ен.
Это происходит не со мной, не со мной. Он меня изнасилует как последнюю шалаву. Булат больше не будет моим единственным.
— Фидель, выйди отсюда. — громко звучит из дверей.
Слезы мешают мне видеть, но я знаю, что это говорит Булат.
Тело на мне застывает, дышит тяжело.
— Бо…
— Хватит, сказал. Пошел.
Тяжесть, вдавливающая меня в матрас, исчезает через секунду, слышится шорох ткани, глухие шаги, перемежающиеся с бряцаньем ремня.
Я подтягиваю ноги к груди и, позволяя слезам катиться по щекам, смотрю на Булата с немым вопросом: «Как ты мог?»
Не похоже, что он испытывает сожаление или раскаяние. Его лицо по-прежнему темное, как и его взгляд. Он подходит к кровати, дергает молнию на брюках и, обхватив мою голову, толкает к себе.
Хлопок входной двери слышится одновременно с тем, как он сдавливает мои скулы. Его член заполняет мой рот, заставляя меня поперхнуться, а слезам потечь заново. Булат начинает двигаться: крепко фиксирует мою голову, так, что я не могу пошевелиться, глубокими толчками загоняя эрекцию мне в горло. Использует меня как резиновую куклу с нужным отверстием.
Мне трудно дышать, желудок то и дело окольцовывают спазмы тошноты, из-за слез я ничего не вижу. В голове молотит единственный вопрос: зачем он так со мной? После того, как мы лежали в обнимку, как я рассказывала ему про отца; после того, как он помог мне с автомобильной школой. Словно ничего этого не было, словно я снова та бродяжка с дешевом платье, упросившая взять его к себе.
Мои скулы ноют, слезы льются даже из носа. Я мычу и царапаю его бедра, когда Булат до упора прижимает к себе мою голову. В горло толчками затекает его сперма.
Когда он отпускает меня, я чувствую себя разбитой. Уничтоженной. Вытираю локтем глаза и рот, беру его в фокус. Он по-прежнему стоит с расстегнутой ширинкой, тяжело дышит.
— Ты… как ты мог так со мной… За что… Я же просто… Ты хотел уехать к своей Карине… Я расстроилась… Думала, что...
— Ты зарвавшаяся дурочка, забывшая о границах, — голос Булата низкий и грубый, вибрирует гневом. — Ты за кого, блядь, меня принимаешь, а? Попробуешь еще раз меня унизить, пойдешь обсуживать фуры на трассу.
Темная фигура снова дрожит и расплывается перед глазами, и через мгновение я и вовсе перестаю его видеть. Потому что он выходит из комнаты. Спустя несколько секунд хлопает входная дверь. И из квартиры он уходит тоже.
24
Я битый час сижу на кровати и смотрю в стену. Из мышц будто выкачали всю кровь, потому что они ощущаются деревянными, глаза отказываются даже моргать. Слезы высохли почти сразу, как ушел Булат, и больше не появлялись — может быть, потому что я выплакала отведенный мне запас.
Время замедлилось, стало пресным и тягучим, эмоции, чувства — они словно перестали мне принадлежать. Нет ни боли, ни гнева, ни отчаяния — нет вообще ничего. Ощущаю себя выпотрошенной оболочкой. Еще два часа назад я с трепетом ждала вечера, строила планы назавтра, а сейчас понятия не имею, как жить дальше. Даже когда я сидела в автобусе "Череповец- Москва", не зная, что буду делать по приезде в столицу, даже когда Кристина выставила меня на улицу, я не чувствовала себя такой потерянной. Наверное, потому что тогда мне нечего было терять.
Я заставляю себя встать и пойти на кухню. В детстве, когда у меня случилась истерика, бабушка заставила выпить стакан воды, и я пришла в себя. Может, и сейчас мне это поможет.
В квартире царит мертвенная тишина, на кухонном столе стоят пустые чашки из-под кофе. Третья, из которой я пила, привлекая внимание Фиделя, так и осталась рядом с кофемашиной. Сквозь пелену оглушенной апатии снова режутся отчаяние и стыд. Ну для чего я вышла сюда и вела себя как идиотка? Светила грудью и задом перед этим придурком Фиделем? Почему не могла отсидеться в комнате? Может быть, тогда Булат помог бы Карине и вернулся ко мне. У меня ведь даже мыслей не было о том, чтобы смотреть на других мужчин. Я готова отдать ему себя всю: внимать каждому слову, дышать каждой минутой, которую он проводит со мной. А из-за одного идиотского поступка он теперь думает, что я запросто могу флиртовать с другими и вести себя как шалава.
Но я и его простить не могу. Разве можно быть таким жестоким? А если бы он не вошел вовремя, и Фидель меня изнасиловал? Булат видел, что я плакала, и все равно использовал меня. Как он может не замечать моих чувств? Хотя бы на секунду понимает, как это больно, когда человек, которого ты любишь, уходит от тебя к другой?
Боль внутри становится ярче. Нет, он, конечно, не понимает. Потому что не любит меня. А я столько себе придумала. Фантазировала, что раз уж он представил меня своим друзьям — то у нас все серьезно; что у него появились ко мне чувства. Думала, что он меня ревновал. Думала, что я для него хотя бы немного особенная.
Анестезия из шока и апатии отступает окончательно, боль в груди разливается кислотой: захватывает каждую клетку тела, отравляет ее собой. Эта боль — самая мучительная, потому что замешана на беспомощности. Я полностью раздавлена, а он сейчас с ней. Я люблю его, а ему, оказывается, все равно. Разве это справедливо, что один человек может так сильно ранить другого, и при этом не почувствует ничего?
Ради него мне хотелось становиться лучше: узнавать больше, выглядеть красивее. Нравилось его любить даже несмотря на наличие Карины, потому что я была уверена: придет день, когда ее между нами не станет. С ним часть меня, долгое время пустовавшая, вдруг стала полной. И вот сейчас я впервые не хочу его любить. Слишком мучительно, слишком больно и безнадежно.
Я мелкими глотками проталкиваю в себя воду и, замерев, смотрю перед собой. Не могу так. Раз ему все равно, я так не могу.
В спальню иду так быстро, что пятки стучат об пол. Распахиваю двери гардеробной и впиваюсь взглядом в одежду. Всю не возьму. Пусть не думает, что я настолько меркантильная и продажная. Мне ведь и трети вещей было достаточно. Остальные я покупала специально для него. Думала, что Булат увидит, какая я в них красивая, поймет, что у меня есть вкус и станет больше ценить.
Я забираю джинсы, толстовку, шорты и рубашку, купленные самыми первыми. Платья оставляю — все они были приобретены с мыслью о том, что, став настоящей парой, мы будем выходить в свет. Какая же я была глупая и наивная.
В прихожую шагаю быстро и шумно, чтобы не дать отчаянному вою сердца себя сбить. Я все делаю правильно. Если ему наплевать, то пусть остается без меня и будет счастлив со своей Кариной.
Останавливаюсь и после короткой заминки разворачиваюсь к кухне. Протираю стол, чашки убираю в посудомойку. Пусть после меня останется порядок. Так будет правильно.
— Булат Даянович вышел не в духе, — доверительно сообщает Михаил, когда я спускаюсь.
К сухим решительности и отчаянию примешивается щемящая грусть. Михаил еще не догадывается, что я все испортила, и мы больше никогда не увидимся.
Я выкладываю на стол ключи и смотрю на него. Плакать не стану — от слез только хуже. Потом, позже, где-нибудь.
— Я ухожу, Михаил. Здесь больше жить не буду. — На его растерянный взгляд, поясняю: — Не думайте, Булат меня не обижал. Я так сама решила. Передайте ему ключи, пожалуйста, и не злитесь на меня. Просто так будет лучше.
Михаил молча убирает связку в стол и смотрит на меня в грустью. Конечно, он будет скучать. Сердце у него не такое как у Булата.
— Обниматься не будем, — пытаюсь пошутить, когда глаза вдруг начинают чесаться. Все-таки Михаил относился ко мне как никто и старался помочь даже в мелочах. — Номер телефона у вас есть. Звоните в любое время, и я тоже буду.
Охранник кивает, и я ухожу.
Даже хорошо, что стало темнеть — так никто не станет сочувственно меня разглядывать и задаваться вопросом, что стряслось. Конечной цели у меня нет— я просто иду и намеренно воспроизвожу в памяти все то, что могло бы заставить меня разлюбить Булата. То, что он никогда не снимает обувь, хотя я несколько раз ему на это намекала, то, что не слишком разговорчив и то, что поступает плохо, занимаясь сексом сразу с двумя девушками: со мной и с Кариной. И скорее всего, он замешан в чем-то противозаконном, а это автоматически должно делать его не очень хорошим человеком. И он разрешил Фиделю меня лапать. Как я могу такого любить?
С такими мыслями я добредаю до парка. Сюда я иногда приходила в обед, садилась с мороженым на лавку и просто смотрела на людей. За ними интересно наблюдать: за мимикой, за прическами, одеждой, и особенно — разглядывать красивые лица.
Присев, достаю телефон и с минуту разглядываю записную книжку. Выбор, кому звонить, у меня невелик — Марина да Лариса.
Марина, как и всегда, приветливо интересуется, как у меня дела, и получив в ответ лживое «хорошо», говорит, что сегодня увидеться не сможет, потому что к ним с Дашей неожиданно приезжают родители, и они весь вечер проведут с ними. Она наверняка бы пригласила меня к себе, если я рассказала, что ушла от Булата и сижу на лавке в парке, но я не стала. Барьер какой-то.
По поводу того, что мне негде будет спать, не волнуюсь: деньги у меня есть. Карту я, конечно, оставила — брать ее было бы нечестно — но в кошельке лежит снятая наличность: около пятнадцати тысяч рублей, а еще есть евро. Их я понемногу откладывала для поездки в Италию, но не думала, что они мне так быстро пригодятся.
С минуту поразглядывав асфальт, я звоню Ларисе. О своей ситуации не говорю, просто слушаю ее рассказ о том, как она со своим парнем пришла в кино, а там объявили пожарную тревогу и им пришлось уйти. Пообещав встретиться на занятии, отключаюсь. Сама не знаю, для чего ей позвонила.
В воздухе окончательно стемнело, а по соседству от меня успела разместиться нетрезвая компания. Они распивают пиво и оглушительно смеются, а один из парней даже приглашает меня к ним, но я, конечно, отказываюсь. Еще чего не хватало.
Гнев и отчаяние притупились, и мысли, как упрямый магнит, снова вернулись к нему. К Булату. Вдруг он разобрался с аварией Карины и вернулся домой, а меня там нет. Звонить он мне, конечно, не станет — слишком гордый. Просто вычеркнет меня из своей жизни. Снова ужасная несправедливость. Потому что я вычеркнуть его не смогу.