Аксель рассказал, что только что продал картину. И еще он рассказал, что пошел навестить свою мать, и вот, как раз в то самое время, когда он был у матери, к ней заявился сборщик взносов из Союза адептов кремации, и оказалось, что мать авансом в рассрочку платит за его, Акселя, сожжение. Что ж, он столько спирта набрался, что, право, только чиркни спичкой — и готов!
Самое оживленное веселье во всем кафе царило за их столиком, другие посетители смотрели на них с улыбкой.
— Брр, кремация, — сказала Ева, — жуть какая. Отчего мы все про страшное говорим. Как заведет
Торкиль свое — про последствия ядерных взрывов, мне уже чудится, что я гнию изнутри.
— А унас в школе в кабинете хранились заспиртованные эмбрионы, — улыбаясь, сказала Эллен, они походили на злобных старичков, изведавших за долгие жизни все пороки. Одна девочка показала мне их задолго до того, как мы стали изучать биологию. Мне всего лет восемь, а не то девять было, и я твердо решила, что нипочем не стану рожать детей, раз уж они такие страшные… «Ага, сказал Аксель и доверительно наклонился к друзьям, — знаете, я когда–то был знаком с девушкой, которая служила санитаркой в больнице. Только она была ненормальная. Представляете, отвела меня как–то в подвал, где рядами лежали трупы. И у каждого к большому пальцу ноги был прикреплен клочок бумаги с фамилией и именем покойника. Вот какой конец всех нас ждет. Так давайте хоть повеселимся, пока живы. ,
Он встал и пригласил Эллен на танец, и загремела пылкая самба. Золотистая грива Эллен вихрем металась в воздухе, будто язык пламени, беспрерывно меняющего форму. Это был поистине артистичный танец, и все гости в кафе захлопали, когда музыка смолкла. Танцоры, задыхаясь, возвратились к своему столику. Щеки Эллен пылали.
— Отчего вы не танцуете? — спросила она. Вы себя так ведете, словно вам за пятьдесят.
— Пойдем? — Торкиль умоляюще посмотрел на Еву, и в глазах у него была надежда, которую ей не хотелось бы поощрять. На душе уже не было так светло; робкая беспричинная радость, зашевелившаяся в ней, растерянно заметалась в поисках опоры, за какую можно бы ухватиться, но так и не нашла ее. Ева устала, она вдруг затосковала по своей одинокой, пустой комнатушке с ее багровым мраком, по мукам сердца в ее тишине.
— Нет, сказала она, — не могу, и потупилась, уставившись в скатерть. Не хочет она, чтобы Торкиль обнимал ее в танце. Не хочет, чтобы он принимался за старое.
Дверь в кафе распахнулась, и Ева привычно повернула голову. Кровь бросилась ей в лицо, сердце часто забилось. Мимо нее прошел Торбен, легко приподняв шляпу в знак приветствия. Он сел за пустой столик у противоположной стены. Еве казалось, что все видят ее насквозь, но ей было все равно. Он пришел. Он заметил ее. Она разгладила брови, одернула юбку, затеребила свой белый воротничок. Она знала, что он придет. Только ради этой минуты она и жила. Она счастлива. Она сейчас пересядет за его столик. Только надо что–то сказать друзьям, пусть перестанут пялиться на нее, освободят ее от своего липкого всезнания, грубого смеха, пустых голосов. Все трое, как ей показалось, смотрели на нее с укором.
— Что только ты в нем нашла, — вырвалось у Эллен, — один бог знает! —
«А что, он похож на конторщика, — равнодушно проговорил Аксель.
— Я не таким себе его представлял, горько заметил Торкиль и, упрямо дернув головой, осушил до дна свою рюмку. Но ничего, ступай к нему. Со мной можешь не считаться. Надеюсь, вы помиритесь. —
Она не ответила, но спиной чувствовала их взгляды, когда шла к Торбену через весь зал, пробираясь между танцующими.
Молча подсела она к его столику; избегая смотреть ему в глаза. Она видела лишь его руки — какие–то они очень большие… С жесткими, вздутыми жилами. Но тут она подняла к нему лицо, и они встретились взглядами. Сердце ее судорожно забилось.
— Ты сердишься на меня? — тихо спросил он.
Взгляд его уже не находил в ее лице того, что искал. Может, освещение виновато. Или, может, все дело в том, что здешнее кафе рассчитано на молодых. На таких, что танцуют и веселятся шумно. «Она вернулась к своим сверстникам», — подумал он с облегчением и одновременно — с горечью.
— Нет, — честно сказала она. И почувствовала: чтото переменилось в ее душе. Встреча эта будет не такой, как она себе представляла. Что–то безвозвратно ушло и уже не вернется. Она вслушивалась в себя, пытаясь вызвать в своей душе, выманить прежнее чувство, прежнюю блаженную нежность к Торбену. Но все было тщетно. Торбен смотрел на нее красными воспаленными глазами. И перхоть в его волосах неприятно поразила ее. Ей стало вдруг безразлично, почему он ее оставил.
— Я искал тебя, — сказал он, только голос его не изменился. Он вызвал в ее душе слабый, еле приметный отзвук — так слабый луч маяка порой освещает самый дальний гребень морской волны. `
Торбен старался найти нужные слова, которые должен был ей сказать, чтобы утешить ее, умиротворить, смягчить боль разрыва, но Ева была не такая, какой он рисовал себе ее в мыслях. Тщетно стал бы он искать трагическое лицо, запомнившееся ему в последнюю ночь их встречи, — лишь в памяти его осталось оно навсегда. Мысли его обратились к Ингер с каким–то боязливым восхищением. Казалось, она вновь обрела молодость. Она много говорила о том, как продолжит свое образование, и Торбен давал ей практические советы — как лучше взяться за дело. На этот раз Ингер сделала все, что нужно. Иначе ведь нельзя. Только это как–то оправдает их бессмысленный поступок.
— Ты как–то сказала мне, что прежде часто бывала здесь. Я много раз заходил сюда. Я хотел… хотел объясниться с тобой.
Но сам оя уже видел, что никаких объяснений не нужно. И уже не улавливал своего отражения в ее глазах.
— Ия искала тебя, — сказала Ева, я тоже часто приходила сюда… чтобы только повидаться с тобой в последний раз.
— Я дурно поступил с тобой, устало заметил он, я такого наговорил тебе, чего вовсе не думал.
— Я тоже наговорила тебе много такого, чего вовсе не думала, — быстро произнесла она, отмахиваясь от его извинений.
Мимо них протанцевали Торкиль с Эллен. Его длинная узкая рука лежала на ее стройной спине, покачивающейся в такт музыке. Ева насупилась и нетерпеливо постучала ногтями по зубам.
— Кто это? — небрежно спросил Торбен. Но он прекрасно знал кто. Подобно ему самому, Ева вернулась к своим. Он подумал вдруг, что она не очень интересная девушка. Ни красивой ее не назовешь, ни ослепительной, — лишь в недрах ее души скрыто тонкое обаяние, и, если чуть–чуть постараться, его любовь вновь расцветет, закружит его как лихорадка, как хмель, как последняя волнующая надежда. Только что сил на это у него уже нет. Может, и хватило бы сил, не будь так жестока расплата за счастье, и еще, думал он,, разве игра стоит свеч, зря он так ждал этой встречи. Нет, правда, игра не стоит свеч, но тут он вспомнил свои слова, какие некогда произнес, страшась ее потерять: «Я-викогда не оставлю тебя!» Такое, увы, говорят, когда сердце уже готово к разлуке.
— Это мой друг, — коротко ответила Ева, и ей вдруг захотелось защитить Торкиля, хотя никто вроде бы на него не нападал. —
— Это же тот самый Торкиль, не так ли?
— Торбен не отводил глаз от танцующих.
— Да, — с вызовом произнесла она. Это Торкиль. . Что–то у него сердитый вид, бросил Торбен — он просто не знал, что ей сказать. Он радовался, хоть и не без горечи, что она оправилась от удара. Не стало ` младенца, которого остановили в самом начале его жизненного пути, обещавшего быть благостным и покойным. Но сей причине привалило счастье вот этому юноше. Да и Ингер впервые обрела возможность этого, как его, «самоосуществления». Да и сам Торбен под давлением обстоятельств предпринял ряд необходимых, но ночему–то немыслимых прежде практических шагов: взял ссуду. в редакции, решился купить новый отопительный котел для дома. Случившееся лишь укрепило его любовь к детям. ого нерушимую душевную зависимость от Ингер. от их брака, прошедшего через радость и горе, брака. который чуть–чуть не распался, и вот теперь он сидит за его решеткой им разглядывает юную, почти уже чужую ему девушку, и ее переживания уже его не касаются.
«Какая сила у женщин», — подумал он.
Ева посмотрела ему прямо в глаза.
-— Ему двадцать пять лет, — сказала она. — И я бросила его ради тебя.
Торбен не ответил. Он подозвал официанта, заказал для себя пиво и содовой — для нее.
— Я тоже хочу пива! — сказала она.
Он улыбнулся.
— Вижу, ты изменила своим привычкам, сказал он. .
И такой жалкой, печальной была его улыбка, больно кольнувшая ее сердце, что в душе ее все же всколыхнулась нежность к нему. Понурив голову, она принялась чертить на скатерти что–то вроде кружка. .
— Мне было очень плохо, — честно призналась она.
— Верю, сказал он‚,но ты же одолела горе, не так ли?
На миг в ней снова закопошилось прежнее чувство — что она юное невежественное существо, которое только и живет в невидимом уголке его мира. Но мимо, в паре с ее подругой, протанцевал Торкиль: кружа в танце Эллеи, он все же сердито смотрел на Еву. А Эллен как–то неприятно льнула к нему. У Евы вырвался глубокий вздох.
— Да, — твердо произнесла она, — одолела.
«А ведь это правда», — чуть ли не с разочарованием подумаяа она, не чувствуя уже ничего и тоскуя по своему горю, по этому знакомому, привычному состоянию, в котором она пребывала так долго, что было нелегко сразу обрести себя в другом качестве.
— Очень рад, сказал Торбен, вытирая пивную пену на верхней губе.
Но вид у него был безрадостный.
— Все равно я хочу рассказать тебе правду, — сказая он, — Мне кажется, ты должна знать,
Она рассеянио кивнула, прислушиваясь к гомону своих друзей, они то и дело смеялись, живо перекликаясь друг © другом. Неплохо веселятся они без нее.
Может, они смеются над Торбеном. Он здесь xто белая ворона. Его место в иных, чинных, кафе — в ином, чинном, мире…
— Что ж, рассказывай, — начала она, — так что же все–таки случилось с твоей женой?