Я открыл ящик и уложил все на место. Даже внутри ящика я обнаружил остатки еды. Я вынул оттуда небольшой бумажный пакет и вместо него положил пару свернутых лошадиных попон. Захлопнув крышку, я снова обратил внимание на вчерашнее пятно на сиденье и подумал, как бы от него избавиться, не меняя всю обивку. Правда, никто из конюхов, сидевших там сегодня, не жаловался, но ведь они ничего не знали о последней поездке Кевина Кейта Огдена.
Печально улыбаясь, я смел мусор в мешок, которым я обязательно снабжал конюхов, но который они упорно игнорировали, и поставил его рядом с бумажным пакетом. Его я тоже хотел поначалу отправить в мешок, но передумал, так как его вес говорил о том, что там что-то есть. Я нашел в нем термос и пакет с несъеденными бутербродами. Зевая, я решил, что завтра утром верну все это конюхам Мэриголд, неважно, поеду ли я сам или кого пошлю.
Наконец я загнал фургон на его обычное парковочное место, позакрывал все двери, выбросил мешок в наш мусоросборник и отнес термос и пакет в контору, где я ввел мой отчет за день в компьютер Изабель. Я еще немного посидел, выводя на экран данные относительно завтрашнего дня, пытаясь сообразить, хватит ли нам завтра водителей, и от души надеясь, что никто больше не заболеет.
Позвонил Джоггеру, узнать, где он. «В десяти минутах от пивнушки», — сказал он. «Пивнушка» — родной дом Джоггера — означала местный кабачок, где он пьянствовал со своими дружками каждый вечер. «Десять минут до пивнушки» означало приблизительно двенадцать минут до фермы.
— Не задерживайся в пути, — попросил я.
В ожидании Джоггера я еще раз просмотрел компьютерные данные на завтра, вернее то, что было туда введено до ухода Изабель и Розы в четыре часа.
Единственным нарушением графика было то, что кобылы Майкла Уотермида отправились в Ньюмаркет на полтора часа позже.
Найджел сообщил, доложил мне экран, что конюхи из Ньюмаркета приехали только в пол-одиннадцатого. Тесса накануне заказала фургон на девять. Найджел отправился в путь в одиннадцать. Время прибытия в Ньюмаркет — полвторого. Из Ньюмаркета уехал в два тридцать.
Найджел добрался обратно без происшествий, и его чистый, сверкающий фургон стоял на привычном месте.
Вышеупомянутая Тесса была дочерью Майкла, так что ничьи головы не полетят из-за этой ошибки. Путаница во времени случалась довольно часто Если это самое худшее из случившегося, то нынешний день был почти идеальным рабочим днем.
Последняя информация Изабель гласила: «Мистер Рич прибыл лично и проверил все отчеты по перевозке. Остался доволен».
Свет фар машины Джоггера осветил калитку, и вскоре он сам появился у заправочной колонки. Я вышел ему навстречу и обнаружил, что он еще не пришел в себя после столкновения с кровавой реальностью деторождения. Мне самому приходилось наблюдать рождение жеребят и других животных, но никогда, насколько я мог припомнить, рождение человеческого детеныша. Интересно, какое впечатление это на меня бы произвело? Мой единственный ребенок, дочь, родился в мое отсутствие, и родила ее женщина, убедившая другого мужчину, что это его ребенок, и быстро вышедшая за него замуж. Я иногда видел эту семью, в которой появилось еще двое детей, но особых отцовских чувств не испытывал и знал, что никогда не буду пытаться доказать истину.
Джоггер заправился, переехал на мойку и, ворча, все убрал и вымыл. Подозревая, что, если я прерву его, он бросит работу на полдороге, я дождался, пока он не закончит, и только тогда задал следующий вопрос:
— Где именно находятся эти ракушки-коробки?
— В темноте ты их ни за что не разглядишь, — ответил он, шмыгая носом.
— Джоггер...
— Ну, чего уж, их и при ясном свете ты не очень разглядишь, — он вытер нос тыльной стороной ладони, — если, конечно, не захочешь подлезть туда на салазках и с фонарем.
— Не захочу.
— Так я и думал.
— Расскажи мне о них.
Он пошел вдоль ряда машин вместе со мной.
— Фургон Фила. Его над ямой смотрел. Там у него над задним баком для горючего укреплен такой контейнер вроде трубы, как раз между баком и полом фургона. Он закрыт бортами фургона, так что ты его не увидишь ни спереди, ни сзади, если просто так заглянешь под низ. Хитро придумано. Я нахмурился.
— А что там может поместиться?
— Откуда мне знать? Несколько футбольных мячей, к примеру. Сейчас-то там пусто. У трубы, должно быть, есть крышка с нарезкой, только сейчас ее тоже нет.
Фил водил шестиместный суперклассный фургон, половина моего парка состояла из таких. В нем можно с большими удобствами перевозить шесть лошадей, в нем очень просторная кабина и вообще много места, так что при необходимости можно поставить и седьмую лошадь поперек фургона. Мне такие фургоны нравились куда больше, чем длинные девятиместные. Полдюжины мячей под днищем в трубе — такое предположение звучало дико и совершенно не правдоподобно.
— Вон фургон Пат, — указал Джоггер пальцем, — Дейв еще на нем кобыл возил, помнишь? — Он замолчал, видимо, вспомнив свой тяжелый опыт общения с жеребыми кобылами. — И не проси меня больше никогда возить этих кобыл.
— Да ладно, Джоггер. Ну что насчет фургона Пат? Этот фургон был поменьше, только на четыре лошади. У меня было пять таких. Они более маневренны и менее прожорливы. Когда наступал сезон гладких скачек, фургон Пат всегда арендовал один пиксхиллский тренер, маниакально отказывающийся перевозить своих лошадей в одном и том же фургоне с чужими лошадьми. Фургон Пат часто отправлялся за границу, хотя в этих случаях за рулем сидела не Пат.
— Там вон, под низом, еще одна труба приляпана, такая же. С навинчивающейся крышкой, и крышка у этой на месте.
— Давно там? Грязная?
— Не-а!
— Может, я с утра взгляну. И, Джоггер, держи язык за зубами. Если начнешь болтать об этом в пивнушке, вспугнешь того, кто их туда приляпал, и мы никогда не узнаем, что все это значит.
Он понимал, что я прав. Сказал, что будет нем, как алтарь (алтарь-кадило-могила), и я снова засомневался, на сколько кружек хватит его сдержанности.
В субботу утром я на четырехместном фургоне поехал в Солсбери, забрал разношерстных лошадей Мэриголд и к девяти часам доставил их. И только по дороге я вспомнил, что забыл прихватить с собой пакет с обедом ее конюхов. Когда я сказал ей об этом, она громогласно спросила своих служащих, но хозяина не нашлось — Выкинь, — распорядилась она. — Я в Донкастер лошадей посылаю. Отвезешь?
Скачки в Донкастере, которые должны были состояться через двенадцать дней, считались престижными и открывали сезон гладких скачек. Я уверил Мэриголд, что буду счастлив перевезти все, что она захочет, куда ей будет угодно.
— Только в отдельном фургоне, — прибавила она. — Не хочу, чтобы они подхватили какую-нибудь заразу из других конюшен. Никогда такого не позволяла.
— Договорились, — сказал я.
— Вот и хорошо. — Она слегка улыбнулась, скорее глазами, чем губами. Для нее это было все равно что закрепить договоренность рукопожатием.
Вернувшись домой, я попил кофе, съел кукурузные хлопья, поговорил с Харвом, потом с Джоггером («Ни одной птичке ничего не сболтнул в пивнушке»), проверил дневной график и снова перетасовал водителей, засадив Дейва и Джоггера за руль.
Как Фил ни упирался, я перебросил его на девятиместный фургон, а сам сел за руль его шестиместного, который должен был собрать лошадей для скачек с препятствиями из трех разных конюшен и отвезти их вместе с конюхами в Сандаун на скачки, назначенные на вторую половину дня.
Я уж и не помню, сколько раз приходил первым к финишу в скачках с препятствиями на сандаунском ипподроме. Его скаковая дорожка настолько врезалась в мою память, что я, наверное, смог бы пройти ее с завязанными глазами. Во всяком случае, в моих бесконечных снах я вполне справлялся со всеми ее сложностями. Именно этот ипподром будил во мне безысходную тоску по тому тесному мирку, который я потерял, по той интимной, тело к телу, близости с мощным сгустком энергии, слиянию духа, мужества и целеустремленности. Разговаривая с посторонними, можно утверждать, что скачки — такая же работа, как и любая другая, но при более близком рассмотрении становится ясно, что это не правда. Преодоление препятствий на лошади на скорости в тридцать и больше миль в час лично меня приводило в такой душевный восторг, какого я никогда не испытывал в других ситуациях. Каждому свое, так я думал. По мне — высокие препятствия и мощные лошади.
Теперь я чувствовал себя в Сандауне чужим. Обидно, ничего не скажешь, но это горькая правда, как ни крути.
Как и договаривались, Патрик Винейблз ждал меня у весовой.
Начальник службы безопасности на скачках был высок и худ, глаза имел вполне подходящие, ястребиные, и — ходили слухи — в свое время занимался «чем-то в контрразведке», хотя никаких подробностей никто не знал. Ипподромовские остряки утверждали, что он является помесью детектора лжи и пиявки, так как никому еще не удавалось его одурачить или отвязаться от него.
Как и многие до него, он руководил своим сравнительно небольшим отделом умело и решительно, и в огромной степени благодаря его усилиям дела на скачках велись относительно честно. Он нюхом чувствовал всяческие хитрости еще до того, как они приходили кому-то в голову.
Он поприветствовал меня с той небрежной дружелюбностью, которую никогда не стоило путать с доверием, и, взглянув на часы, сказал:
— У тебя пять минут, Фредди. Хватит? Подразумевалось: будь краток. Поставленный в такие рамки и видя, что у него нет времени, я начал колебаться, стоило ли мне вообще затевать это дело с советами.
— Ну, не так уж все и важно, — промямлил я. Мои колебания имели обратный эффект: посмотрев на меня более внимательно, он велел мне следовать за ним и через весовую привел в маленькую комнату, где, кроме стола и двух стульев, практически ничего не было.
Закрыв дверь, он приказал:
— Садись и выкладывай.
И я рассказал ему о трех ящиках, которые Джоггер уже успел найти под фургонами.