– Спешу, мэтр! – дрожащим голосом крикнул он.
Рабочий стол аркканцлера был покрыт слоем древних документов.
Когда умирал волшебник, все его бумаги складывали в один из дальних концов библиотеки. Стеллаж за стеллажом, полные тихо плесневеющих документов оби-талища таинственных жучков и сухой гнили, уходили в неведомую даль. Волшебники то и дело говорили друг другу, что исследователи могут откопать здесь истинные сокровища – ах, если бы только у кого-нибудь нашлось на это время.
Казначей злился. Он так и не смог отыскать Библио-текаря. Орангутан в последнее время куда-то запропал. Казначею пришлось копаться на полках лично.
– Кажется, это последние, аркканцлер, – сказал он, обрушивая на стол пыльную бумажную лавину. Чудакулли отмахнулся от облака моли.
– Бумажки, бумажки, бумажки, – проворчал он. – Сколько, по-твоему, здесь чертовых бумажек, а?
– Э‑э… Двадцать три тысячи восемьсот тринадцать, аркканцлер, – сообщил казначей. Он вел строгий учет.
– Ты только посмотри, – сказал аркканцлер. – «Звездный регистратор»… «Счетчик обращений – для использования в районах с большой миссионерской активностью»… «Болотомер»… Болотомер! Да у него в голове был полный бардак!
– У него был весьма упорядоченный ум, – поправил его казначей.
– Это одно и то же.
– А это, гм, действительно так важно, аркканц-лер? – осторожно поинтересовался казначей.
– Чертова посудина в меня шариками стреляла, – ответил Чудакулли. – Дважды!
– Уверен, что это было, хм, непреднамеренно…
– Я хочу узнать, как она сделана! Ты только представь себе, какие перспективы для охоты открываются!
Казначей попытался представить себе эти перспективы.
– Не думаю, что в намерения Риктора входило изготовление какого-либо охотничьего приспособления, – без особой надежды заметил он.
– Да кому какое дело, что там входило в его намерения? Где сейчас эта штуковина?
– Я велел паре слуг обложить ее мешками с песком.
– Хорошая идея. Она…
…вумм… вумм…
Приглушенный звук доносился из коридора. Волшебники обменялись многозначительными взглядами.
…вумм… вуммВУММ.
Казначей затаил дыхание.
Плиб.
Плиб.
Плиб.
Аркканцлер бросил взгляд на стоявшие на каминной полке песочные часы.
– Он теперь каждые пять минут это делает, – сказал он.
– И по три шарика выстреливает, – добавил казначей. – Придется заказать еще мешков с песком.
Он бегло просмотрел стопку бумаг. И зацепился взглядом за одно из слов.
«Реальности».
Казначей взглянул на покрывавшие страницу строчки. Они были написаны очень мелким, тесным, старательным почерком. Кто-то говорил ему, что это оттого, что у Риктора-Счетовода был анально-удерживающий тип характера. Казначей не знал, что это значило, и надеялся никогда не узнать.
Соседним словом было «измерения». Взгляд казначея пополз выше и вобрал подчеркнутый заголовок целиком: «Заметки относительно объективного измерения реальности».
В верхней части страницы была диаграмма. Казначей уставился на нее.
– Нашел что-нибудь? – спросил аркканцлер, не поднимая головы.
Казначей упрятал бумажку в рукав мантии.
– Ничего особенного, – ответил он.
У подножия холма с шумом накатывал на берег прибой. (… а под водой расхаживали задом наперед по затопленным улицам омары…)
Виктор бросил в костер еще один кусок плавника. Соль окрасила пламя синим.
– Я ее не понимаю, – признался он. – Вчера она была нормальной, а сегодня ей вдруг что-то в голову ударило.
– Суки! – сочувственно отозвался Гаспод.
– Ну, так далеко заходить бы я не стал, – сказал Виктор. – Она просто холодная.
– Ледышки! – сказал Гаспод.
– Вот что разум с половой жизнью делает, – заметил Какой-Я‑Тебе-Господин Попрыгун. – У кроликов таких проблем не бывает. Пообщались – разбежались.
– Попробуй принефти ей мыфку, – посоветовал кот. – Только не иф чифла прифутфтвующих, – виновато добавил он, избегая гневного взгляда Вовсе-Не-Писк.
– Моей общественной жизни разум тоже не поспособствовал, – горько сказал Господин Попрыгун. – Неделю назад все было пучком. А теперь мне вдруг захотелось светских бесед, а эти только и делают, что сидят да носами подергивают. Полным дураком себя чувствуешь.
Раздалось придушенное кряканье.
– Утенок спрашивает, сделал ли ты что-нибудь с книгой, – сказал Гаспод.
– Я почитал ее, когда у нас был перерыв на обед.
Утенок снова раздраженно крякнул.
– Утенок говорит: «Да, но ты что-нибудь с ней сделал?» – перевел Гаспод.
– Слушайте, ну я же не могу просто так взять и смотаться в Анк-Морпорк, – огрызнулся Виктор. – Это же сколько часов нужно! А мы и так весь день рисуемся!
– Попроси отгул на день, – предложил господин Попрыгун.
– В Голывуде никто отгулов не просит! – сказал Виктор. – Меня один раз уже уволили, спасибо.
– И взяли обратно за большие деньги, – напомнил Гаспод. – Странно, да? – Он почесал ухо. – Скажи ему, что в твоем договоре указано, что ты можешь взять отгул.
– У меня нет никакого договора. Ты же знаешь. Ты работаешь – тебе платят. Все просто.
– Ага, – сказал Гаспод. Ага. Ага? Устный договор. Все просто. Мне это нравится.
Ночь близилась к концу, и Детрит неловко топтался в тени у задней двери «Голубой глины». Целый день его тело терзала незнакомая страсть. Стоило ему закрыть глаза – и он видел фигуру, похожую на небольшой холм.
Ему пришлось взглянуть правде в глаза.
Детрит влюбился.
Да, он провел множество лет в Анк-Морпорке, избивая людей за деньги. Да, это была жестокая, лишенная дружбы жизнь. Одинокая жизнь. Он смирился с тем, что его ожидает горькая холостяцкая старость, – и тут Голывуд неожиданно преподнес ему шанс, о котором Детрит даже и не мечтал.
Его воспитывали в строгости, и он смутно припоминал лекцию, которую ему, тогда еще юному троллю, прочел отец. Если ты встретил девушку, которая тебе нравится, нельзя просто так на нее кидаться. Для таких вещей существуют правила.
Детрит спустился на берег и отыскал там камень. Но не обычный булыжник. Он присматривался очень внимательно и нашел большой, отшлифованный морем камень с розовыми прожилками и крапинками белого кварца. Девушкам такие нравятся.
Теперь он робко ждал, пока Рубина закончит ра-боту.
Детрит пытался сообразить, что ей сказать. Никто никогда не объяснял ему, о чем говорить с женщинами. Он был не из умников вроде Скалы или Морри, у которых язык был хорошо подвешен. По сути, у Детрита никогда не возникало нужды в том, что можно было назвать словарным запасом. Он угрюмо поковырялся ногой в песке. Разве он ровня такой умной даме?
Послышался тяжелый топот, и дверь открылась. Объект его мечтаний вышел в ночь и глубоко вздохнул, что подействовало на Детрита примерно так же, как прикосновение ледяного кубика к шее.
Он панически оглядел свой камень. Теперь, в сравнении с ней, тот казался не таким уж и большим. Но, может быть, самое главное – то, как ты с ним управляешься.
Ну что ж, час настал. Говорят, что первый раз не забывается никогда…
Он замахнулся камнем и ударил Рубину точно между глаз.
И вот тут-то все и пошло наперекосяк.
Традиция гласила, что, когда девушка придет в себя (и если камень соответствовал принятым нормам), она должна немедленно согласиться на все, что предложит тролль, т. е. на ужин человечиной при свечах – хотя, разумеется, теперь это было не принято, по крайней мере, если существовала хоть какая-то вероятность быть пойманными.
Чего она делать точно была не должна – так это, прищурившись, отвесить кавалеру такую оплеуху, что у того глаза в орбитах задребезжали.
– Ты глупый тролль! – закричала Рубина на описывавшего вихляющие круги Детрита. – Ты зачем это сделал? Ты что, думаешь, я только с горы спустилась? Ты почему все неправильно сделал?
– Но, но, – начал устрашенный ее гневом Детрит, – я не мог попросить у твоего отца разрешения тебя ударить, я ведь не знаю, где он живет…
Рубина высокомерно вскинула нос.
– Все эти старомодные ухаживания – такое бескультурье, – фыркнула она. – Очень несовременно. А мне неинтересны тролли, – добавила она, – которые не идут в ногу со временем. Камнем по голове – это, конечно, очень сентиментально, – продолжала Рубина, и уверенность покидала ее голос по мере того, как она приближалась к концу фразы, – но лучшие друзья девушек – это бриллианты.
Она осеклась. Даже ей самой эти слова показались странными.
А уж Детрита они и подавно привели в недоумение.
– Что? Енто ты хочешь, чтобы я себе зубы вышиб? – спросил он.
– Ну ладно, не бриллианты, – уступила Рубина. – Но ты должен… должен… – Она умолкла.
Она и сама до конца не понимала, что именно он должен сделать. Но Рубина провела в Голывуде уже несколько недель, а если Голывуд что и умел делать, так это менять своих жителей; в Голывуде она влилась в огромное межвидовое масонское сестринство и быстро училась. Она много общалась с сочувствующими человеческими девушками. И с гномихами. Боги, даже у гномов ритуалы ухаживания были лучше[15]. А уж у людей – и вовсе потрясающие.
А троллихе предлагалось только ждать, когда ее по-быстрому стукнут по голове, а потом проводить остаток жизни в подчинении и готовить все, что супруг притащит в пещеру.
Ну нет, пора было что-то менять. Когда Рубина в следующий раз вернется домой, тролльи горы ожидает самое великое потрясение со времен последнего столкновения континентальных плит. А пока что она намеревалась начать с собственной жизни.
Она неопределенно покрутила в воздухе массивной рукой.
– Ты должен петь песни под окном у девушки, – сказала она, – а еще… еще дарить ей ууграах.
– Ууграах?
– Да. Красивые ууграах[16]