– Кто-нибудь видел Виктора Тугельбенда? – спросил Достабль. – Или ту девчонку, Джинджер?
Фрунткин открыл рот, чтобы выругаться, но передумал.
– Парень был здесь полчаса назад, – пропищал он. – Джинджер работает тут по утрам. Не знаю, куда она уходит.
– А Виктор куда ушел? – спросил Достабль. Он достал из кармана мешочек. Тот зазвенел. Глаза Фрунткина притянулись к нему, как будто они были подшипниками, а мешочек – мощным магнитом.
– Не знаю, господин Себя-Режу, – ответил гном. – Он ее тут не увидел и снова куда-то ушел.
– Ясно, – сказал Достабль. – В общем, если снова его увидишь, скажи, что я его ищу и хочу сделать его звездой, понял?
– Звездой. Понял, – кивнул гном.
Достабль залез в мешочек с деньгами и извлек оттуда десять долларов.
– И я хочу заказать на сегодня ужин, – добавил он.
– Ужин. Понял, – проблеял гном.
– Стейк и креветки, пожалуй, – сказал Достабль. – А к ним – обласканные солнцем свежие овощи, а потом – клубнику со сливками.
Фрунткин уставился на него.
– Э… – начал он.
Детрит ткнул в гнома пальцем так, что он закачался взад-вперед.
– А я, – сказал тролль, – буду… буду… хорошенько выветренный базальт с гарниром из свежевырубленного песчаникового конгломерата. Усек?
– Э‑э. Да, – ответил Фрунткин.
– Поставь его на место, Детрит. Он не хочет с нами зависать, – велел Достабль. – Только осторожно.
Он оглядел окружавшие их заинтригованные лица.
– Запомните, – сказал он. – Я ищу Виктора Тугельбенда, чтобы сделать его звездой. Если кто-нибудь из вас его увидит, так и передайте. Ах да, Фрунткин, стейк – с кровью.
Он зашагал к выходу.
Когда Достабль скрылся, болтовня захлестнула столовую, точно прибой.
– Сделать его звездой? На что ему звезда?
– А я и не знала, что звездой можно что-нибудь сделать… я думала они, ну, знаете, к небу приклеены…
– По-моему, он имел в виду, сделать его звездой. В смысле самого Виктора. Превратить его самого в звезду.
– А как можно превратить человека в звезду?
– Не знаю. Может, сжимать его, пока он не станет совсем маленьким, а потом взорвется и превратится в огромный шар пылающего водорода?
– О боги!
– Да! А какой у него тролль злющий!
Виктор не отводил взгляда от пса.
Тот не мог с ним заговорить. Ему наверняка показалось. Но ведь он и в прошлый раз так подумал, разве нет?
– Интересно, как тебя зовут? – проговорил Виктор, потрепав его по голове.
– Гаспод, – ответил Гаспод.
Ладонь Виктора застыла.
– Два пенса, – устало сказал пес. – Единственный, блин, в мире пес, играющий на губной гармошке. И два пенса.
«Это все солнце, – подумал Виктор. – Я же без шляпы хожу. Еще минута – и я проснусь на прохладных простынях».
– Ну, ты ведь не очень хорошо играешь. Я так и не смог узнать мелодию, – сказал он, растягивая губы в фальшивой улыбке.
– Да ты и не должен узнавать чертову мелодию, – сказал Гаспод, тяжело уселся на песок и азартно почесал ухо задней лапой. – Я же собака. Ты должен быть чертовски потрясен уже тем, что я могу выжать хоть один чертов звук из этой чертовой штуковины.
«Как бы мне лучше выразиться? – подумал Виктор. – Может, просто сказать: “Прости, мне кажется или ты разгова… Нет, наверное, нет”».
– Э‑э, – сказал он. «Эй, а ты довольно болтлив для… нет».
– Блохи, – пояснил Гаспод, сменив лапу и ухо. – Заели – сил нет.
– Ужас какой.
– А еще эти тролли. Терпеть их не могу. У них запах неправильный. Клятые ходячие каменюки. А попробуешь их укусить – зубами плеваться будешь. Это неестественно.
«Кстати, о естественности, я не мог не заметить, что…»
– А уж пустыня эта чертова, – сказал Гаспод.
«Ты – говорящий пес».
– Ты, должно быть, гадаешь, – сказал Гаспод, вновь устремив на Виктора свой проницательный взгляд, – как так получилось, что я умею говорить.
– Даже и в мыслях не было, – заверил его Виктор.
– Вот и у меня тоже, – сказал Гаспод. – До недавних пор. За всю жизнь ни одного клятого слова не сказал. Работал на одного мужика в большом городе. Трюки всякие исполнял. Мячик на носу балансировал. На задних лапах ходил. Через обруч скакал. А потом обходил зрителей со шляпой в зубах. Ну, сам понимаешь. Шоу-бизнес. А потом одна тетка треплет меня по голове и говорит: «Ах, какой милый песик, он так выглядит, словно все понимает», а я себе думаю: «Хо-хо, дамочка, да я уже даже и не пытаюсь», и вдруг слышу, как эти самые слова исходят из моей собственной пасти. Ну и, в общем, подхватил я шляпу и удрал со всех лап, пока они еще пялились.
– Почему? – спросил Виктор.
Гаспод закатил глаза.
– А какая, по-твоему, жизнь ждет настоящего говорящего пса? – поинтересовался он. – Не нужно было мне разевать свою дурацкую пасть.
– Но со мной-то ты разговариваешь, – сказал Виктор.
Гаспод хитро на него покосился.
– Ага, вот только попробуй кому-нибудь об этом рассказать, – ответил он. – Да и вообще, с тобой можно. У тебя вид. Я его за милю узнаю.
– Ты это о чем? – спросил Виктор.
– Ну, тебе ведь кажется, что ты не сам себе хозяин, верно? – сказал пес. – Ты чувствуешь, что кто-то думает за тебя?
– О боги.
– И из-за этого у тебя загнанный вид, – объяснил Гаспод. И снова подхватил зубами шляпу. – Два пенса, – пробубнил он неразборчиво. – Оно, конечно, мне все равно их никак не потратить, но… два пенса.
Он по-собачьи пожал плечами.
– В каком смысле загнанный вид? – спросил Виктор.
– Он у вас у всех такой. Много званых, да мало избранных, типа.
– Какой еще вид?
– Как будто тебя сюда призвали, а ты не знаешь зачем. – Гаспод снова попытался почесаться. – Я видел, как ты играл Коэна-Варвара, – добавил он.
– Гм… и как тебе? – поинтересовался Виктор.
– Ну, если старик Коэн об этом не прослышит, все у тебя будет нормально.
– Я спросил, как давно он здесь был? – рявкнул Достабль. Рубина исполняла что-то на крошечной сцене проникновенным голосом, похожим на скрип кораб-ля, угодившего в густой туман и серьезные неприятности:
– ГрооООоууонноггхрххооООо…[6]
– Да он вот только что вышел! – проревел Скала. – Я тут песню слушать пытаюсь, разве не видишь?
– …ОоуооугрххффргхооООо…[7]
Себя-Режу-Без-Ножа подтолкнул Детрита, который расслабился и с отвисшей челюстью наблюдал за выступлением.
До этого момента жизнь старого тролля была очень простой: люди платят тебе деньги, а ты за то бьешь других людей.
Но теперь она начала усложняться. Рубина только что ему подмигнула.
Странные и незнакомые чувства бесчинствовали в побитом судьбой сердце Детрита.
– …гроооОООооохоофооООоо…[8]
– Пойдем уже! – гаркнул Достабль.
Детрит кое-как поднялся на ноги и бросил на сцену последний тоскующий взгляд.
– …ооОООгооООмоо. ООхххооо[9].
Руби послала ему воздушный поцелуй. Детрит залился румянцем цвета свежеотшлифованного граната.
Гаспод вывел Виктора из переулка и направился на заросшую мелким кустарником песчаную пустошь за городом.
– Это место какое-то неправильное, – пробормотал он.
– Оно не похоже на другие, – сказал Виктор. – Но в каком смысле «неправильное»?
Гаспод выглядел так, будто ему хотелось сплюнуть.
– Вот, скажем, я, – продолжал он, не обращая внимания на то, что его перебили. – Я пес. Мне в жизни ничего не снилось, кроме погонь за всякой живностью. И секса еще, конечно. И вдруг ко мне начинают приходить сны. Цветные. Я напугался чуть не до кондрашки. Я ведь цветов до этого никогда не видел, понимаешь? У собак зрение черно-белое – ну да ты об этом и так должен знать, ты же книжки читаешь. И вот что я тебе скажу: красный цвет – то еще клятое потрясение. Ты-то думал, что на обед у тебя белая косточка с серыми пятнами, – и вдруг оказывается, что ты годами жрал этакое жуткое красно-фиолетовое месиво.
– А что за сны? – спросил Виктор.
– Да позорище клятое, – сказал Гаспод. – В одном, например, смыло мост, а я должен был побежать и лаем всех предупредить, веришь? А в другом загорелся дом, и я вытаскивал наружу детей. А еще в одном какие-то детишки заблудились в пещерах, а я их нашел и привел к ним поисковую команду… только я ведь детей ненавижу. В последнее время стоит только голову опустить – и я уже кого-то спасаю, или откуда-то вывожу, или грабителей ловлю, или еще что. Ну правда, мне семь лет, у меня чумка, у меня парша, у меня столько блох, что просто жуть, и мне вообще не сдалось быть героем каждый раз, как я засыпаю.
– Ух ты. Ну разве жизнь не интересная штука, – проговорил Виктор, – когда смотришь на нее чужими глазами?..
Гаспод воздел к небесам гноящийся желтый глаз.
– Э‑э. А куда мы идем, – спросил Виктор?
– Повидаться с кое-какими ребятами из Голывуда, – ответил Гаспод. – Потому что здесь творится что-то странное.
– На холме? А я и не знал, что там люди живут.
– А они не люди, – сказал Гаспод.
На склоне Голывудского холма горел маленький костерок из веточек. Виктор разжег его, потому что… ну, потому что он успокаивал. Потому что так поступают люди.
А ему обязательно нужно было напомнить себе, что он человек и, скорее всего, не сошел с ума.
Дело было не в том, что он разговаривал с собакой. Люди часто говорят с собаками. И с кошками тоже. И, может быть, даже с кроликами. А вот беседы с мышью и утенком могли показаться чем-то странным.
– А ты думаешь, нам хотелось разговаривать? – сердито вопросил кролик. – Был я обычный кролик, вполне этим довольный, и вдруг ррраз — и начал думать. А это, скажу я тебе, изрядная помеха, если ты ищешь счастливой кроличьей жизни. Для нее нужны трава и секс, а не размышления вроде: «А если задуматься – зачем все это?»