две жирные точки.
— Но как я потом узнаю, где что?
— Составим список и пойдем. Сами не найдете.
Фамилия Иржи переводится на русский как «грустный». Такой он и есть. Бледное серьезное лицо, худющее тело в военной форме и ноги в кирзовых сапогах.
Точек оказалось много. Иржи провел меня по всем. Некоторые виды совсем как на рисунке, некоторые невозможно узнать.
Вот тут Кин изобразил бараки. Они тут стояли. Их снесли, построили панельный дом. Но нарисовано это здесь.
Пока я фотографировала, Иржи рассказывал, что Терезин как старинное историческое и архитектурное место затирают из-за евреев, которые всего каких-то пять лет находились здесь в заключении. Они, конечно, умирали тут, но не в газовой камере, у нас не Освенцим! Наш город славен архитектурой. Второй такой крепости в целом мире не найти. А ездят сюда из-за евреев, потому что у них деньги.
Я не стала с ним спорить. Дети, выросшие в Терезине, или спились, или уехали отсюда, осталось двое — Иржи и Мартин-работяга, который зовет Маню сестричкой, а меня — Элен. Мартин-работяга только на вид простой. На самом деле в нем кипят страсти. Из-за несчастной любви резал себе вены, отчим нашел его на чердаке, отвез в больницу. Он любит учиться. Освоил компьютер, любит фотографировать, в основном свою дочку-толстуху. Нам он готов помогать бесплатно. Но мы платим.
В отличие от Иржи, Мартин с детства ненавидит Терезин.
— К нам в дом кто только не приходил. «Можно взглянуть? Я тут жил когда-то…» Посмотрят, дадут жвачку или монету иностранную. И уходят. Потом другие приходят: «Можно посмотреть? Тут жила одна родственница…» Мы для них были призраками, а те, кто тут жил во время войны, живыми. Помню, я ждал, пока они закончат свои разговоры, заметят меня и дадут жвачку хотя бы. Некоторые не давали, и я злился. Так я стал попрошайкой. Приедут иностранцы — я к ним: «У меня в доме евреи жили, могу показать, за пять крон!» Некоторые не понимали, но большинство все же понимали — это были бывшие чехи. Иржи никогда не просил, кстати.
Зато теперь Иржи не отказывается от вознаграждения. В кассу реконструкции тоннелей. За это он пообещал мне снять два светильника из тоннеля, точно как на рисунке. Именно такие я и искала для чертежного зала.
Идеальное отражение вверх ногами
Мы с Маней отправляемся в поход в неизвестном направлении. Весна в разгаре, все бурно цветет, теплынь, красота. Вышли из ворот Малой крепости и двинулись по направлению к Праге. Прошли несколько километров и увидели красивую дорогу, ведущую в направлении далеких гор. Среднечешская возвышенность — так, кажется, это называется. Дошли до маленького городка с огромным костелом, за ним, в низине, текла река. Или озеро. Мы решили идти вдоль берега в надежде, что где-то появится мост. Или проезжая дорога. Или просто дорога, которая выведет нас в доселе невиданный город.
Вечерело. На том берегу было все — ездили поезда и машины, светились магазины и ресторанчики, а на нашем — ничего, одна лишь тропинка да полуразваленные скамейки.
Мы сели на скамейку и стали смотреть на воду. Проехал поезд вверх ногами. Проехала машина вверх ногами. Деревня на пригорке, что напротив, встала на макушку. Австралийский цирк! Я видела его представление в Стокгольме: под самым куполом человек вниз головой шел к своему другу вниз головой, и они пили пиво вниз головой.
Маня достала фотоаппарат.
— Такого идеального перевернутого отражения я никогда не видела, — сказала она, щелкая деревню в воде.
Мы стали ждать, когда проедет поезд. И дождались. Красные вагоны промчались по воде вверх ногами.
Стемнело. Фотографировать стало невозможно. Мы продолжали идти по тропинке. Маня завела разговор о том, есть ли смысл писать такую картину. Как только она увидела это, ей немедленно захотелось нарисовать ее, но вместо этого она достала фотоаппарат.
— А что если налить воды в огромный таз, — размышляет вслух Маня, — сесть в него и рисовать свое отражение? Нет, не выйдет. Любое колебание уничтожает зеркальность.
Наступила тьма, бледный месяц прятался за облака. Сворачивать назад? Нет, мы идем вперед! Наконец-то справа появилось несколько домиков. К ним вела тропинка, которая постепенно перешла в дорогу. Сонный хутор. Ни души. Миновав его, мы пошли дальше. Минут через пятнадцать — еще одна деревня, но тут уже горел свет в некоторых окнах, и даже пивная была открыта. В ней никого не было, кроме хозяйки. Пиво мы пить не стали, взяли чай и чипсы. Главное, здесь можно узнать, как добраться до Терезина. Хозяйка взмахнула руками. А как добраться до моста? Еще десять километров, но тогда м