Что ж, Голывуд был Голывудом, а Анк был Анком, и Анк был стабилен и, по мнению Достабля, неуязвим для всяких голывудских странностей.
Он шлепал по лужам и слушал дождь.
Вскоре он впервые в жизни заметил, что у дождя есть ритм.
Странно. Можно прожить в городе всю жизнь, потом уехать, вернуться и лишь тогда услышать, что у дождевых капель, срывающихся с водосточных труб, есть свой ритм: ДАМди-дам-дам, дамди-дамди-ДАМ-ДАМ…
Несколько минут спустя сержант Колон и капрал Шноббс из Ночной Стражи, укрывшись в дверном проеме, дружески делили самокрутку и занимались тем, в чем Ночная Стража была особенно хороша: держались в тепле и сухости и избегали неприятностей.
Они были единственными свидетелями того, как безумная фигура, шлепавшая по улице под ливнем, начала выделывать пируэты между лужами, ухватилась за водосточную трубу, огибая угол, и, пристукивая каблуками, скрылась из виду.
Сержант Колон передал напарнику размокший бычок.
– Это ведь старина Себя-Режу Достабль был? – спросил он, помолчав.
– Ага, – ответил Шнобби.
– Счастливый он какой-то, тебе не показалось?
– Тронулся, наверное, – предположил Шнобби. – Песни под дождем распевает.
Вумм… вумм…
Аркканцлер, заполнявший племенную книгу своих драконов и наслаждавшийся вечерним стаканчиком перед камином, поднял взгляд.
…вумм… вумм… вумм…
– Чтоб тебя! – пробормотал он и подошел к большому горшку. Тот раскачивался из стороны в сторону, как будто здание сотрясалось.
Аркканцлер зачарованно смотрел.
…вумм… вуммвуммвуммВУММ.
Горшок остановился и затих.
– Странно, – сказал аркканцлер. – Чертовски странно.
Плиб.
На другом конце комнаты разлетелся осколками графинчик с бренди.
Чудакулли Карий набрал полную грудь воздуха.
– Казначееей!
Виктора разбудила мошкара. Воздух уже прогрелся. День снова обещал быть ясным.
Он забрел на отмель, чтобы умыться и прочистить голову.
Посмотрим… у него есть вчерашние два доллара и горстка пенни. Он может себе позволить остаться здесь еще на какое-то время, особенно если будет спать на пляже. А Борглево рагу, хоть и считалось едой лишь формально, было достаточно дешевым – хотя, если подумать, питание в этом месте грозило неловкими столкновениями с Джинджер.
Виктор сделал еще шаг – и ушел под воду.
Раньше ему не доводилось купаться в море. Он всплыл, едва не захлебнувшись, и отчаянно забарахтался на месте. До пляжа было всего несколько ярдов.
Виктор расслабился, дал себе время восстановить дыхание и неспешно поплыл от берега туда, где не было волн. Вода была кристально чистой. Он видел, как дно резко уходит вниз, сменяясь – Виктор ненадолго всплыл, чтобы глотнуть воздуха, – неясной синевой, в которой едва-едва можно было, сквозь кишащие косяки рыб, разглядеть очертания разбросанных на песке светлых прямоугольных камней.
Он нырнул и пытался доплыть до самого дна, пока у него не зазвенело в ушах. Самый огромный омар, какого ему доводилось видеть, махнул в его сторону усиками из-за каменного шпиля и скрылся в глубинах.
Виктор, задыхаясь, выплыл на поверхность и вернулся на берег.
Что ж, если с движущимися картинками не выгорит, здесь вполне можно рассчитывать на карьеру рыбака.
А можно и просто поселиться на пляже. У кромки дюн лежало столько высушенного ветрами плавника, что им можно было бы несколько лет отапливать весь Анк-Морпорк. В Голывуде разводить костры никому и в голову не придет – разве что для готовки или для дружеских посиделок.
А здесь кто-то занимался именно этим. Выходя на берег, Виктор заметил, что чуть дальше плавник на пляже навален не хаотически, а явно c какой-то целью, аккуратными кучами. Еще дальше был сложен из камней примитивный очаг.
Его засыпало песком. Быть может, кто-то еще жил на пляже, дожидаясь шанса прорваться в движущиеся картинки. Если приглядеться, груда бревен за полускрытыми песком камнями выглядела так, словно их намеренно стащили в одно место. Глядя со стороны моря, можно было вообразить, что несколько бревен образуют арочный проход.
Быть может, этот человек все еще там. Быть может, у него найдется что-нибудь попить.
Там и вправду отыскался человек. Но в питье он не нуждался уже несколько месяцев.
Было восемь утра. Безама Плантера, владельца «Одиоза», одного из повылезших в Анк-Морпорке, как грибы после дождя, картиночных залов, разбудил громовой стук в дверь.
Ночь прошла неудачно. Горожане Анк-Морпорка любили новизну. Беда была в том, что они любили ее недолго. Первую неделю дела у «Одиоза» шли прекрасно, во вторую неделю он сработал в ноль, а теперь умирал. Ночной показ почтили своим присутствием один мертвый гном и орангутан, который пришел со своим арахисом. Доходы Безама зиждились на продажах арахиса и хлопнутых зерен, поэтому он проснулся в дурном настроении.
Он распахнул дверь и осоловело выглянул наружу.
– Мы закрыты до двух часов, – сообщил он. – Дневной сеанс. Тогда и приходи. Свободных мест навалом.
Он захлопнул дверь. Та отскочила от башмака Достабля и ударила Безама по носу.
– Я пришел обсудить специальный показ «Кленка Страсти», – сказал Достабль.
– Специальный показ? Какой еще специальный показ?
– Тот, который я пришел обсудить.
– Мы ничего не показываем ни про какие специальные страстные клинки. Мы показываем «Захватывающую…».
– Господин Достабль говорит, что вы показываете «Кленок Страсти», – пророкотал кто-то.
Достабль привалился к дверному косяку. За его спиной высился утес. Он выглядел так, словно кто-то швырялся в него стальными шариками тридцать лет кряду.
Утес согнулся пополам и склонился к Безаму.
Безам узнал Детрита. Детрита узнавали все. Он был не из тех троллей, которых можно забыть.
– Но я даже ничего не слышал о… – начал Безам.
Достабль извлек из-под плаща огромную жестянку и ухмыльнулся.
– А вот афиши, – добавил он, доставая толстый белый рулон.
– Господин Достабль разрешил мне налепить парочку на стену, – гордо поведал Детрит.
Безам расправил афишу. От ярких красок слезились глаза. На ней была изображена надувшая губы девушка, весьма отдаленно напоминавшая Джинджер и одетая в блузку, которая была ей слишком мала, и Виктор, который одной рукой перебрасывал ее через плечо, а другой – отбивался от многочисленных чудовищ. Вдалеке извергались вулканы, рассекали небеса драконы и пылали города.
– «Движущеяся Картинка, Каторую Нисмагли Запретить!» – неуверенно прочитал Безам. – «Абжигающее Приключение Под Роскаленным Дабела Сонцем Неизведанного Кантинента! Мущина И Женщинна В Вадавароте Абизумевшаго Мира!! Племенные *Делорес Де Грех* в роли Женщины и *Виктор Мараскино* в роли Коэна-Варвара!!! ТРЕПЕТ! ПРИКЛЮЧЕНИЯ!! СЛОНЫ!!! Скоро в ближайшем Картиначном Зале!!!!»
Он перечитал афишу заново.
– И какого племени эта Делорес де Грех? – подозрительно спросил он.
– Там должно было быть «пламенные», – объяснил Достабль. – Как звезды – мы поэтому и звездочки вокруг их имен нарисовали, видишь? – Он склонился поближе и перешел на пронзительный шепот: – Но говорят, что она дочь клатчского пирата и его дикой, непокорной рабыни, а он – сын… сын… изгнанного волшебника и отчаянной бродячей танцовщицы фламенко.
– Надо же! – невольно поразился Безам. Достабль мысленно похлопал себя по спине. Его и самого это впечатлило.
– Думаю, тебе стоит начать показ где-нибудь через часик, – посоветовал он.
– Так рано утром? – удивился Безам. На этот день у него был запланирован клик «Захватывающая Штудия Гончарного Ремесла», что его весьма тревожило. Это предложение казалось куда более многообещающим.
– Да, – твердо сказал Достабль. – Его захочет посмотреть куча народу.
– Ну не знаю, – усомнился Безам. – У картиночных залов дела в последнее время идут не очень.
– Этот клик они посмотреть захотят, – заверил Достабль. – Поверь мне. Разве я тебе когда-нибудь врал?
Безам почесал голову:
– Ну, как-то в прошлом месяце ты продал мне сосиску в тесте и пообещал…
– Это был риторический вопрос, – перебил его Достабль.
– Агась, – подтвердил Детрит.
Безам обмяк.
– О. Ну ладно. В риторике я не мастак, – признал он.
– Вот и здорово, – сказал Достабль, ухмыляясь как хищная резная тыква. – Ты, главное, откройся вовремя, а потом сиди и греби деньги лопатой.
– О. Хорошо, – слабо пробормотал Безам.
Достабль дружески приобнял его.
– А теперь, – сказал он, – поговорим о процентах.
– А что такое проценты?
– Возьми-ка сигару, – предложил Достабль.
Виктор медленно шел по безымянной главной улице Голывуда. Под ногтями у него был песок.
Он не был уверен, что поступил правильно.
Скорее всего, тот человек был старым бродягой, который жил дарами моря, и однажды просто уснул и не проснулся, хотя покрытая пятнами бордовая с золотом мантия – не самая типичная для бродяги одежда. Трудно было сказать, как давно он умер. Сухость и соленый воздух – отличные консерванты; они сохранили старика таким, каким он, должно быть, был при жизни – то есть похожим на мертвеца.
Судя по его обиталищу, море дарило ему довольно странные штуки.
Виктору пришло в голову, что нужно кому-то сообщить, но в Голывуде, скорее всего, не нашлось бы ни единого человека, которому это было бы интересно. С большой вероятностью в мире был лишь один человек, которого беспокоила судьба старика, и он узнал о ней первым.
Виктор похоронил тело в песке за хижиной из плавника.
Он завидел впереди заведение Боргля. И решил рискнуть и позавтракать там. К тому же ему нужно было где-то присесть, чтобы почитать книгу.
Это была не та вещь, какую ожидаешь найти на берегу, в хижине из плавника, стиснутой в пальцах мертвеца.
На обложке стояло название: «Книга Про Кино».
На первой странице аккуратным округлым почерком человека, которому буквы давались нелегко, было написано следующее: «Это Хроника Стражей ПараХолма переписаная мной Декканом патаму что старрая на листки развалилась».