– Конечно, шеф.
– Прямо через горы?
– Конечно, шеф.
Если как следует приглядеться, можно было заметить, что фиолетово‑серое сверху увенчано белым.
– Но ведь горы довольно высокие, – сказал Ажурал; в голосе его промелькнуло сомнение.
– Склон идет вверх, склон идет вниз, – философски заметил М’Бу.
– Это верно, – согласился Ажурал. – То есть в среднем дорога выйдет ровная.
Он снова взглянул на горы.
– Тысяча слонов, – прошептал он. – Ты слышал, парень, что при строительстве гробницы короля Леонида Эфебского камень перевозила сотня слонов? А две сотни, как гласит история, участвовали в строительстве дворца Рокси в городе Клатч.
Издалека донесся рокот грома.
– Тысяча слонов, – повторил Ажурал. – Тысяча слонов. Интересно, зачем им столько?
Остаток дня Виктор провел как в трансе.
Было больше скачек на верблюде и драк, больше перескоков во времени. Виктор до сих пор не мог уложить это в голове. Судя по всему, пленку можно было разрезать, а потом склеить заново – так, чтобы события происходили в нужном порядке. А некоторым событиям происходить вообще было необязательно. Он видел, как художник нарисовал табличку, которая гласила: «Во Султановом Дворце, часом поздже».
Вот так в небытие канул целый час Времени. Конечно же, Виктор понимал, что на самом деле никто хирургически не удалил этот час из его жизни. В книгах такое случалось на каждом шагу. И на сцене тоже. Как-то он смотрел выступление бродячих актеров, и спектакль переместился с «Поля битвы при Цорте» в «Эфебскую крепость, той же ночью», стоило лишь ненадолго опустить занавес из мешковины, из-за которого слышались приглушенные стуки и проклятия менявших декорации людей.
Но здесь все было иначе. Отрисовавшись в одной сцене, через десять минут ты принимался за другую, разворачивавшуюся днем раньше, потому что Достабль арендовал палатки для обеих сцен и не желал платить за них больше необходимого. Приходилось забывать обо всем, кроме того, что происходит сейчас, а это было непросто, когда ты каждую секунду ждешь, что на тебя нахлынет то неуловимое ощущение…
Оно не нахлынуло. После очередной вялой боевой сцены Достабль объявил, что клик закончен.
– А концовку мы разве рисовать не будем? – удивилась Джинджер.
– Вы ее еще утром сделали, – напомнил ей Солл.
– О.
Послышалась трепотня – это бесов выпустили из ящика, и они теперь сидели, качая ножками, на краю крышки и передавали по кругу крошечную самокрутку. Статисты выстроились в очередь за деньгами. Верблюд лягнул вице-президента по делам верблюдов. Рукояторы извлекли из ящиков огромные катушки пленки и удалились проводить таинственные ночные рукояторские обряды разрезания и склеивания. Госпожа Космопилит, вице-президент по гардеробным делам, собрала костюмы и куда-то уковыляла – возможно, снова застилать ими кровати.
Несколько акров поросшего кустарником заднего двора перестали быть бескрайними дюнами Великого Нефа и снова сделались поросшим кустарником задним двором. Виктору казалось, что примерно то же самое происходит и с ним.
Творцы магии движущихся картинок расходились по одному и по двое, смеясь, шутя и договариваясь чуть позже встретиться у Боргля.
Джинджер и Виктор остались одни в ширящемся круге пустоты.
– Я так же себя чувствовала в первый раз, когда из деревни уехал цирк, – проговорила Джинджер.
– Господин Достабль говорит, завтра мы будем рисовать новый клик, – сказал Виктор. – Похоже, он их сочиняет на ходу. Зато мы заработали по десять долларов. Минус комиссионные Гаспода, – сознательно добавил он. А потом глупо улыбнулся Джинджер. – Не вешай нос, – сказал он. – Ты же занимаешься тем, о чем всегда мечтала.
– Не говори ерунды. Пару месяцев назад я даже не знала о движущихся картинках. Их вообще еще не было.
Они бесцельно побрели в сторону города.
– А кем ты хотела стать? – спросил Виктор.
Джинджер пожала плечами:
– Я не знала. Знала только, что не хочу быть до-яркой.
Дома Виктор встречал доярок. Он попытался вспомнить о них хоть что-нибудь.
– А мне всегда казалось, что это интересная работа – доить коров, – неуверенно сказал он. – Лютики всякие. И свежий воздух.
– Тебе холодно и мокро, а стоит только закончить – и треклятая корова опрокидывает ведерко. Не надо мне рассказывать о работе доярки. Или пастушки. Или гусятницы. Я нашу ферму до чертиков ненавидела.
– О.
– А еще, когда мне исполнилось пятнадцать, меня хотели выдать за двоюродного брата.
– А это разрешается?
– О да. Там, откуда я родом, все выходят замуж за двоюродных братьев.
– Почему? – удивился Виктор.
– Наверное, чтобы было чем заняться в субботу вечером.
– О.
– А ты кем-нибудь хотел стать? – спросила Джинджер, уместив всего в две буквы столько презрения, что его хватило бы на целое предложение.
– Да, в общем, нет, – ответил Виктор. – Любое ремесло кажется интересным, пока ты им не займешься. А потом ты обнаруживаешь, что это просто очередная работа. Готов поспорить, даже люди вроде Коэна-варвара, просыпаясь поутру, думают: «О нет, опять целый день попирать сандалиями драгоценные троны мировых владык».
– А он этим и правда занимается? – спросила вопреки себе заинтересованная Джинджер.
– Если верить историям – да.
– Зачем?
– Понятия не имею. Просто работа такая, видимо.
Джинджер зачерпнула горсть песка. В нем попадались крошечные белые ракушки, которые оставались в ее ладони, пока все остальное утекало сквозь пальцы.
– Я помню, как в нашу деревню приехал цирк, – сказала она. – Мне было десять. Там выступала девушка в усыпанных блестками трико. Она ходила по канату. Даже сальто на нем крутила. Все кричали и хлопали. Мне они даже на дерево залезть не разрешали, а ей хлопали. Тогда я и приняла решение.
– А‑а, – протянул Виктор, пытавшийся разобраться в психологической подоплеке всего этого. – Ты решила, что кем-то станешь?
– Не пори чепуху. Я решила, что стану не просто кем-то.
Она швырнула ракушки в закат и рассмеялась.
– Я стану самой великой знаменитостью в мире, все меня полюбят, и я буду жить вечно.
– Всегда полезно знать, чего хочешь, – дипломатично заметил Виктор.
– Знаешь, в чем самая страшная на свете трагедия? – спросила Джинджер, не обращая на него ни малейшего внимания. – На свете куча людей, которые никогда не выяснят, чего они по-настоящему хотят и в чем они по-настоящему хороши. Сыновья станут кузнецами, потому что их отцы были кузнецами. Скверные пахари, которые могли бы волшебно играть на флейте, состарятся и умрут, ни разу в жизни не увидев музыкального инструмента. Множество людей никогда не узнает о своих талантах. Может, они вообще родились в такое время, когда об этих талантах вообще не узнать.
Она перевела дыхание:
– Трагедия в том, что все эти люди никогда не поймут, кем могли бы стать на самом деле. Во всех этих упущенных шансах. Так вот, Голывуд – это мой шанс. Моя возможность узнать!
Виктор кивнул.
– Да, – сказал он. Магия для обычных людей – вот как это назвал Сильверфиш. Человек начинает вращать ручку – и твоя жизнь меняется.
– И не только мой, – продолжала Джинджер. – Это шанс для всех нас. Тех, кто не волшебник, не король и не герой. Голывуд похож на большой кипящий котел с рагу, и на этот раз наверх всплывают другие ингредиенты. И вот люди уже могут делать что-то новое. Ты знаешь, что женщинам нельзя играть в театрах? А в Голывуде – можно. А еще в Голывуде тролли могут найти роботу, для которой не нужно колошматить людей. А чем занимались рукояторы, пока у них не было ручек, чтобы крутить?
Джинджер махнула рукой куда-то в сторону далекого сияния Анк-Морпорка.
– Теперь они пытаются придумать, как добавить к движущимся картинкам звук, – сказала она, – а где-то там есть люди, которые окажутся потрясающими… потрясающими звукарями. Они даже еще об этом не знают – но они уже есть. Я чувствую их. Они есть.
Ее глаза сияли золотом. «Возможно, это просто закат, – подумал Виктор, – но…»
– Благодаря Голывуду сотни людей понимают, кем именно они хотят быть, – говорила между тем Джинджер. – А тысячи и тысячи – получают возможность на часок забыться. Это встряска для всего чертова мира!
– Вот именно, – сказал Виктор. – Это-то меня и беспокоит. Нас как будто расставляют по местам. Ты думаешь, что мы используем Голывуд, но это Голывуд использует нас. Всех нас.
– Как? Зачем?
– Я не знаю, но…
– Взгляни хоть на волшебников, – продолжила Джинджер, содрогаясь от праведного гнева. – На что вообще годна их магия?
– Ну, она вроде как не дает миру развалиться… – начал Виктор.
– Вот волшебное пламя и прочие такие штуки они создавать умеют хорошо – но могут ли они создать буханку хлеба? – Джинджер была не в настроении кого-то слушать.
– Ненадолго, – беспомощно ответил Виктор.
– В смысле?
– В чем-то настолько реальном, как буханка хлеба, содержится очень много… ну… наверное, это можно назвать энергией, – объяснил Виктор. – Для того чтобы создать столько энергии, нужна большая сила. Только очень хороший волшебник может сотворить буханку, которая протянет в этом мире больше чем долю секунды. Но, понимаешь, магия ведь не для этого нужна, – быстро добавил он, – потому что этот мир…
– Да какая разница? – перебила его Джинджер. – Голывуд делает что-то для обычных людей. Магия экрана…
– Да что на тебя нашло? Прошлой ночью…
– Это было прошлой ночью, – нетерпеливо сказала Джинджер. – Разве ты не понимаешь? Мы можем чего-то добиться. Мы можем кем-то стать. Благодаря Голывуду. Мир станет для нас…
– Омаром, – сказал Виктор.
Джинджер раздраженно махнула рукой.
– Да каким угодно морским гадом, – сказала она. – Хотя я думала об устрице.
– Правда? А я вот думал об омарах.
– Казначееей!
«В моем возрасте нельзя столько бегать, – подумал казначей, спеша по коридору на зов аркканцлера. – И чем его так заинтересовала эта проклятая штуковина? Чертов горшок!»