– Да, но ты хотя бы траву ешь, – заявил Гаспод. – Трава хотя бы с тобой не разговаривает. Когда хочется есть, последнее, что тебе нужно, – клятый этический парадокс в твоей миске.
– Ты думаефь, это у тебя проблемы, – сказал кот, очевидно читавший его мысли. – Я вообфе уфе на рыбу перефел. А то налофифь лапу на обед, а он завопит: «На помофь!» – и у тебя больфие проблемы.
Воцарилось молчание. Они посмотрели на Виктора. И мышь тоже. И утенок. Утенок выглядел особенно воинственным. Должно быть, до него доходили слухи об апельсиновом соусе.
– Ага. Вот мы, например, – сказала мышь. – Гоняется он за мной, – она указала на возвышавшегося над ней кота, – по кухне. Возня, писки, паника. Потом у меня в голове возникает этакий шипящий звук, и я вижу сковородку – понимаешь? Секунду назад я вообще не знала, что такое «Жарка», а теперь я хватаюсь за ручку, он поворачивает за угол – быдыщ. А он такой шатается и спрашивает: «Это кто меня стукнул?» А я ему и отчечаю: «Я». И тут до нас обоих доходит. Мы разговариваем.
– Конфептуализируем, – поправил ее кот. Он был черным, с белыми лапками, уши его выглядели так, словно по ним стреляли дробью, а покрытая шрамами морда выдавала в нем кота, успевшего прожить восемь жизней на полную катушку.
– Вот именно, – подтвердила мышь.
– Расскажите ему, что вы сделали дальше, – велел Гаспод.
– Мы пришли сюда, – сказал кот.
– Из Анк-Морпорка? – спросил Виктор.
– Да.
– Но до него же почти тридцать миль!
– Ага, и уж поверь мне, – сказал кот, – поймать попутку, когда ты – кот, непросто.
– Видишь? – спросил у Виктора Гаспод. – И такое случается постоянно. В Голывуд кто только ни приходит. Они не знают, зачем пришли, знают только, что это важно. И ведут себя не так, как вели бы в любом другом месте. Я за всем этим наблюдал. Тут что-то странное творится.
Утенок закрякал. Где-то во всем этом крылись слова, но так изуродованные несовместимостью клюва и гортани, что Виктор ни одного не разобрал.
Животные сочувственно его выслушали.
– В чем дело, друг? – спросил кролик.
– Утенок говорит, – перевел Гаспод, – что это похоже на миграцию. Говорит, ощущение точно такое же.
– Да? Мне-то далеко идти не пришлось, – признался кролик. – Мы и так на дюнах жили. – Он вздохнул. – Три счастливых года и четыре кошмарных дня, – добавил он.
Внезапно Виктора осенило.
– А старика, который жил на пляже, ты знал? – спросил он.
– А, его. Да. Знал. Он постоянно сюда приходил.
– Каким он был человеком? – спросил Виктор.
– Слушай, парень, четыре дня назад у меня в словаре было только два глагола и одно существительное. Как по-твоему, что я о нем думал? Я знаю только, что он нас не трогал. А мы его, наверное, ходячим камнем каким-нибудь считали.
Виктор подумал о книге, лежавшей у него в кармане. Пение гимнов и разжигание костров. Что за человек станет этим заниматься?
– Я не знаю, что здесь происходит, – сказал он. – Но хотел бы выяснить. Слушайте, а имена у вас есть? Мне как-то неловко общаться с теми, у кого нет имен.
– Только у меня, – сказал Гаспод. – Я ведь пес. Меня в честь знаменитого Гаспода назвали, знаешь ли.
– Один мальчишка как-то раз назвал меня Кисонькой, – с сомнением проговорил кот.
– А я думал, у вас есть имена на вашем собственном языке, – признался Виктор. – Ну, знаете, Мощные Лапищи или Стремительный Охотник. Или что-то в этом роде.
Он поощрительно улыбнулся.
Животные смотрели на него долгими пустыми взглядами.
– Он книжек начитался, – объяснил Гаспод. – Видишь ли, какая штука, – добавил он, яростно почесываясь, – животные обычно не заморачиваются с именами. Мы ведь знаем, кто мы такие.
– Но Стремительный Охотник мне нравится, кстати, – сообщила мышь.
– Я думал, что это скорее кошачье имя, – сказал Виктор, которого начал прошибать пот. – А у мышек имена милые и короткие, например… например, Писк.
– Писк? – холодно переспросила мышь.
Кролик ухмыльнулся:
– А… а кроликов, мне всегда казалось, должны звать Ушастик. Или Господин Попрыгун.
Кролик перестал ухмыляться и дернул ушами.
– Послушай-ка, приятель… – начал он.
– Вы знаете, – жизнерадостно сказал Гаспод, пытаясь вдохнуть жизнь в разговор, – я слышал, есть такая легенда, что первые два человека на свете дали имена всем животным. Поневоле задумаешься, верно?
Виктор достал книгу, чтобы прикрыть смущение. Пение гимнов и подбрасывание дров в костер. Три раза в день.
– Тот старик… – начал он.
– Да что в нем такого важного? – спросил кролик. – Он просто пару раз в день поднимался на холм и шумел. По нему можно было подводить… подводить… – он замялся. – В общем, он в одно и то же время это делал. Несколько раз в день.
– Три раза. Три представления. Как в каком-нибудь театре, может быть? – пробормотал Виктор, проведя пальцем по странице.
– Мы не умеем считать до трех, – кисло сказал кролик. – У нас после одного сразу «много». Много раз. – Он сердито посмотрел на Виктора. – Господин Попрыгун, – убийственно добавил он.
– А люди приносили ему рыбу, – продолжал Виктор. – Поблизости никого больше нет. Должно быть, они живут за многие мили отсюда. Люди проплывали многие мили, только чтобы отдать ему рыбу. Как будто он не хотел есть ту, которая водится в этом заливе. А она здесь просто кишит. Когда я купался, я таких огромных омаров видел – вы не поверите.
– И как ты их называл? – поинтересовался Господин Попрыгун, который был не из тех кроликов, что легко забывают обиду. – Господин Пощелкун?
– Да, я хочу сразу кое-что прояснить, – пропищала мышь. – В городе я была главная в доме. Любой другой мыши могла трепку задать. Я хочу нормальное имя, парень. А кто назовет меня каким-нибудь Пискуном, – она взглянула на Виктора, – тот напрашивается, чтобы у него башка приняла форму сковороды, я понятно излагаю?
Утенок разразился долгим кряканьем.
– Уймитесь, – сказал Гаспод. – Утенок говорит, что это все связано между собой. И то, что люди, тролли и все прочие сюда пришли. И то, что животные вдруг заговорили. Утенок говорит, что здесь есть что-то, ставшее этому причиной.
– Откуда утенку это знать? – спросил Виктор.
– Слушай, дружище, – сказал кролик, – вот когда сам научишься летать через море, причем так, чтобы каждый раз находить хотя бы тот же самый чертов континент, – тогда и начинай говорить гадости про уток.
– О, – сказал Виктор. – Ты имеешь в виду загадочное животное чутье, да?
Все злобно уставились на него.
– В общем, надо с этим кончать, – сказал Гаспод. – Все эти рефлексии и разговоры – для вас, людей. Вы к этому привычные. Только тут какая штука – кто-то должен выяснить, почему все это происходит…
Животные продолжали злобно смотреть на Вик-тора.
– Ну… – неуверенно сказал он, – может быть, нам поможет эта книга? Первые страницы написаны на каком-то древнем языке. Я не могу… – Он осекся. Волшебников в Голывуде не любили. Наверное, не стоило упоминать здесь об Университете и о его скромной связи с ним. – Я хотел сказать, – продолжил Виктор, осторожно подбирая слова, – что знаю в Анк-Морпорке кое-кого, кто, возможно, способен их прочитать. Он, кстати, тоже животное. Обезьяна.
– А с загадочным чутьем у него как? – поинтересовался Гаспод.
– У него их несколько, – заверил Виктор.
– В таком случае… – начал было кролик.
– Тихо, – велел Гаспод. – Кто-то идет.
На холм всходил кто-то с факелом в руке. Утенок неуклюже взмыл в воздух и улетел. Остальные растворились в тенях. Лишь пес никуда не сбежал.
– А ты разве не будешь прятаться? – прошептал Виктор.
Гаспод поднял бровь.
– Гав? – переспросил он.
Факел выписывал зигзаги между кустами, точно светлячок. Порой он на мгновение замирал, а потом устремлялся в каком-то совершенно неожиданном направлении. Пламя было очень ярким.
– Кто это? – спросил Виктор.
Гаспод понюхал воздух.
– Человек, – заключил он. – Женщина. Носит дешевые духи. – Его нос снова задергался. – Называются «Игрушка Страстей». – Он снова принюхался. – Одежда недавно выстирана, не накрахмалена. Туфли старые. Толстый слой студийного грима. Она была у Боргля и ела… – он снова пошевелил носом, – … рагу. Небольшую тарелку.
– А рост ее ты определить не можешь? – съязвил Виктор.
– Судя по запаху – примерно пять футов и два дюйма, может, два с половиной, – предположил Гаспод.
– Да перестань!
– Побудь часок в моей шкуре, а потом уже лжецом называй.
Виктор засыпал свой костерок песком и пошел вниз по склону.
Когда он приблизился к факелу, тот остановился. Виктор успел заметить женскую фигуру, одной рукой сжимавшую шаль, в которую она была закутана, а другой поднимавшую факел высоко над головой. А потом огонь погас так внезапно, что в глазах у Виктора заплясали синие и фиолетовые пятна. Изящная фигурка за ними сделалась черной тенью на фоне заката.
Она сказала:
– Что ты делаешь у меня… что я… почему ты в… где… – а потом, словно наконец-то осознав ситуацию, переключилась в другой режим и уже куда более знакомым голосом вопросила: – А ты что здесь делаешь?
– Джинджер? – удивился Виктор.
– Что?
Он помедлил. Что вообще полагается говорить в подобных ситуациях?
– Э‑э, – выдавил он. – Тут очень красиво по вечерам, тебе не кажется?
Джинджер недовольно взглянула на Гаспода.
– Это ведь та гадкая собачонка, что вечно шляется возле студии, да? – спросила она. – Терпеть не могу мелких шавок.
– Тяв‑тяв, – отозвался Гаспод. Джинджер уставилась на него. Виктор практически мог прочитать ее мысли: «Он сказал “тяв‑тяв”. Он ведь собака, а собакам именно такие звуки и положено издавать, разве нет?»
– Я больше кошатница, – неуверенно сказала она.
– Да? Да? Может, ты и слюной умываешься? – спросили откуда-то снизу.
– Что ты сказал?
Виктор отшатнулся, отчаянно размахивая руками.