– Нет! Но при этом я всегда вижу один и тот же сон. – Она прищурилась. – Эй, а откуда ты все это знаешь?
– Я… мне один волшебник рассказывал, – сказал Виктор.
– А ты сам, случайно, не волшебник?
– Ни в коем случае. В Голывуд волшебников не пускают. Так что там у тебя за сон?
– О, он слишком странный, чтобы в нем был какой-то смысл. И вообще, он мне снится еще с детства. Он начинается с горы, только это не обычная гора, потому что…
Над ними навис Детрит.
– Молодой господин Достабль говорит, что пора возвращаться к рисовке, – прогремел он.
– Ты можешь сегодня переночевать у меня? – прошипела Джинджер. – Пожалуйста! Разбуди меня, если я снова буду ходить во сне.
– Гм, ну хорошо, но твоей домоправительнице это может не понравиться…
– О, у госпожи Космопилит очень широкие взгляды, – успокоила его Джинджер.
– Да?
– Она просто подумает, что мы занимаемся сексом, – объяснила Джинджер.
– А‑а, – отрешенно протянул Виктор. – Ну тогда все в порядке.
– Молодой господин Достабль не любит, когда его заставляют ждать, – сообщил Детрит.
– Ой, да заткнись, – сказала Джинджер. Она встала и отряхнула платье. Детрит моргнул. Заткнуться ему обычно не говорили. На лбу у него проступило несколько обеспокоенных трещинок. Он повернулсяя и на этот раз попытался нависнуть над Виктором.
– Молодой господин Достабль не любит…
– Да отвали ты! – рявкнул Виктор и убрел следом за Джинджер.
Детрит остался в одиночестве и скосил глаза в попытке задуматься.
Конечно, время от времени ему говорили что-ни-будь вроде «отвали» или «заткнись», но голоса их при этом дрожали от испуганной бравады, поэтому он всегда отвечал им остроумным «Хур-хур» и бил их по голове. Но никто и никогда не разговаривал с ним так, словно его существование – это последняя в мире вещь, которая их беспокоит. Его массивные плечи обмякли. Возможно, все эти ухаживания за Рубиной плохо на него влияли.
Солл стоял над душой у художника, переделывавшего таблички. Когда подошли Виктор с Джинджер, он поднял взгляд.
– Ладно, – сказал он, – все по местам. Начнем со сцены бала.
Солл выглядел очень довольным собой.
– А с репликами разобрались? – спросил Виктор.
– Никаких проблем, – гордо ответил Солл. Потом взглянул на солнце. – Мы кучу времени потеряли, – добавил он, – так что давайте не будем тратить его и дальше.
– Удивительно, что С.Р.Б.Н. вот так тебе уступил.
– А у него не было никаких шансов. Думаю, он сейчас дуется у себя в конторе, – высокомерно сказал Солл. – Ну ладно, ребята, давайте-ка…
Художник, делавший таблички с репликами, потянул его за рукав.
– Господин Солл, я только хотел спросить, что мне написать для большой сцены, раз Виктор теперь не упоминает ребрышки…
– Не отвлекай меня, я занят!
– Но, может быть, вы мне хоть идейку подкинете…
Солл решительно отцепил пальцы художника от своего рукава.
– Если честно, – сказал он, – мне на это плевать.
И зашагал к рисовальной площадке.
Художник остался в одиночестве. Он поднял свою кисть. Его губы неслышно двигались, пробуя слова на вкус.
А потом он сказал:
– Хм-м. А неплохо.
Банана Х’Ула, самый умелый из охотников великих желтых равнин Клатча, затаил дыхание, щипчиками устанавливая на место последнюю деталь. По крыше его хижины барабанил дождь.
Вот так. Готово.
Он никогда прежде ничего подобного не создавал, но знал, что делает все как надо.
За свою жизнь он кого только не ловил, от зебр до тарг, но чего он этим добился? Однако вчера, отвозя шкуры в Н’Куф, он услышал, как один торговец сказал: мол, если кому удастся создать улучшенную мышеловку, то мир проложит к его жилищу широкую дорогу.
Всю ночь Банана пролежал без сна, размышляя об этом. Потом, с первым лучом зари, он палочкой нарисовал на стене хижины несколько чертежей и принялся за работу. В городе он воспользовался возможностью взглянуть на несколько мышеловок, и они определенно были далеки от идеала. Те, кто их придумал, не были охотниками.
Он взял в руку веточку и осторожно коснулся ею механизма.
Щелк.
Превосходно.
Теперь ему оставалось только отнести мышеловку в Н’Куф и узнать, захочет ли торговец…
Дождь сегодня был на редкость громкий. Собственно говоря, он больше напоминал…
Когда Банана пришел в себя, он лежал в руинах своей хижины посреди полосы утоптанной глины в полмили шириной.
Он недоуменно оглядел останки своего жилища. Он взглянул на бурый шрам, простиравшийся от горизонта до горизонта. Он увидел, как далеко-далеко на одном конце этого шрама клубится темное, грязноватое облако.
А потом он посмотрел себе под ноги. Улучшенная мышеловка превратилась в довольно симпатичный двухмерный рисунок, впечатанный в след огромной ступни.
– Вот уж не думал, что получилось настолько удачно, – пробормотал он.
Согласно учебникам истории, битва, решившая исход Анк-Морпоркской Гражданской войны, произошла туманным утром на болоте между двумя горстками вусмерть измотанных людей, и, хотя одна из сторон утверждала, что победила, настоящий итоговый счет был 0:1000 в пользу воронья, как, собственно, бывает почти в любой битве.
Оба Достабля сходились на том, что, будь их воля, такой третьесортной войной никто бы не отделался. Это же сущее преступление – что важнейшему, поворотному событию в истории города позволили пройти без участия тысяч бойцов, и верблюдов, и траншей, и земляных валов, и осадных орудий, и требуфетов, и лошадей, и знамен.
– Да еще и в клятом тумане, – проворчал Гафер. – А об освещении кто думать будет?
Он обозрел предполагаемое поле битвы, прикрывая ладонью глаза от солнца. Над этой сценой предстояло работать одиннадцати рукояторам, рисовавшим ее со всех возможных ракурсов. Один за другим они показали большие пальцы.
Гафер постучал по своему картиночному ящику.
– Готовы, парни? – спросил он.
Послышался писклявый хор.
– Молодцы, – похвалил Гафер. – Сделайте все как следует, и воздастся вам лишней ящерицей к чаю.
Он ухватился одной рукой за ручку ящика, а другой поднял рупор.
– Ждем команды, господин Достабль! – прокричал он.
С.Р.Б.Н. кивнул и собрался было поднять руку, но тут за нее ухватился Солл. Его племянник внимательно разглядывал выстроившихся в шеренги всадников.
– Одну секундочку, – спокойно сказал он, а потом сложил ладони и прокричал: – Эй, ты! Пятнадцатый рыцарь с конца! Да, ты! Будь другом, разверни свое знамя! Спасибо. А теперь, пожалуйста, сходи к госпоже Космопилит за новым. Спасибо.
Солл повернулся к дяде и поднял брови.
– Это… это геральдический герб, – быстро проговорил Достабль.
– Перекрещенные ребрышки на поле из салата? – уточнил Солл.
– Эти древние рыцари так любили покушать…
– И девиз мне понравился, – сказал Солл. – «Ребрышки от Харги: остры как меч, красны как кровь». Интересно, а если бы у нас был звук, какой бы у этого рыцаря оказался боевой клич?
– Ты же моя плоть и кровь, – понурил голову Достабль. – Почему ты так со мной поступаешь?
– Потому что я твоя плоть и кровь, – ответил Солл.
Достабль просветлел. Ну да, если взглянуть с этой точки зрения, все было не так уж плохо.
Это Голывуд. Чтобы время текло быстрее, нужно просто зарисовать стремительный бег стрелок на часах.
Ресограф в Незримом Университете фиксировал уже семь плибов в минуту.
А под конец дня они предали Анк-Морпорк огню.
За его долгую историю настоящий город поджигали уже много раз – из мести, по неосторожности, из вредности, а порой и для того, чтобы получить страховку. Большая часть каменных строений, которые и делали Анк-Морпорк городом, переживали эти пожары без проблем, и многие горожане[21] считали даже, что хороший пожар примерно раз в сотню лет полезен для здоровья города, поскольку помогает снизить популяцию крыс, тараканов, блох и, разумеется, людей, недостаточно богатых, чтобы жить в каменных домах.
Знаменитый Пожар, случившийся во время Гражданской войны, был примечателен лишь потому, что город подожгли обе стороны одновременно, чтобы он не достался врагу.
Если верить учебникам, в остальном пожар был не слишком впечатляющим. Река Анк тем летом разлилась особенно широко, и большая часть города слишком отсырела, чтобы сгореть.
В этот раз все прошло гораздо лучше.
Пламя изливалось в небеса. Поскольку это был Голывуд, сгорело вообще все, потому что каменные и деревянные здания отличались друг от друга лишь цветом краски на холсте. Сгорел двухмерный Незримый Университет. Сгорел фасад дворца патриция – а других частей у него и не было. Даже уменьшенная копия Башни Искусства извергала пламя, точно римская свеча.
Достабль обеспокоенно наблюдал за этим зрелищем.
Немного погодя стоявший у него за спиной Солл спросил:
– Дядюшка, ты, никак, чего-то ждешь?
– Хм-м? О нет. Просто надеюсь, что Гафер рисует башню, вот и все, – ответил Достабль. – Это же очень важная, знаковая достопримечательность.
– Полностью с тобой согласен, – сказал Солл. – Очень важная. Такая важная, что за обедом я послал туда нескольких ребят, чтобы они удостоверились, что все в порядке.
– Правда? – виновато спросил Достабль.
– Да. И знаешь, что они обнаружили? Они обнаружили, что кто-то приколотил к ней снаружи фейерверки. Много-много фейерверков с фитилями. И хорошо, что они их нашли, потому что если бы фейерверки взорвались, они испортили бы нам кадр, а мы никогда бы не смогли его повторить. Кстати, мне сказали, что фейерверки, похоже, должны были сложиться в слова – можешь поверить? – добавил Солл.
– Какие слова?
– Да мне что-то в голову не пришло уточнить, – сказал Солл. – Просто в голову не пришло.
Он засунул руки в карманы и принялся тихонько насвистывать. А немного погодя бросил на дядюшку косой взгляд.