Пиксхилла, где фирменным блюдом была жареная утка, политая медом и запеченная до черноты, но удивительно сочная внутри.
Хоть ей и далеко было до «La Potiniere», но Лиззи там нравилось все — и тяжелые дубовые балки, и натурально изогнутые стены, и неяркое освещение.
Поскольку жители Пиксхилла часто туда наведывались, я не удивился, увидев там Бенджи и Дот Ашер, сидящих рядком в кабинке как раз напротив нас. Не обращая внимания на окружающих, они, как всегда, ссорились, приблизив друг к другу разгневанные лица.
— Кто такие? — спросила Лиззи, проследив за моим взглядом.
— Пиксхиллский миллионер, который забавляется, изображая тренера, со своей неразлучной женой.
— Задай глупый вопрос... — доносились до нас их крики.
— И получишь совершенно точный ответ.
— В самом деле?
— Мне кажется, перестань они ссориться, так сейчас же разведутся со скуки.
Я рассказал ей, как провел с ними день на скачках, в Сандауне, и о странной привычке Бенджи не прикасаться к лошадям.
— И при всем при этом он тренер?
— Вроде того. Но он еще и клиент, так что, с моей точки зрения, он в порядке.
Какое-то время она изучала мое лицо с пристрастием старшей сестры.
— Помнится, — сказала она, — ты однажды заявил, что, если бы ты ездил на лошадях только тех людей, которые тебе симпатичны, ты никогда бы не выиграл Золотой кубок.
— Гм. То же самое здесь. Я продаю свои услуги любому, кто может заплатить.
— Похоже на проституцию.
— А что не проституция?
— Научные исследования, прежде всего. Ты просто мещанин.
— И Голиаф был мещанином... а ведь гигант.
— И убит из рогатки.
— Исподтишка.
— Лиззи улыбнулась.
— Я по тебе соскучилась.
— Я тоже. Расскажи о профессоре Куиппе.
— Знала же, не надо мне было этого говорить. Ты ничего не пропустишь мимо ушей.
— Ладно, рассказывай.
— Он славный. — Она не защищалась, чувствовалось, что он ей нравится. Хороший признак, если припомнить характеры некоторых ее прошлых бородачей. — На пять лет моложе меня, обожает кататься на лыжах. Мы ездили на неделю в горы. — Лиззи просто мурлыкала. — Гоняли наперегонки с гор.
— Гм... Бородка какого цвета?
— Никакой бороды. Ты поросенок. И усов нет. Это уже звучало серьезно.
— Чем занимается? — спросил я.
— Вообще, органической химией.
— А!
— Еще одно «а!» — и сам анализируй содержимое твоих пробирок.
— Ни одного «а!» больше не слетит с моих уст. Мы съели хрустящую утку, а когда пили кофе, Бенджи Ашер отвлекся на достаточное время от своей жены, чтобы заметить меня.
— Фредди! — заорал он во всю глотку, заставив головы всех присутствующих повернуться в его сторону. — Иди сюда, засранец ты этакий.
Пожалуй, проще было не сопротивляться. Я остановился у их столика и поздоровался с Дот.
— Присоединяйся к нам, — скомандовал Бенджи. — Тащи свою красотку.
— Это моя сестра.
— Знаем мы этих сестер.
Бенджи слегка перебрал. Дот чувствовала себя неловко. По сути, только ради нее я пошел и уговорил Лиззи перейти на другую сторону зала.
Мы согласились выпить кофе, предложенный Дот, и отказались от больших рюмок портвейна, на которых настаивал Бенджи. Когда он приказал принести ему еще стакан, Дот как бы между прочим сказала:
— Сейчас он на стадии импотенции. Далее последует паралич.
— Стерва и сука, — прокомментировал Бенджи. Лиззи смотрела на них широко открытыми глазами. Дот продолжала:
— Проблевавшись, он станет рыдать крокодиловыми слезами от жалости к самому себе. И еще называет себя мужчиной.
— Предменструальная лихорадка, — усмехнулся Бенджи. — Хронический случай.
Лиззи смотрела на их красивые лица и прекрасную одежду, на бриллианты на пальцах Дот и золотые часы Бенджи. Комментарии были излишни. Эти люди получали удовольствие не от денег, а от злости.
— Когда поедешь в Италию за моим жеребенком? — спросил Бенджи.
— В понедельник, — предложил я. — Нам потребуется три дня. Вечером в среду он будет здесь.
— А кто поедет? Только не этот Бретт. Майкл сказал, кто угодно, но не Бретт.
— Он уволился. Так что не Бретт.
— Пошли Льюиса. Майкл за него горой, да и моих лошадей он частенько возил. Жеребенок дорогой, ты знаешь. И пошли кого-нибудь присмотреть за ним по дороге. Этого пошли, как его, Дейва. Он справится.
— А с ним трудно справиться?
— Ты же знаешь жеребят, — многозначительно сказал Бенджи. — Пошли Дейва. Будет порядок.
— Не могу понять, — заметила Дот, — почему бы не поставить его в конюшню в Италии.
— А ты попридержи язык, когда тебя не спрашивают, — рявкнул на нее муж.
Пытаясь прекратить перепалку, я рассказал, что мы сегодня перевезли целый фургон старых лошадей из Йоркшира и что, как я понял, пару из них он собирается пристроить у себя.
— Этих старых развалин? — воскликнула Дот. — С нас уже хватит.
— А у вас уже есть? — спросила Лиззи.
— Они сдохли, — ответила Дот. — Это ужасно. Я больше не хочу.
— Так не гляди на них, — вмешался Бенджи.
— Ты же ставишь их прямо под окном гостиной.
— Тогда я их поставлю прямо в гостиную. Будешь довольна.
— Ты ведешь себя как ребенок.
— А ты — как последняя дура.
— Было очень приятно с вами познакомиться, — вежливо сказала Лиззи и встала, собираясь уходить.
Когда мы уже уселись в «Ягуар», она спросила:
— Они всегда так?
— За пятнадцать лет могу поручиться.
— Страшно подумать. — Она умиротворенно зевнула, глаза у нее слипались. — Какая чудесная сегодня луна. Вот бы полетать.
— Но ты же не улетаешь сегодня?
— Да нет, это я по привычке. О небе всегда думаю с точки зрения полета, вот как ты о земле — мягкая или жесткая для лошадей.
— Наверное, ты права.
Она удовлетворенно вздохнула.
— Хорошая у тебя машина.
«Ягуар», мягко урча, несся сквозь ночь — мощный, знакомый до последнего винтика — лучшая машина, которая когда-либо у меня была. В последнее время жокеи стали предпочитать скоростным машинам средние семейные универсалы, хоть и сверхнадежные, но тоскливые. Мой послушный, вызывающего цвета «Ягуар» уже не сочетался с той серьезной новой публикой, что заполняла раздевалку на бегах.
«Им же хуже», — подумал я. Если вспомнить, я много смеялся в те годы. И ругался, и залечивал синяки, и кипел от злости, если считал, что со мной обошлись несправедливо. И чертовски был счастлив.
Последний отрезок дороги от ужина до постели лежал мимо фермы. Я автоматически сбавил скорость, чтобы поглядеть на ряд сверкающих в лунном свете фургонов. Ворота были открыты, что означало, что один или два фургона еще не вернулись. Пока я ехал до дома, то все думал, кто бы это мог быть.
Вертолет Лиззи, стоящий там, где когда-то стоял девятиместный фургон с Кевином Кейтом Огденом, тоже был весь залит лунным светом.
— Улечу утром, часиков в девять, — сказала Лиззи, — чтобы днем приступить к анализу.
— Прекрасно.
Очевидно, она заметила, что я занят своими мыслями. Она повернулась и посмотрела на меня.
— Что-нибудь не так?
— Да нет, ничего. Ложись спать. Я просто прошвырнусь на ферму и закрою ворота. Все фургоны на месте, во всяком случае, должны быть на месте. Я быстро Она зевнула.
— Тогда до утра.
— Спасибо, что приехала.
— Я получила удовольствие.
Мы обнялись, и она, улыбаясь, ушла. Хорошо бы, если бы профессор Куипп любил ее долго. Мне еще не приходилось видеть Лиззи в таком умиротворенном состоянии.
Я вернулся на ферму и остановился перед воротами. Кто-то ходил по двору. Так часто делал Харв, присматривая за порядком Поэтому я направился к неясной фигуре и позвал «Харв?»
Никакого ответа. Прошел дальше, к фургону Харва, пока не оказался в тени.
— Харч? — прокричал я.
Ответа я не услышал, только почувствовал сильный удар чем-то по затылку.
Потом я вычислил, сколько же времени я находился без сознания: час и сорок минут.
Первое, что я ощутил, когда очнулся, была боль в голове. Второе, что меня кто-то несет. Третье, я услышал, как кто-то сказал нечто непонятное:
— Уж если от этого он не заболеет, тогда его ничем не проймешь.
Разумеется, мне все это снилось.
Разумеется.
Вот сейчас я проснусь.
Я почувствовал, что падаю. Я ненавидел сны про падения. Во сне я почему-то всегда падал с крыш, но никогда с лошадей.
Упал я в воду. Такую холодную, что дыхание перехватило.
Я пошел ко дну не сопротивляясь. Погрузился целиком и очень глубоко.
Ужасный сон.
Внезапно, наверное инстинктивно, я понял, что никакой это не сон, а я, Фредди Крофт, одетый, сейчас утону.
Первым желанием было глубоко вздохнуть, но, опять подсознательно, что-то помешало мне это сделать.
Я начал бить ногами, пытаясь подняться на поверхность, и почувствовал, что течением меня сносит в сторону.
Объятый ужасом, я стал снова дрыгать ногами. Сознание того, что следует поспешить, придало мне сил, мускулы напряглись, грудь разрывалась от боли, в голове стучало.
Всплывай, ради Бога.
Всплывай же.
Я рванулся вверх изо всех сил, загребая руками и работая ногами, движимый отчаянием, плыл как бы вертикально, но вместе с тем ощущал, что меня неудержимо сносит в сторону.
Вряд ли я пробыл под водой больше минуты. Я вырвался на поверхность в ночь и жадно наполнил воздухом свои изголодавшиеся легкие. На какое-то мгновение я перестал двигаться, и тяжелая мокрая одежда и наполненные водой ботинки снова потянули меня вниз, в этот кошмар.
Тонущие всплывают дважды, на третий раз они остаются под водой... так обычно говорят. Теряя силы, я снова рванулся наверх, борясь с одеждой, которая тянула меня вниз, и течением, всплыл, жадно хватая ртом воздух, и снова ушел под воду. Силы стремительно убывали, вокруг была только соленая вода.
Соленая вода... Я захлебывался. Вся моя сила воли и все спортивные достижения помогли мне держать нос над поверхностью. Хоть я и знал, что долго не продержусь, смириться с этим не мог. Если меня сбросили с лодки далеко от берега, то конец наступит скоро, и мысль об этом была невыносимой. Все во мне яростно протестовало, я не хотел, чтобы меня убили.