– Если хочешь шерсти лишиться, котеночек, так ты по адресу обратился, – прорычал Гаспод, вновь оскалив гниющие клыки.
– Я не обяфан терпеть такое обращение. – Кот надменно задрал нос. – Пойдем, Пифк. Отыщем себе мусорную кучу, где поменьше дряни.
Гаспод проводил их гневным взглядом.
– Слабаки! – прокричал он вслед.
А потом, ненавидя себя, бросился догонять Джинджер. «Будь я волком – а формально это и правда так, – подумал он, – дело бы точно кончилось блеском клыков и всем таким прочим. Любая девица, бродящая в одиночестве, узнала бы, что почем. Я ведь могу напасть, в любой момент могу, просто сознательно этого не делаю. И я уж точно за ней не приглядываю. Я знаю, что Виктор попросил меня за ней приглядывать, но никто не посмеет сказать, что я слушаюсь людей. Хотел бы я посмотреть на человечишку, который посмеет мне что-нибудь приказать. Я бы ему глотку выгрыз. Ха.
А если с ней что-нибудь случится – он ведь целыми днями будет ходить и грустить и наверняка забудет меня покормить. Оно, конечно, собакам вроде меня и не нужно, чтобы люди их кормили, я ведь и оленя могу завалить – запрыгнуть ему на спину и яремную вену перекусить, – просто на блюдечке еду получать удобнее».
Джинджер шагала быстро. Гаспод, вывалив язык, изо всех сил старался поспеть за ней. Голова у него раскалывалась.
Несколько раз он осторожно оглядывался, чтобы посмотреть, не следят ли за ним другие собаки. Если следят, подумал он, можно будет притвориться, что он за ней гонится. Тем более что он и так это делает. Да. Беда в том, что у него и в лучшие-то времена с дыхалкой были проблемы, и не отставать от Джинджер становилось все сложнее. Приличной девушке хватило бы совести притормозить.
Джинджер уже поднималась на холм.
Гаспод решил было залаять – если потом кто-нибудь станет об этом болтать, всегда можно будет сказать, что он хотел ее напугать. Вот только воздуха у него в легких едва хватило бы на устрашающий хрип.
Джинджер взобралась по склону и скрылась в маленькой ложбинке между деревьев.
Гаспод на подгибающихся лапах последовал за ней, восстановил равновесие, открыл было рот, чтобы проскулить предупреждение, – и чуть не подавился языком.
Дверь приоткрылась еще на несколько дюймов. На глазах у Гаспода гора песка осела еще сильнее.
И еще он слышал голоса. Казалось, что они произносят не слова, а скелеты слов, голые смыслы. Они гудели вокруг его круглой головы, словно комары-побирушки, выпрашивая, и умоляя, и…
…он был самым знаменитым псом на свете. Не было больше никаких колтунов, проплешины скрылись под лоснящимися кудряшками, шерсть покрыла все его внезапно постройневшее тело и больше не застревала между зубами. На тарелках перед ним возникали не таинственные разноцветные потроха, которыми он привык питаться, а багровые куски вырезки. Миска с его именем была полна сладкой воды – нет, пива. Витавшие в воздухе манящие ароматы подсказывали, что после того, как он утолит голод и жажду, множество собачьих леди будут рады составить ему компанию. Тысячи людей восхищались им. У него был именной ошейник и…
Нет, это неправильно. Только не ошейник. Согласишься на ошейник – а там и до игрушек с пищалками недалеко.
Видение недоуменно схлопнулось, и вот уже…
…он вел стаю между темных, увенчанных снежными шапками деревьев: красные пасти распахнуты, длинные лапы пожирают дорогу. У улепетывавших на санях людишек не было ни единого шанса; один из них, крича, распластался на дороге, когда под полозья подвернулась ветка, и вот уже Гаспод и волки набросились…
Нет, и это неправильно, содрогнувшись, подумал он. Людей есть нельзя. Бесят они ужасно, видят боги, но есть их нельзя.
Столкновение инстинктов грозило закоротить его шизофренически собачий мозг.
Голоса с отвращением сдались и обратили свое внимание к Джинджер, которая методично рылась в песке.
Одна из Гасподовых блох впилась в него. Должно быть, вообразила себя величайшей блохой в мире. Он автоматически задрал лапу, чтобы почесаться, и чары спали.
Гаспод моргнул.
– Чтоб меня, – проскулил он.
Так вот что творится с людьми! Интересно, что чудится ей?
Шерсть на хребте Гаспода поднялась дыбом.
Здесь не нужны были никакие таинственные животные инстинкты. Для того чтобы перепугаться, ему хватило и обычных, повседневных. По ту сторону двери скрывалось что-то жуткое.
А она пыталась его выпустить.
Гаспод должен был ее разбудить.
Укусить Джинджер было не лучшей идеей. Зубы у него в последнее время были не в лучшем состоянии. И Гаспод сильно сомневался, что лай подействует лучше. Оставался единственный выход…
Песок зловеще колебался под его лапами; быть может, песчинкам чудилось, что они – скалы. Хилые деревца, окружавшие ложбинку, мнили себя секвойями. Даже воздух, окутывавший круглую головенку Гаспода, лениво волновался – но кто может сказать, о чем грезит воздух?
Гаспод подбежал к Джинджер и ткнулся носом ей в ногу.
У вселенной есть множество ужасных способов разбудить человека – например, шум толпы, выламывающей входную дверь, вой пожарных сирен или осознание, что понедельник, который в пятницу вечером казался таким далеким, уже наступил. Строго говоря, мокрый собачий нос среди них не самый худший, но есть у него своя, особая кошмарность, которую знают и страшатся ценители ужасного и собаковладельцы всей вселенной. Больше всего это похоже на любовно приложенный к вашему телу кусок полуразмороженной печенки.
Джинджер моргнула. Сияние ушло из ее глаз. Она посмотрела вниз, и выражение испуга на ее лице сменилось изумлением, а потом, когда она увидела ухмылявшегося ей Гаспода, будничным испугом.
– Приветик, – подхалимски сказал Гаспод.
Джинджер отшатнулась, закрываясь руками. Между ее пальцев сыпался песок. Она недоуменно посмотрела на него и снова перевела взгляд на Гаспода.
– Боги, это омерзительно, – сказала она. – Что происходит? Как я здесь оказалась?
Ее руки взлетели к губам.
– О нет, – прошептала Джинджер, – только не снова!
Она посмотрела на Гаспода, потом на дверь, развернулась, подобрала сорочку и бросилась в город сквозь утренний туман.
Гаспод, спотыкаясь, поспешил за ней, чувствуя разлитый в воздухе гнев и отчаянно пытаясь оказаться как можно дальше от двери.
«Там, внутри, что-то страшное, – подумал он. – Какие-нибудь твари со щупальцами, которые всем лица отрывают. Ну правда, когда находишь таинственные двери в склоне холма, логично же, что то, что из них вылезет, не радо будет тебя увидеть. Жуткие твари, которых человек не должен… это самое… и есть тут один пес, который их тоже не желает… это самое. И с чего ей…»
Он ворчал всю дорогу до города.
За спиной у него отворилась на мельчайшую долю дюйма дверь.
Голывуд пробудился задолго до Виктора, и эхо молотков со студии «Век Летучей Мыши» разносилось повсюду. Целые повозки бревен выстроились в очередь перед воротами. Целый поток маляров и плотников обрушился на Виктора и оттолкнул его в сторону. На территории студии целые толпы рабочих роились вокруг поглощенных яростным спором фигур Сильверфиша и С.Р.Б.Н. Достабля.
Виктор подошел к ним как раз в тот момент, когда Сильверфиш пораженно воскликнул:
– Весь город?
– Окраины можно не делать, – сказал Достабль. – Но центр мне нужен весь. Дворец, Университет, Гильдии – все, что делает его настоящим городом, ясно? Город должен быть как настоящий!
Лицо у него было красное. Позади маячил Детрит и одной рукой, как официант, терпеливо держал над головой что-то, очень похожее на кровать. Достабль сжимал в кулаке простыню. Виктор вдруг осознал, что и простыня, и вся кровать целиком исписаны словами.
– Но траты… – запротестовал Сильверфиш.
– Деньги мы как-нибудь найдем, – спокойно заверил его Достабль.
Сильверфиш так не перепугался бы, заявись Достабль к нему в женском платье. Он попытался взять себя в руки.
– Ну, если ты уверен, Себя-Режу…
– Вот именно!
– …полагаю, мы можем отбить его стоимость за несколько кликов, и может даже сдать его в аренду…
– Что ты несешь? – рявкнул Достабль. – Мы строим его для «Сдутых шквалом»!
– Да, да, конечно, – успокаивающе сказал Сильверфиш. – Но потом мы сможем…
– Потом? Не будет никакого потом! Ты что, сценарий не читал? Детрит, покажи ему сценарий!
Детрит послушно уронил кровать между ними.
– Это же твоя кровать, Себя-Режу…
– Сценарий, кровать – какая разница? Смотри… вот здесь… чуть выше резьбы…
Пока Сильверфиш читал, стояла тишина. Она была довольно долгой. Сильверфиш не привык читать то, что не было записано в столбик с итоговой суммой внизу.
Наконец он сказал:
– Ты… собираешься его… сжечь?
– Это исторический факт. С историей не поспоришь, – самодовольно заявил Достабль. – В гражданскую войну город сгорел, это каждый знает.
Сильверфиш подтянулся.
– Город, может, и сгорел, – холодно сказал он, – но бюджет для этого я искать не обязан! Это безответственная расточительность!
– Я как-нибудь его оплачу, – спокойно ответил Достабль.
– Давай я тебе объясню в двух словах: это не-возможно.
– Это три слова, – заметил Достабль.
– Я ни в коем случае не стану над этим работать, – сказал Сильверфиш, не обращая внимания на то, что его перебили. – Я пытался взглянуть на вещи твоими глазами, понятно? Но ты пытаешься сотворить из движущихся картинок… сотворить из них… сотворить из них грезы. Я не собирался их в это превращать! Я в этом не участвую!
– Хорошо. – Достабль поднял взгляд на тролля. – Господин Сильверфиш уходит, – сказал он. Детрит кивнул и медленно, но твердо поднял Сильверфиша за воротник.
Алхимик побледнел.
– Ты не сможешь от меня просто так избавиться, – сказал он.
– Поспорим?
– Ни один алхимик Голывуда не станет на тебя работать! И рукояторов мы заберем! У тебя ничего не останется!