Торбен вплотную придвинулся к ней, и она увидела резкие складки на его лице и расширенные поры у носа.
— Понимаешь, я все утро бродил по улицам, — зашептал он. — Я… так много всего передумал… вспомнил все, что у нас было с тобой, нашу молодость.. Ту маленькую пичужку в кафе. Как хороша ты была в тот день, Ингер.
Он смолк и понурил голову, словно волнение захлестнуло его. Может быть, он и правда взволнован?
— Маленькую пичужку, — беззвучно повторила она. Снова властно и громко застучало сердце. Да, помню пичужку с желтыми перышками на грудке…
— С красными, с красными…добродушно поправил он, это же была малиновка, Ингер.
— Да, — сказала она с глубоким вздохом. И подобно тому, как по улице проезжает уборочная машина и улица после этого уже стоит чистая, свободная от мусора, так и слова Торбена, прокатившись но сознанию Ингер, унесли с собой весь ее закоснелый гнев и лишь долгий, протяжный отавук его медленно стихал в ее сердце.
Значит, он ничего не забыл. Миг задрожал и, дрожа, стал шириться и расти, как робкая капля воды, прозрачная и сверкающая, и мало–помалу боль отпустила Ингер. Она протянула руку, и Торбен спрятал ее в свои ладони. И просто, уже не смущаясь, ой припал лбом к ее лбу.
Девушка на соседней койке снова взялась за шитье. А все же она глядела на них разинув рот.
— Ингер, — сказал он, глухо и без выражения, — если ты не уйдешь от меня, если все мы будем вместе, ты, я и дети, клянусь тебе, мы станем жить лучше прежнего. И с деньгами тоже станет полегче. Я возьму ссуду в издательстве, и мы поправим наши дела. Пусть снова будет у нас настоящий семейный очаг. Я и сам понимаю, что зашел слишком уж далеко.
Ингер слегка отпрянула от него, оросила на мужа настороженный взгляд. Костюм его был неопрятен. Он уже начал походить на мужчину, лишенного женской заботы: никто не снимает с пиджака ниток, никто не зашивает дыр, не обстирывает его.
— Да, сказала она, — ты зашел слишком далеко.
И еще подумала: «Как это я раньше не поняла. У него просто нет средств разводиться».
Его красивые губы сложились в улыбку, и на лице проступило плутоватое выражение.
— Отдай мне письмо, — мягко проговорил он. Все равно это никакое не доказательство.
— Если так, зачем оно тебе?
— Сам не знаю. Мне неприятно, что ты держишь его у себя, и вообще: никому не надо оставлять письменные документы.
Он умолк, и между супругами снова наросло на–пряжение. Оба вспомнили сейчас о той, что получила от 'Торбена не один «письменный документ». —
— Сумка моя — дома, на столике у трельяжа, раздельно произнесла Ингер. Хочешь, открой ее и возьми письмо. Но расскажи мне, как же все это случилось. Где ты встретился с той? .
Она перевернулась на бок. Девушка на соседней койке читала, лежа спиной к супругам.
«Если я заставлю его рассказать мне о той женщине, он заметно охладеет к ней, — подумала Ингер. Такой уж он человек». у.
— Я встретился с ней совершенно случайно, — с усилием проговорил он. Это было на улице Вестербро. Понимаешь, у нее отвалился каблук от туфли. А я подиял его…
Казалось, Ингер видит наяву всю эту картину. Усилием воли она заставила себя лежать неподвижно. И спросила, стараясь, чтобы голос звучал приветливо, по крайней мере, без злости. . —
— Ну а дальше что было? — спросила она.
— Я проводил ее домой до парадной двери. И дал ей свою визитную карточку.
— Оригинально! — У Ингер вспыхнули щеки: — Я же подарила тебе эти визитные карточки на Рождество!
— Я почти что позабыл эту встречу, когда она вдруг позвонила мне — больше недели прошло. Теперь Торбен словно бы рассказывал всю историю самому себе.
А Ингер снова откинулась назад и легла на спину, опустив голову на скрещенные руки. Он же подался вперед и вперил взгляд в пол. Волосы уже почти закрывали его уши.
— А она знала, что ты женат?
— Нет, тогда еще не знала. Но я почти сразу же сказал ей об этом.
— Верю, верю, ответила ему Ингер. Ну и что же? Как она это приняла?
— Не знаю. Скорей всего, она вообще об этом не задумывалась. Пока ты не нашла клочки моего письма…
— Ты и это ей рассказал?
— Да..
— Ну и что ж теперь? Она носится с мечтой выйти за тебя замуж, не так ли?
Вопрос прозвучал слишком уж ехидно, насмешливо, и Торбен невольно встрепенулся, словно только теперь осознал, с кем он говорит, кому исповедуется.
— Нет, испуганно отозвался он, — нет, не думаю. А вообще–то я, право, не знаю. Да мне и неинтересно, с какой мечтой она носится. Ей всего девятнадцать, она не знает жизни, не понимает, что такое брак, и я больше. не в силах рассказывать тебе о ней. Да и толку от этого нет. Только пытка для нас обоих.
— Да, для меня, безусловно, пытка. Пытка — само сознание, что мы принесли этого ребенка в жертву случайной связи.
Он метнул в нее робкий, тревожный взгляд.
— Все связи — случайные, — упрямо возразил он. А к врачу ты, может, и без того ношла бы. Чтобы после образование свое завершить.
— Нет, — коротко отрезала она. Просто ты мечтал обрести свободу, избавиться от семьи. Потому ты и влюбился в нее. Ты, можно сказать, использовал ее, чтобы она подогревала эти твои устремления. Ты правда хотел отделаться от нас, вот для чего нужен был мой аборт. А теперь, когда ребенка уже нет, ты все равно развода не хочешь. Выходит, все было зря.
— Да, — безнадежно сказал он и спрятал лицо в ладони.
Она медленно провела пальцами по его волосам.
— Но я же могла отказаться сделать то, что я сделала, мягко сказала она. Не бери всю вину на себя. Мы не преступники. Это же делается изо дня в день во всем мире. Может, случившееся сблизит нас. Да и поздно нам начинать все сначала и растить маленьких детей. .
— Да, — он вскинул голову и уставился куда–то в пространство, — да, поздно начинать все сначала. — И снова на лице у него выступил пот. Он страдал. Наверно, рад был бы сейчас удрать куда угодно. Вот всегда он так. Жизнь утомляет его, как яркий свет прожектора, неотступно направленный на него. Свет, от которого ему некуда бежать. Ингер жалела мужа и одновременно презирала его. Значит, таков его жребий — принимать ее жалостливое презрение, а ее жребий, ее судьба — быть рабски привязанной к этому человеку: малейшее движение его души сказывается на ее настроении, на ее мыслях, на течении ее будней. «Так или иначе, — нодумала она с грустью, — отныне мы должны довольствоваться друг другом».
Она подтянула ноги под одеялом, обхватила руками колени. Почувствовала слабый запах крови, да, крови и еще хлора, эфира. Больничный воздух. Она взглянула на узкую спину соседки. Розы на ее тумбочке уже начали осыпаться.
Торбен проследил за ее взглядом.
— Наверно, мне следовало принести цветы, — смущенно проговорил он.
Волна детского плача вновь ворвалась в белую палату. —
— Может, во всем есть какой–то смысл, — неуверенно сказала она. Худо мы жили с тобой в последнее время, может, все само собой бы распалось… Иной раз дело идет к разводу даже против воли супругов. И только когда кто–то из них произнесет это слово, тогда только заметишь, что семья вот–вот рухнет, тогда только поймешь, надо ли разводиться. У меня, например, даже денег нет, чтобы нанять адвоката.
«Но ведь это неправда, — тут же спохватилась она. Пусть деталь эта несущественна, но я снова грешу против истины. Само собой, мать, да и другие родичи — исе бы мие помогли». На миг она задумалась о том, что же такое «связи» — связи семейные, связи дружеские.
Родичи и друзья спешат иа помощь тебе, стремясь взлатать лыру в сети, из которой никому выскользнуть не давно. Тебе помогут, тебя вытащат на поверхность, поддержат и иосалят на мосто. Родичи соберут совет, кии Смть © тобой дальие. Торбена опи не выносят. Искоторов время опи бы с радостью ей помогали. «Ах, какая у тебя благородная родня», — посмеивался 'Горбен. Дядя ее служил в Индии консулом, а кузина стала супругой дипломата. Все они ходили на рауты в королевский дворец. Хоть Торбен и вверг ее в бедность, но Ингер от этого не оскудела душой: она видела в своей нищете лишь ряд практических неудобств внешнего порядка.
Торбен рискнул улыбнуться.
— Может, мне лучше пойти домой? — спросил он. Сиделка сказала, тебе нужен покой.
— Конечно. А что ты сказал детям? Сусанна, кажется, думает, что у меня аппендицит?
— Да, — ответил он. Давай уж так и будем держаться этого.
Ингер расправила одеяло. Потом, задумавшись, принялась сдергивать с него шерстяные нитки.
— В холодильнике лежат две отбивные, — сказала она, — а фру Хансен начистила картофель. Пусть Сусанна сварит то и другое. Скажи, чтобы посмотрела по школьной поваренной книге, как это делается. А ты, Торбен, бога ради, следи за печкой, боюсь, как бы она не погасла. Она всегда гаснет, когда меня дома нет.
— Да, сказал он. Эта печка, знаешь, еще один сезон не протянет. Мы должны купить новую. Вот когда мы получим ссуду…
— Хорошо, — сказала она, значит, наведем в доме порядок.
Торбен встал, Ингер быстро взглянула на него.
— Кончай эту историю с девушкой, — тихо попросила она.
Он наморщил лоб.
— Ладно, — нехотя отозвался он. Только дай мне немного времени. Она ведь тоже человек.
Он надвинул на лоб свою шляпу, низкую, © шиокими полями. Шляпа скрыла от Ингер его глаза. Игновение он стоял словно бы в нерешительности, окачиваясь на носках. Темная личность, неискрений человек, ненадежный, несчастный. Наклонившись жене, он неловко поцеловал ее в щеку.
— До свиданья, — сказал он. Завтра непременно иду опять. И не тревожься о том, что там творится ма. Если даже огонь погас, ничего, я затоплю печь.
Он ушел, но все же не забыл, слегка приподняв япу, поклониться на прощание молодой соседке Ин‚ которая снова села у себя на кровати.
— Какой у вас интеросный муж, сказала она, огда Торбен закрыл за собой дворь. Скажите, оп то, художник?
Ингер приветливо улыбнулась девущке. Вообще–то свушка симпатичная.