«Нет, это от жары. На солнце перегрелся, – подумал Виктор. – Сколько можно шляться без шляпы? Через минуту очнусь в постели, на прохладных простынях».
– Ну, играешь ты не очень. Мелодию я так и не узнал, – сказал он, растягивая губы в жуткое подобие усмешки.
– А ты и не должен был что-то там узнать, – ответил Гаспод, усаживаясь более основательно и начиная прилежно чесать ухо задней лапой. – Я ведь собака. У тебя, друг, твои клятые глазки должны были на твой клятый лоб повылазить, что я хоть какой-то звук могу добыть из этой клятой хреновины.
«Как бы так спросить поудобнее? – думал Виктор. – Извини, но ты, кажется, говорящ… Нет, так, пожалуй, нельзя…»
– Э-э-э, – сказал он.
«А ты довольно разговорчив для… Тоже не то».
– Блохи, – объяснил Гаспод, меняя ухо, ногу и тему. – Совсем зажрали.
– Сложно тебе.
– А тут еще тролли. Терпеть их не могу. Пахнут как не знаю что. Ходячие камни клятые. Попробуешь укусить – тут же зубы выплюнешь. Это же противоречит природе.
«Кстати, о природе, я вдруг заметил, что ты…»
– Пустыня, одно слово, – продолжал Гаспод.
«Ты – разговариваешь».
– Удивляешься небось? – осведомился Гаспод, вновь вцепившись в Виктора своим пронзительным взглядом. – Гадаешь про себя, как же это так случилось, что собака вдруг заговорила?
– Даже и не думал ни о чем таком, – заявил Виктор.
– Вот и я не думал, – сказал Гаспод. – Но недельки две назад пришлось. В жизни ни единого клятого словечка не произнес. Работал на одного типа там, в большом городе. Фокусы и всякое такое. Мяч держал на носу. Разгуливал на задних лапах. Прыгал через обруч. В конце обходил всех со шляпой в зубах. Ну, знаешь – выступал. А тут недавно женщина какая-то потрепала меня по башке и говорит: «Ой, – говорит, – какая собачка славная. Смотрит так, как будто каждое наше слово понимает». Ну а я и думаю: «Хо-хо, дамочка, больно надо мне то, что вы несете, слушать». И вдруг слышу эти самые слова из собственной клятой пасти. Я, конечно, шляпу в зубы и ноги оттуда, пока они глазами хлопали.
– Почему? – удивился Виктор.
Пес закатил глаза.
– А как по-твоему? Представляешь, что за жизнь у говорящей собаки? И угораздило меня пасть открыть…
– А зачем ты тогда со мной заговорил? – удивился Виктор.
Гаспод бросил на него хитрый взгляд.
– А вот заговорил. Но ты попробуй расскажи кому-нибудь о том, что с тобой случилось… – предложил он. – А вообще, с тобой можно. У тебя взгляд подходящий. Я такой взгляд за милю узнаю.
– Ты это о чем?
– Сейчас ты себе как бы не принадлежишь. Угадал? – ухмыльнулся пес. – У тебя такое чувство, будто кто-то другой думает за тебя, – так?
– Э-э-э…
– Вот от этого появляется такой загнанный, затравленный взгляд, – пояснил пес, подбирая с земли шляпу. – Два пенса, – невнятно произнес он, держа ее в зубах. – Не то чтобы я мог их как-то потратить, но… всего два пенса! – Гаспод презрительно передернул плечами.
– Про какой загнанный взгляд ты говоришь? – спросил Виктор.
– Да у вас у всех такой взгляд. Много званых, да мало избранных – типа того.
– Какой взгляд?
– Как будто бы тебя позвали сюда, а ты сам не знаешь зачем. – Гаспод снова попытался почесать ухо. – Я видел, как ты играл Коэна-Варвара.
– Э-э-э… ну и как тебе?
– Ну, пока старина Коэн об этом не узнает, можешь жить спокойно.
– Я спрашиваю, когда он отсюда ушел? – прокричал Достабль.
Подмяв под себя небольшую сцену, Рубина гудела что-то голосом корабля, севшего в тумане на мель.
– ГрооООоууонноггхрххооООо…[6]
– Он только что ушел! – громыхнул Утес. – Я хочу послушать песню, можно?
– …ОоуооугрххффрпроооООо…[7]
Себя-Режу Достабль тщетно пихал в бок Детрита, который вдруг бессильно опустил кулаки, завороженно внимая пению.
До сих пор жизнь старого тролля была проста и неказиста: одни люди тебе платят, другим ты бьешь лица.
Теперь эта жизнь начала осложняться. Детриту подмигнула Рубина.
Странные, непривычные чувства бушевали в изношенном сердце Детрита.
– …ГроооОООооохоофооООоо…[8]
– Пошли, – приказал Достабль.
Детрит тяжело поднялся на ноги и в последний раз с тоской и восторгом посмотрел на сцену.
– …ОооОООгооООмоо. Оохххоооо[9].
Рубина послала ему воздушный поцелуй. Детрит вспыхнул, как свежеотшлифованный гранат.
Гаспод вывел Виктора из закоулка и повел по мрачным, поросшим чахлым кустарником и осокой пустырям взморья, что простирались за окраиной города.
– Что-то в этом месте неладно, – бурчал он.
– Оно не похоже на другие, – сказал Виктор. – А что, по-твоему, в нем неладно?
Гаспод взглянул на него с таким видом, точно намеревался презрительно сплюнуть.
– Вот, к примеру, я, – продолжал он, словно не услышал вопроса. – Пес. В жизни ничего во сне не видел, ну, иногда, может, за кем-то там гонялся. Ну, еще секс, понятно. И вдруг – я начинаю видеть клятые сны. Причем цветные! Перепугался до чертиков. Раньше-то я вообще не знал, что такое цвет. Собаки все видят в черно-белом – да ты это и сам небось знаешь, ты же у нас грамотный, читать умеешь. А красный цвет, доложу тебе, это вообще беда. Ты себе считаешь, что с первых зубов грыз белую косточку с какими-нибудь серыми разводами, и вдруг получается, что годами жрал что-то жуткое и красно-бордовое.
– А что у тебя за сны? – спросил Виктор.
– Такие, что язык не повернется рассказать, – сказал Гаспод. – Однажды приснилось, как клятый мост водой смывает, а я должен бежать и лаять – предупреждать. То вдруг горит дом, а я вытаскиваю оттуда детей. А то еще про каких-то пацанов – они заблудились в пещерах, а я, значит, нахожу их, потом привожу к ним спасателей… А ведь я детей терпеть не могу! В общем, стоит мне положить голову на лапы, как я тут же начинаю людей выручать, выносить, спасать, вытаскивать, грабителей за хвост хватать и вообще черт-те что. Ты пойми, мне ведь уже семь лет, у меня хромота, лишаем я болею, блохи меня загрызли, кому не лень пинают меня – оно мне нужно, каждую ночь героем становиться?
– Да, занимательная штука – жизнь, когда видишь ее глазами своего ближнего, – заметил Виктор.
Пес закатил к небу желтые зрачки, так что остались видны только воспаленные веки.
– А куда, э-э-э… мы идем? – спросил Виктор.
– Идем повидать кое-кого из местных, – сказал Гаспод. – Потому что там тоже какие-то чудеса.
– Значит, мы идем на холм? А я и не знал, что на холме живут люди.
– Никакие это не люди, – ответил Гаспод.
Маленький костерок из прутьев горел на склоне Голывудского холма. Виктор разжег его потому… ну, потому, что так приятнее и спокойнее. Потому, что так принято среди людей.
Ибо ему следовало напоминать себе, что он человек – и даже, может быть, вполне вменяем.
Дело заключалось не в том, что он беседовал с собакой. Люди частенько говорят с собаками. То же самое касается и кошек. И даже, в конце концов, кроликов. Но вот беседу с мышью и утенком могут расценить неоднозначно.
– Думаешь, мы хотели разговаривать? – сердито спросил кролик. – Был я кролик как кролик и очень тем счастлив, как вдруг в один миг – бац! – и я уже, видишь ли, мыслю. С кроликом, который счастлив как кролик, это немножко несовместимо. Тебе нужна обычная травка, обычный секс, а какое тут счастье, когда на ум всякие мысли лезут, типа: «А если задуматься, в чем же все-таки смысл жизни?»
– Ты, по крайней мере, можешь перебиваться травкой, – отозвался Гаспод. – Трава, по крайней мере, не вступает с тобой в пререкания. Последнее дело – ты жрать хочешь, а твоя еда начинает обсуждать с тобой всякие этические проблемы.
– Не ты один вляпался, – сказал кот Виктору, словно читая его мысли. – Мне вообще пришлошь перейти на рыбу! Наложишь лапу на швой обед, а он вопит: «Караул!» – вот это бедштвие.
Наступило молчание. Собравшиеся ждали, что скажет им Виктор. И мышь тоже смотрела. И утенок. Утенок имел вид особенно воинственный. Должно быть, он уже слыхал о том, что обычно делают с яблоками и утками.
– А взять, к примеру, нас, – молвила мышь. – Бегаю я себе по кухне, удираю от этого. – Она указала на кота, возвышающегося над ней. – Царап-царап, писк, паника. Но вдруг в голове у меня раздается какой-то треск. И я вижу сковородку – понимаешь? Секунду назад я и не знала, что такое сковородка, а тут хватаю ее за ручку, этот выскакивает из-за угла и… хрясть! Он, бедолага, пошатнулся и говорит: «Кто это так меня?» А я отвечаю: «Я, кто ж еще?» И тут мы оба соображаем, что случилось. Мы заговорили.
– Коншептуализация… – процедил кот. То было крупное черное животное с белыми лапами и ушами, что ружейные мишени. Морда, иссеченная рубцами и шрамами, ясно указывала на то, что восемь из девяти своих жизней кот уже прожил.
– Давай-ка, выдай ему, – повернулась к нему мышь.
– Расскажи лучше, что вы сделали потом, – велел Гаспод.
– Отправились сюда, – сообщил кот.
– Из Анк-Морпорка? – удивился Виктор.
– Да.
– Это ведь миль тридцать!
– Да, – подтвердил кот. – И можешь мне поверить – возницы редко останавливают телеги для котов, голосующих на дороге.
– Понял? – сказал Гаспод. – Вот такие дела творятся. Все и вся намылились в Голывуд. Никто не знает, зачем сюда явился, знает только, что нужно было оказаться здесь. И ведут они себя так, как никогда себя не вели. Я тут последил чуть-чуть. Что-то очень странное происходит.
Утенок закрякал. Вероятно, его речь состояла из слов, но они были так изуродованы неслаженными действиями клюва и гортани, что Виктор ничего не разобрал.
Тогда как животные слушали с сочувственным вниманием.
– Что готовится, док? – неожиданно спросил кролик, становясь на задние лапки.
Все до единого сочувственно посмотрели на него и вернулись к обсуждению.