Как прекрасно знал Себя-Режу-Без-Ножа Достабль, если двое или больше людей соберутся в одном месте, кто-нибудь обязательно попытается продать им сомнительного вида сосиску в тесте.
Теперь, когда сам Достабль нашел себе иное призвание, эту нишу заняли другие.
Одним из них был клатчец Нодар Боргль, чей огромный сарай, где каждый звук отдавался эхом, был не рестораном, а скорее кормовой фабрикой. В одном его конце стояли огромные дымящиеся чаны. Остальное место занимали столы, а за столами…
Виктор был поражен.
…сидели тролли, люди и гномы. И несколько номов. И, кажется, даже парочка эльфов – самых неуловимых обитателей Плоского мира. И множество других существ – Виктор надеялся, что это были тролли в костюмах, потому что иначе всех ожидали большие проблемы. И все они ели, причем, что самое невероятное, не друг друга.
– Берешь тарелку, встаешь в очередь, а потом платишь, – объяснила Джинджер. – Это называется самоприслуживание.
– То есть ты платишь до того, как поешь? А если окажется, что еда кошарная?
Джинджер мрачно кивнула:
– Вот поэтому ты и платишь заранее.
Виктор пожал плечами и наклонился к гному, стоявшему за прилавком:
– Мне, пожалуйста…
– Рагу, – сказал гном.
– А какое рагу?
– А оно разным не бывает. На то оно и рагу, – буркнул гном. – Рагу есть рагу.
– Я имел в виду, из чего оно сделано? – уточнил Виктор.
– Если спрашиваешь – значит, недостаточно проголодался, – сказала Джинджер. – Два рагу, Фрунт-кин.
Виктор взглянул на серовато-коричневую массу, налитую в его тарелку. Странные сгустки, вынесенные на поверхность таинственными конвекционными потоками, на мгновение показывались, а потом скрывались – хотелось надеяться, что навсегда.
Боргль был сторонником Достаблевой кулинарной школы.
– Или рагу, или ничего, парнишка. – Повар осклабился. – Полдоллара. Дешево, за полцены.
Виктор неохотно расстался с деньгами и огляделся в поисках Джинджер.
– Сюда, – позвала она, присаживаясь за один из длинных столов. – Привет, Громоног. Привет, Брекчия, как делишки? Это Вик. Он новенький. Привет, Сниддин, я тебя и не заметила.
Виктор обнаружил себя зажатым между Джинджер и горным троллем, одетым во что-то, с виду похожее на кольчугу, но оказавшееся голывудской кольчугой, то есть кое-как сплетенной веревкой, окрашенной серебрянкой.
Джинджер завязала оживленную беседу с четырехдюймовым номом и гномом, одетым в половинку медвежьего костюма, отчего Виктор почувствовал себя немножко лишним.
Тролль кивнул ему, а потом посмотрел на свою тарелку и скорчил рожу.
– Они енто пемзой называют, пожаловался он. – Даже лаву соскрести не потрудились. И песка совсем не чувствуешь.
Виктор уставился на тарелку тролля.
– А я и не знал, что тролли едят камни, – ляпнул он, не успев себя остановить.
– А почему нет?
– Ну, вы же из них сделаны.
– Ага. Но ты вот из мяса сделан – а что ты ешь?
Виктор взглянул на свою тарелку.
– Хороший вопрос, – проговорил он.
– Вик рисуется в клике у Сильверфиша, – сказала, обернувшись, Джинджер. – Похоже, они собираются делать трехкатушечник.
Вокруг с интересом забормотали.
Виктор осторожно отложил нечто желтое и дрожащее на край тарелки.
– Скажите, – задумчиво начал он, – а когда вы играете в картинках, вы не… вы не слышите что-то вроде… не чувствуете, что вы… – он заколебался. Все смотрели на него. – Я хочу сказать, вам никогда не казалось, будто что-то играет через вас? Я не знаю, как еще это объяснить.
Его соседи по столу расслабились.
– Енто просто Голывуд, – сказал тролль. – Он в тебя проникает. Енто оттого, что тут так много творческой энергии.
– Хотя у тебя приступ был очень сильный, – добавила Джинджер.
– Такое постоянно случается, – задумчиво сказал гном. – Это просто Голывуд. На прошлой неделе мы с ребятами работали над «Гномьими историями» и вдруг запели хором. Ни с того ни с сего. Как будто у нас в головах возникла одна и та же песня. Каково?
– А что за песня? – спросила Джинджер.
– Не представляю. Мы ее «Песней Хайхо» назвали. Там и слов‑то других не было. Хайхо-хайхо. Хайхо-хайхо.
– По-моему, у вас, гномов, все песни такие, – пророкотал тролль.
Был уже третий час, когда они вернулись на площадку для рисования движущихся картинок. Рукоятор, откинув заднюю крышку ящика, скоблил пол крошечной лопаткой.
Достабль дремал на своем холщовом стуле, накрыв лицо носовым платком. А вот Сильверфиш бодрствовал.
– Где вас двоих носило? – завопил он.
– Я проголодался, – сказал Виктор.
– Ну так, значит, ты голодным и останешься, мальчик мой, потому что…
Достабль приподнял уголок платка.
– Давайте начинать, – пробубнил он.
– Но ведь нельзя же, чтобы актеры нам указы-вали…
– Закончим клик, а потом уже его вышвырнем, – сказал Достабль.
– Точно! – Сильверфиш погрозил Виктору с Джинджер пальцем. – Вам в этом городе больше не работать!
С горем пополам они пережили этот день. Достабль заставил их привести лошадь, а потом обругал рукоятора, потому что рисовальный ящик все еще нельзя было перемещать. Бесы жаловались. Пришлось поставить лошадь мордой к ящику; Виктор подпрыгивал в седле, изображая, что скачет. Как сказал Достабль, для движущихся картинок этого было достаточно.
После этого Сильверфиш нехотя выдал им по два доллара и прогнал.
– Он расскажет остальным алхимикам, – обреченно сказала Джинджер. – Они же все приятели.
– Я смотрю, мы за день получаем только два доллара, а тролли – три, – заметил Виктор. – Почему?
– Потому что троллей, которые хотят рисоваться в движущихся картинках, не так много, – объяснила Джинджер. – А хороший рукоятор вообще получает шесть-семь долларов за день. Актеры значения не имеют.
Она повернулась и сердито посмотрела на него.
– У меня все было хорошо, – сказала она. – Не замечательно, но хорошо. Я много работала. Люди думали, что на меня можно положиться. Я строила карьеру…
– В Голывуде карьеры не построить, – возразил Виктор. – Это как строить дом на болоте. Здесь все не по-настоящему.
– Но мне это нравилось! А ты все испортил! И мне, видимо, придется возвращаться в дурацкую деревеньку, о которой ты, наверное, даже не слышал! Обратно в треклятые доярки! Спасибо тебе огромное! Каждый раз, увидев коровий зад, я буду вспоминать о тебе!
Она в бешенстве умчалась по направлению к городу, оставив Виктора наедине с троллями. После долгого молчания Скала откашлялся.
– У тебя есть где переночевать? – спросил он.
– Кажется, нет, – еле слышно ответил Виктор.
– Мест вечно для всех не хватает, – сказал Морри.
– Я думал, что посплю на пляже, – сказал Виктор. – Здесь, в конце концов, довольно тепло. Думаю, мне не помешает хороший отдых. Спокойной ночи.
И он убрел по направлению к берегу.
Солнце садилось, и ветер с моря принес немного прохлады. Вокруг темнеющей громады холма загорались огни Голывуда. Голывуд расслаблялся лишь во мраке. Когда твое основное сырье – дневной свет, ты не тратишь его зря.
На пляже было довольно приятно. Туда почти никто не забредал. Плавник, растрескавшийся и покрытый коркой соли, не годился для строительства. Он длинной белой полосой окаймлял границу прилива.
Виктор набрал его достаточно, чтобы развести костер, а потом улегся и стал смотреть на прибой.
С вершины соседней дюны, спрятавшись за кустиком сухой травы, за ним внимательно наблюдал Чудо-Пес Гаспод.
Было два часа пополуночи.
Она поймала их в свои сети и радостно струилась из-под холма, наполняя мир своим блеском.
Голывуд грезит…
Он грезит за всех.
В горячей спертой тьме дощатой хижины Джинджер Уизел грезила о красных ковровых дорожках и рукоплещущих толпах. И о решетке. Во сне она раз за разом возвращалась к решетке, и дующий оттуда теплый ветер подымал ее юбки…
В чуть менее жаркой тьме чуть более дорогой хижины Сильверфиш, создатель движущихся картинок, грезил о рукоплещущих толпах и о том, что ему вручают приз за лучшую движущуюся картинку в истории. Это была огромная статуя.
В песчаных дюнах беспокойно спали Скала и Морри – тролли по природе ночные создания, и сон в темноте противоречит их многовековым инстинктам. Они грезили о горах.
На пляже, под звездами, Виктор грезил о топоте копыт, развевающихся одеждах, пиратских кораблях, схватках на мечах и о люстрах…
На соседней дюне спал, закрыв один глаз, Чудо-Пес Гаспода и грезил о волках.
А вот Себя-Режу-Без-Ножа Достабль не грезил, потому что не спал.
Дорога в Анк-Морпорк была долгой, к тому же он предпочитал продавать лошадей, а не ездить на них, но все же он ее одолел.
Грозы, так осторожно огибавшие Голывуд, ничуть не боялись Анк-Морпорка, и поэтому там лил дождь. Ночную жизнь города он, впрочем, не останавливал – только мочил.
Нет такой вещи, которую невозможно купить в Анк-Морпорке, даже посреди ночи. Достаблю нужно было совершить множество покупок. Ему нужны были афиши. Ему нужны были самые разные вещи. Многие из них имели отношение к идеям, родившимся у него в голове за время долгой поездки, и теперь он должен был очень тщательно объяснить их другим людям. И объяснить быстро.
Когда он наконец вышел на заплетающихся ногах в серый свет зари, дождь падал сплошным занавесом. Канавы переполнились. Отвратительные гаргульи умело блевали с крыш на головы прохожих, хотя теперь, в пять часов утра, толпы несколько разошлись.
Достабль набрал полную грудь густого городского воздуха. Настоящего воздуха. Вам пришлось бы долго искать, прежде чем найти воздух более настоящий, чем в Анк-Морпорке. Вдохнув его лишь однажды, можно было понять, что до вас этим воздухом многие тысячи лет дышали другие люди.
Впервые за несколько дней Достабль ощутил, что мыслит ясно. Такое уж странное влияние оказывал Голывуд. Пока ты находился в нем, все казалось естественным, казалось, что именно такой жизнь и должна быть, но стоило уехать из него и оглянуться – и ты словно смотрел на блистающий мыльный пузырь. Как будто в Голывуде ты был немного другим человеком.