Виктор снова взглянул на страницы. На них определенно присутствовало изображение, которое, если прищуриться, весьма напоминало статую рыцаря, возложившего руки на свой меч.
– Возможно, этот символ не означает именно человека, – сказал он. – Пиктографическое письмо не так работает. Все зависит от контекста. – Виктор напряг мозг, припоминая виденные когда-то книги. – Вот, например, в агатском языке значки «женщина» и «рабыня», если их рядом поставить, означают «жена».
Он пригляделся повнимательнее. Мертвый человек (или спящий человек, или человек, стоявший, сложив руки на мече, – фигурка была такой условной, что понять было сложно) возникал рядом с еще одной часто встречавшейся пиктограммой. Виктор пробежался пальцем вдоль строчки.
– Смотри, – сказал он, – возможно, этот человек – лишь часть слова. Видишь? Он всегда стоит справа вот от этой картинки, которая похожа… на дверь, что ли. Так что на самом деле это может означать… – он поколебался. И предположил: – «Дверь/человек».
Виктор чуть наклонил книгу.
– Может, это какой-нибудь древний король, – сказал Гаспод. – Может, это значит что-нибудь вроде «Человек с Мечом Попал в Тюрьму». А может, «Берегись, За Дверью Человек с Мечом». Что угодно это может значить, в общем.
Виктор снова прищурился на книгу.
– Странно, – сказал он. – Он не выглядит мертвым. Он просто… неживой. Может, он ждет, когда станет живым? Ожидающий человек с мечом?
Виктор не сводил взгляда с маленькой фигурки. Особых черт лица у нее не было, но все равно она умудрялась выглядеть смутно знакомой.
– Ты знаешь, – сказал Виктор, – а он очень похож на моего дядю Озрика…
Кликакликаклика. Клик.
Пленка остановилась. Раздался гром аплодисментов, топот ног, пролился дождь пакетов из-под хлопнутых зерен.
С первого ряда «Одиоза» глядел на опустевший экран Библиотекарь. Он смотрел «Песчанковую тень» уже четвертый раз за день, потому что в трехсотфунтовом орангутане было что-то такое, из-за чего люди не испытывали особенного желания выгонять его из зала между показами. У его ног лежали груды арахисовой шелухи и скомканных бумажных пакетов.
Библиотекарь обожал клики. Они задевали какие-то струны его души. Он даже начал писать историю, из которой, как он думал, выйдет отличная движущаяся картинка[17]. Все, кому Библиотекарь ее показывал, говорили, что получилось замечательно, часто еще до того, как успели ее прочитать.
Но что-то в этом клике его беспокоило. Библиотекарь посмотрел его четыре раза и до сих пор не успокоился.
Он слез с трех кресел, которые занимал, и, опираясь на кулаки, пошел в маленькую будку, где Безам перематывал пленку.
Когда дверь открылась, Безам поднял взгляд.
– Убирайся к… – начал он, а потом отчаянно улыбнулся и сказал: – День добрый, господин. Неплохой клик, а? Еще несколько минут – и мы снова его покажем… эй, ты что творишь? Нельзя этого делать!
Библиотекарь сорвал с проектора большую катушку и протащил пленку сквозь кожаные пальцы, разглядывая ее на просвет. Безам попытался ее отобрать, но ему в грудь уткнулась ладонь, твердо усадившая его на пол, где на хозяина «Одеона» падали огромные витки пленки.
Он с ужасом увидел, как огромная обезьяна фыркнула, ухватила обеими руками кусочек пленки и парой укусов произвела монтаж. Потом Библиотекарь поднял Безама, отряхнул его, потрепал по голове, свалил ему на руки кучу размотанной пленки и быстрым шагом уковылял из будки, зажав в одной лапе несколько кадров.
Безам беспомощно смотрел ему вслед.
– Ноги твоей здесь больше не будет! – завопил он, когда ему показалось, что Библиотекарь его уже не услышит.
Потом Безам взглянул на два откушенных конца клика.
Разрыв пленки был делом обычным. Безам уже много нервных минут провел за лихорадочными обрезкой и склеиванием, пока зрители жизнерадостно топали ногами и дружелюбно швырялись в экран арахисом, ножами и боевыми топорами.
Он уронил пленочные витки на пол и потянулся за ножницами и клеем. По крайней мере – как обнаружил Безам, подняв оба конца к фонарю, – Библиотекарь забрал не слишком интересный кусок. Странное дело. Безам не удивился бы, если бы орангутан забрал тот фрагмент, где у девушки слишком сильно оголилась грудь, или одну из боевых сцен. Но ему зачем-то понадобился отрывок, где Сыны гуськом выезжали из своей горной крепости на совершенно одинаковых верблюдах.
– Не знаю, зачем он ему, – пробормотал Безам, снимая крышку с горшочка с клеем. – Там и нет ничего, кроме груды камней.
Виктор и Гаспод стояли посреди песчаных дюн неподалеку от берега.
– Вон там стоит хижина из плавника, – показал Виктор, – а если приглядеться, можно увидеть, что к холму идет что-то вроде дороги. Но на холме ведь ничего нет, кроме старых деревьев.
Гаспод посмотрел в другую сторону, на Голывудский залив.
– Странно, что он круглый, – заметил песик.
– Я тоже так подумал, – признался Виктор.
– Я как-то слышал, что был однажды город, настолько провинившийся, что боги обратили его в лужу расплавленного стекла, – ни с того ни с сего припомнил Гаспод. – А единственный человек, который это видел, стал превращаться днем в соляной столб, а ночью – в сырницу.
– Жуть какая. А что натворили его жители?
– Не знаю. Наверное, ничего особенного. Богов обозлить нетрудно.
– Моя хороший мальчик! Хороший мальчик Лэдди!
Пес несся над дюнами, точно поросшая золотой и рыжей шерстью комета. Он затормозил перед Гасподом и принялся скакать на месте, возбужденно гавкая.
– Он сбежал и хочет, чтобы я с ним поиграл, – недовольно объяснил Гаспод. – Ну не чучело? Лэдди, умри.
Лэдди послушно перекатился на спину и задрал лапы в воздух.
– Видишь? Все понимает, что ни скажи, – проворчал Гаспод.
– Ты ему нравишься, – сказал Виктор.
– Ха, – фыркнул Гаспод. – Ну и чего собаки добьются, если будут с обожанием круги наматывать вокруг тех, кто им жратвы подкинул? А это он мне зачем притащил?
Лэдди положил перед Гасподом палку и выжидательно на него смотрел.
– Он хочет, чтобы ты ее бросил?
– Зачем?
– Чтобы он принес ее обратно.
– Чего я не понимаю, – сказал Гаспод, когда Виктор подобрал палку и швырнул ее, а Лэдди унесся прочь, не отставая от нее ни на шаг, – так это как из волков получились мы. Ну, то есть обычный волк – тварь башковитая, понимаешь, о чем я? От зубов до хвоста набит хитростью. Серые лапищи несутся по непокоренной тундре и все такое.
Гаспод устремил мечтательный взгляд на далекие горы.
– Но проходит несколько поколений – и получается вот этакий щеночек-голубочек с холодным носом, ясными глазками, шелковистой шерсткой и мозгами как у оглушенной селедки.
– И еще ты, – сказал Виктор. Лэдди возвратился в вихре песка и уронил перед ним обслюнявленную палку. Виктор подобрал ее и снова бросил. Лэдди ускакал прочь, захлебываясь от восторженного лая.
– Ну да, – согласился Гаспод, гордо косолапя рядом с Виктором. – Только я сам за собой приглядеть могу. Жизнь в нашем мире собачья. Думаешь, этот Филя-простофиля протянул бы в Анк-Морпорке хоть пять минут? Да там такие улицы есть, на которые он только нос сунет – и превратится в три пары перчаток и Хрустящую Зажарку № 27 в ближайшей клатчской ночной забегаловке.
Виктор снова бросил палку.
– А скажи мне, – спросил он, – кто этот знаменитый Гаспод, в честь которого тебя назвали?
– Ты о нем не слышал?
– Нет.
– Он был чертовски знаменит.
– Он был псом?
– Ага. Это было много лет назад. Был в Анк-Морпорке один старикан, который откинул копыта, а принадлежал он к одной из тех религий, в которых после смерти людей положено хоронить, так что его закопали, а еще у него был старый пес…
– …по имени Гаспод?
– Ага, и этот старый пес был единственным его товарищем, а когда старикана похоронили, он улегся на его могилу и пару недель только и делал, что выл. И рычал на всех, кто к нему подходил. А потом умер.
Виктор замер, кидая палку.
– Какая грустная история, – сказал он. И бросил ее. Лэдди бросился бежать прямо под палкой и скрылся в рощице хилых деревьев на склоне холма.
– Ага. Все говорят, что она показывает невинную и неумирающую любовь собаки к ее хозяину, – ответил Гаспод, плюясь словами, точно пеплом.
– А ты, значит, в это не веришь?
– Не-а. Я верю в то, что ни один чертов пес никуда не денется и будет выть, если ему хвост надгробьем прищемить, – сказал Гаспод.
Послышался яростный лай.
– Не беспокойся. Он, наверное, жуть какой страшный камень нашел или еще что, – проворчал Гаспод.
На самом деле Лэдди нашел Джинджер.
Библиотекарь целеустремлено преодолел лабиринт библиотеки Незримого Университета и спустился по лестнице в секцию особо опасных изданий.
Почти все книги в библиотеке, будучи волшебными, представляли куда большую опасность, чем обычные; большинство из них были прикованы к полкам цепями, чтобы не летали вокруг почем зря.
Однако на нижних этажах…
…хранились мятежные книги, книги, чье поведение, а то и просто содержание, требовало отдельной полки, а то и комнаты. Книги-каннибалы, которые, если оставить их на полке с более слабыми собратьями, поутру обнаруживались в кучке дымящегося пепла, заметно растолстевшие и самодовольные. Книги, одно оглавление которых могло обратить незащищенный мозг в серый сыр. Книги, которые были не просто книгами о магии, а магическими книгами.
О магии какой только чуши не несут. Люди болтают о мистических гармониях, и космических равновесиях, и единорогах – и все это имеет к подлинной магии примерно такое же отношение, как перчаточная кукла к Королевской шекспировской труппе.
Подлинная магия – это рука, смыкающаяся на ленточной пиле; искра, попавшая в бочонок с порохом; червоточина, переносящая тебя прямиком в сердце звезды; пылающий меч, объятый огнем вместе с рукоятью