. Жонглировать факелами в смоляной яме и то безопаснее, чем соприкасаться с подлинной магией. И улечься на пути у тысячи слонов – тоже.
По крайней мере, так утверждают волшебники; потому они и дерут такие нечеловеческие суммы за то, что связываются с этой чертовой штуковиной.
Но здесь, внизу, в темных тоннелях, невозможно было укрыться за амулетами, и расшитыми звездочками мантиями, и остроконечными шляпами. Здесь, внизу, ты либо мог, либо не мог. А если ты не мог, то уже ничего и не сможешь.
Библиотекарь брел мимо запертых на тяжелые засовы дверей, из-за которых доносились какие-то звуки. Пару раз что-то тяжелое вреза́лось в двери так, что петли дребезжали.
Что-то шумело.
Орангутан остановился перед арочной дверью, сделанной не из дерева, а из камня и установленной так, что она легко открывалась снаружи, но могла выдержать изрядный напор изнутри.
Он помедлил, а потом протянул лапу в маленькую нишу, достал маску из железа и закопченного стекла и надел ее вместе с парой плотных кожаных перчаток, покрытых стальной кольчугой. В нише был еще и факел из пропитанных маслом тряпиц; Библиотекарь зажег его от одного из мерцавших в тоннеле светильников.
У самой стенки ниши лежал медный ключ.
Библиотекарь взял его и глубоко вздохнул.
У каждой из Книг Силы свой особый характер. Октаво высокомерна и деспотична. «Гримуар крутой потехи» предпочитает убийственные розыгрыши. «Радость тантрического секса» приходится хранить в ледяной воде. Библиотекарь знал их все и знал, как с ними управиться.
Но эта книга была иной. Обычно люди знакомились с ней по десятым-двадцатым спискам, похожим на оригинал примерно так же, как рисунок взрыва похож, ну, на сам взрыв. Эта книга впитала в себя то чистейшее, графитово‑серое зло, о котором в ней говорилось.
Имя ее было выбито в камне над аркой, чтобы ни один человек или орангутан его не позабыл:
«НЕКРОТЕЛИКОМНИКОН»
Библиотекарь вставил ключ в замок и вознес молитву богам.
– У‑ук, – промолвил он истово. – У‑ук.
Дверь распахнулась.
В темноте за ней чуть слышно звякнула цепь.
– Она все еще дышит, – сказал Виктор. Лэдди скакал вокруг них и истошно лаял.
– Может, тебе стоит на ней одежду расстегнуть? – предложил Гаспод. – Я просто так сказал, – добавил он. – Не надо так на меня глядеть. Я же пес, что я вообще понимаю?
– Кажется, она в порядке, но… посмотри на ее руки, – сказал Виктор. – Что, черт возьми, она тут делала?
– Дверь открывала, – ответил Гаспод.
– Какую еще дверь?
– А вон ту.
Часть холма обрушилась. Из песка показались большие каменные блоки. И еще пеньки древних колонн, торчавшие словно фторированные зубы.
Между двумя из них высилась арка ростом с трех Викторов. Проход в нее закрывала светло-серая дву-створчатая дверь – то ли из камня, то ли из окаменевшего за долгие годы дерева. Одна створок была чуть приоткрыта, но распахнуться ей мешала песчаная куча. В песке виднелись лихорадочно прокопанные борозды. Джинджер пыталась одолеть его голыми руками.
– Глупо, на такой-то жаре, – отсутствующе пробормотал Виктор. Он перевел взгляд с дверей на море, а потом вниз, на Гаспода.
Лэдди взобрался на песчаную горку и возбужденно облаял щель между створками.
– Чего это он? – спросил Виктор, неожиданно испугавшись. – Смотри, у него шерсть дыбом встала. Как думаешь, может, это он своим таинственным животным чутьем унюхал зло?
– Я думаю, что он придурок, – ответил Гаспод. – Лэдди, заткнись!
Раздался взвизг. Лэдди отшатнулся от двери, потерял равновесие на осыпающемся песке и скатился по склону. Потом вскочил и немедленно залаял снова: не как обычный глупый пес, а по-настоящему – так, словно загнал на дерево кошку.
Виктор склонился и коснулся двери.
Она была очень холодной, несмотря на вечную голывудскую жару, и еще ему почудился едва заметный намек на дрожь.
Виктор провел пальцами по ее поверхности. Дверь оказалась неровной, как будто раньше на ней была резьба, за много лет стершаяся до неразличимости.
– Такая дверь… – сказал у него за спиной Гас-под, – такая дверь, если тебе интересно мое мнение… такая дверь… такая дверь… – он глубоко вздохнул, – предвещает.
– А? Что? Что предвещает?
– А она не обязана предвещать что-то конкретное, – объяснил Гаспод. – Плохо уже то, что она вообще предвещает, ты уж мне поверь.
– Наверное, она очень важная. Похоже на вход в храм, – сказал Виктор. – Зачем Джинджер ее открывать?
– Кусок холма отвалился – а под ним таинственная дверь, – покачал головой Гаспод. – Всем предвестьям предвестье. Давай-ка смотаемся куда-нибудь подальше, и там об этом хорошенько подумаем, ладно?
Джинджер застонала. Виктор присел рядом с ней.
– Что она сказала?
– Не знаю, – сказал Гаспод.
– Мне вроде как послышалось: «Я хочу плыть одна»…
– Бредит. Это у нее солнечный удар, – с видом знатока заявил Гаспод.
– Может, ты и прав. Лоб у нее определенно горячий.
Виктор поднял Джинджер, пошатнувшись под ее тяжестью.
– Пойдем, – пропыхтел он. – Вернемся в город. Скоро стемнеет.
Он оглядел росшие вокруг карликовые деревца. Дверь находилась в своего рода впадине, где, видимо, собиралось достаточно роcы, чтобы растительность тут была не такой иссохшей, как в округе.
– Знаешь, а ведь мне это место знакомо, – сказал Виктор. – Мы здесь наш первый клик рисовали. Тут я с ней и познакомился.
– Очень романтично, – донесся издалека голос поспешно улепетывавшего Гаспода; Лэдди жизнерадостно скакал вокруг него. – Если оттуда полезет какая мерз-кая тварь – можете назвать ее Нашим Чудовищем.
– Эй! Подожди!
– Так пошевеливайся.
– Как думаешь, а куда она хотела плыть одна?
– И не представляю.
Когда они ушли, впадинку вновь затопило молчание.
Вскоре зашло солнце. Его длинные лучи озарили дверь, превращая мельчайшие царапины в глубокие борозды. Если включить воображение, показалось бы, что они складываются в изображение человека.
С мечом.
Песчинка за песчинкой, почти неслышно, песок утекал от двери. К полуночи она приоткрылась еще как минимум на шестнадцатую часть дюйма.
Голывуд грезил.
Он грезил о том, как пробуждается.
Рубина затушила огни под чанами, заворотила скамьи на столы и уже готова была закрыть «Голубую глину». Но прежде чем задуть последнюю лампу, она остановилась перед зеркалом.
Сегодня ночью он снова будет ждать у дверей. Он дежурил там каждую ночь. А этим вечером заглядывал внутрь, чему-то улыбаясь. Он явно что-то задумал.
Рубина прислушалась к советам рисовавшихся в кликах девушек и вдобавок к перьевому боа прикупила широкополую шляпку с какими-то ууграах – кажется, они назывались вишенками. Эффект, как ее заверяли, был сногсшибательный.
Беда была в том, что Детрит – Рубина не могла этого не признать – был весьма привлекательным троллем. Уже миллионы лет троллихи западали на мужчин, сложенных точно монолиты с яблочками на верхушке. Предательские инстинкты Рубины слали по ее спинному мозгу послания, коварно настаивая, что вот эти длинные клыки и кривые ноги – ровно то, что нужно избраннику юной троллихи.
Тролли вроде Скалы или Морри, конечно, были гораздо более современными – они, например, умели пользоваться ножом и вилкой, – но в Детрите было что-то… успокаивающее. Может быть, то, как энергично он касался земли кулаками. А еще, помимо прочего, Рубина была уверена, что она умнее его. Детрит отличался этакой безмозглой целеустремленностью, которая казалась ей весьма привлекательной. Снова инстинкты – ум троллям для выживания никогда особенно нужен не был.
К тому же Рубина вынуждена была признать, что как бы она ни прикрывалась перьевыми боа и модными шляпками, ей уже под сто сорок, а весу в ней на четыреста фунтов выше, чем требуют того стандарты красоты.
Ах, если бы он только пошевелил извилинами.
Хотя бы одной.
Может, стоит попробовать эту самую косметику, про которую рассказывали девочки…
Рубина вздохнула, задула лампу, открыла дверь – и вышла в лабиринт корней.
Гигантское дерево заняло собой весь переулок. Детрит, должно быть, притащил его издалека. Немногие уцелевшие ветви залезали в окна или печально качались на ветру.
А посередине всего этого гордо восседал на стволе Детрит, улыбаясь точно расколотый арбуз и широко раскинув руки.
– Та-да-а‑а! – провозгласил он.
Рубина испустила колоссальный вздох. Троллям романтика дается нелегко.
Библиотекарь заставил страницу открыться и приковал ее цепью. Книга попыталась его цапнуть.
Это содержимое «Некротеликомникона» сделало его таким, каким он был. Злобным и коварным.
А содержались в нем запретные знания.
Ну ладно, не совсем запретные. Никто их никогда не запрещал. Прежде всего, чтобы их запретить, нужно было знать, в чем они заключаются, – а это было запрещено. Но в книге определенно содержалась такая информация, узнав которую горько об этом жалеешь[18].
Легенды гласили, что любой смертный человек, прочитавший несколько строчек оригинала, умрет, лишившись рассудка.
И это была чистая правда.
Также легенды гласили, что в книге содержатся такие иллюстрации, от которых мозг даже самого сильного человека покинет голову сквозь уши.
Это, скорее всего, тоже была правда.
А еще легенды гласили, что если человек хотя бы просто откроет «Некротеликомникон», плоть с его ладони сбежит к предплечью.
Никто не знал, правда ли это, но звучало оно достаточно устрашающе, чтобы оказаться правдой, а экспериментировать никому не хотелось.
Легенды очень многое гласили относительно «Некротеликомникона», однако ни в одной из них ничего не говорилось об орангутанах, которые с точки зрения легенд могли книгу хоть грызть, хоть драть в мелкие клочья. Худшее, что случалось с Библиотекарем после ее чтения, – это легкая мигрень да мелкая сыпь, однако это был не повод рисковать. Он поправил закопченные стекла маски и пробежался затянутым в черную кожу пальцем по содержанию; когда палец приближался к ним, слова подбирались и пытались его укусить.