— Чего ты дуришь? — пыхтел отец с тяжелой сумкой. — Мы тебе в чем отказываем? Не кормим, не одеваем?
— Пошел ты! — сплюнул Борька.
У Лоры оказалось двухстороннее воспаление легких. В больницу к ней никого не пускали. Но Борька прорвался. Неделю разведывал путь, крутился в приемном покое. На стене висел список, из которого было понятно, что Лора в седьмой палате третьего отделения. Это на втором этаже, выяснил Борька, пробраться можно по двум лестницам, лучше — по запасной, вечером, когда студенты-практиканты толпой выкатывают. В кино он видел, что к больным приходят посетители в белых халатах. На их этаже жила буфетчица из стройтрестовской столовой. Борька украл с веревки ее постиранную белую куртку. Утонул в «маскхалате», но другого не было.
До палаты прошмыгнул без приключений. Открыл дверь, вошел и замер, сердце остановилось, и ноги окаменели.
Лора лежала на высокой кровати, волосы разметались по подушке. Совсем бледная, как простыня, худенькая — одеяло, которое ее накрывало, почти не топорщилось, будто и не было под ним ничего. В обе Лориных руки были воткнуты иголки, от которых шланги тянулись вверх, к подвешенным и перевернутым вниз горлышком бутылкам. Рядом стоял баллон, вроде газового, на столике лежала маска, как у летчиков реактивных самолетов. Кислород, догадался Борька. Ей кислорода не хватает!
— Боря! — Она открыла глаза, увидела его, слабо, но счастливо улыбнулась. — Ты пришел?
Впервые в жизни он был близок к обмороку. Голова на тяжелом теле стала легкой и кружилась, вызывая тошноту.
— Иди ко мне! — позвала Лора.
Он судорожно сглотнул набежавшую в рот слюну, шатаясь, добрел до кровати. Вытащил из кармана промасленный бумажный кулек. Лора любила халву. На деньги от школьных завтраков купил ей триста граммов.
— Ой, халва! — сморщила она радостно носик. — Спасибо! Тебя не ругали? — говорить ей было тяжело, задыхалась. — Не ругали, что мы убежали? Не били?
— Все нормально, путем! — Борька постарался говорить бодро, хотя его душили слезы.
— Садись на краешек. — Она шевельнула пальчиком, показывая на кровать. — Как хорошо, что ты пришел!
Он смотрел во все глаза на ее лицо, боясь опустить взгляд на иголки, воткнутые в вены. Какие толстые иголки! Изверги! Фашисты!
— Это еще что такое? — раздался за его спиной грозный голос.
В палату вошла медсестра. В руках она держала маленький поднос со шприцем, ватой и бутылочкой. Опять иголки и уколы!
— Ты как здесь оказался? Немедленно марш отсюда!
Борька, откуда силы взялись, вскочил, отпрыгнул в торец кровати, вцепился в поручни.
— Не уйду! Режьте! Не уйду!
Брызнули слезы, долго сдерживаемые, посыпались ругательства.
Сестра испугалась: плачущий мальчишка смотрел на нее с недетскими злобой и отчаянием.
— Безобразие! — проговорила она, пятясь к двери. — Сейчас врача позову!
Врач, здоровенный дядька в очках, появился вместе с сестрой через минуту. Борька успел ладошкой вытереть слезы. За поручень держался крепко — попробуйте оторвать!
— Что у нас здесь происходит? Это что за чудо-юдо? — спросил он, рассматривая Борьку поверх очков.
— Не дамся! Не уйду! — Губы у Борьки побелели от напряжения.
— Скажите пожалуйста! — весело воскликнул врач.
— Игорь Валентинович! — позвала Лора. — Это мой… Боря! Мой друг и… сосед. Я вас очень-очень… прошу! — От волнения она задыхалась еще больше. — Пожалуйста! Пусть… пусть он побудет!
— М-да! Ситуация… — Врач почесал затылок. — Ты, Ромео, как я вижу, готов зубами сражаться за право свидания с Джульеттой?
Про зубы он правильно догадался, отметил Борька и кивнул.
— Ситуация! — повторил врач. — Ладно. Даю вам десять минут. Отвернись, герой, Джульетте укол сделают.
Борька отвернулся и зажмурился с готовностью. Видеть, как сестра всаживает иголку в Лору, не мог. Но поручни на всякий случай не отпускал.
Сестра вышла, а врач напомнил:
— Десять минут! И, Ромео! Лорочка очень слаба, говорить ей много трудно и вредно. Ты уж тут сам исполни рулады. Договорились?
О руладах Борька понятия не имел, но человеку, который ласково, как, наверное, только бабушка-фея может, говорит «Лорочка», Борька доверял полностью.
Он не дал Лоре рта раскрыть. Не рулады пел, а считал — складывал, множил, делил, вычитал. И был абсолютно уверен: за числами и арифметическими действиями она точно прочитает, что творится в его душе.
— Ромео! На выход! — строго приказал врач, распахнув дверь. — Пойдем, я тебя провожу.
Борька подчинился. Они шли по коридору, спускались по лестнице, и врач разговаривал с ним, как со взрослым:
— Старик! Лорочке всякие потрясения не на пользу. Ты больше вылазок не совершай, пожалуйста. Ребенок одной ногой в могиле стоял.
— А сейчас? — затормозил Боря.
— Все будет хорошо. Слушай, а кто ее родители?
— Сволочи!
— М-да! — согласился Игорь Валентинович. — Если у ребенка такое запущенное малокровие, родители определенно сволочи.
— А что? — Борька не привык задавать вопросы, они давались ему с трудом. — Что надо, чтобы больше крови?
— Витамины, питание хорошее, фрукты, чистый воздух.
— Мы в Капотне живем.
— М-да! Чистый воздух отменяется. Вози свою Джульетту в сады и парки. В отношении питания и прочего я с ее родителями поговорю. Пришли. Снимай свой балахон. Где ты его раздобыл? М-да! Определенно стащил. Мужик! — Врач протянул ему руку. — Ну, бывай! Помни, что дал слово разведок боем не предпринимать!
Борька впервые в жизни пожал руку и впервые искренне сказал:
— Спасибо!
Ехал домой почти спокойный, уверенный, что оставил Лору в надежных руках. И какое-то странное чувство, он не знал, что называется оно ревностью, червяком, влезающим в яблоко, тыркалось в его сердце. О Лоре может заботиться только он! Другие им не нужны! Ну… пусть пока… временно… только бы уколов поменьше!
Зимой, оказывается, были фрукты! Навалом, то есть пирамидами на рыночных прилавках, за которыми стояли кавказцы, поголовно именуемые грузинами. Борька фрукты воровал — наловчился грушу, яблоко, гранат спереть. Три раза ловили, в милицию отводили, приводы записывали, родителям и в школу сообщали. Плевать! Лоре нужны фрукты! Она есть отказывается, если он хоть кусочек себе не возьмет. И тут придумал: внушил ей, что любит огрызки. Так и повелось: сидят в ванной, она яблоко грызет, Борьку от радости, что ее малокровие ликвидируется, аж распирает. Потом он огрызок хрумкает, Лора над ним смеется. За дверью — пьяный дебош.
Теперь они мало сидели дома. Кузьминки, Сокольники, Измайлово, Битцевский и Бирюлевский парки — Москва огромный красивый город. Капотня — зловонное пятно на нем. Лоре нужен чистый воздух! А еще в парках аттракционы, мороженое и катание на лодках. Деньги Борька воровал у родителей, своих и Лориных. У пьяных карманы вывернуть не проблема, главное — все не забирать, наутро не вспомнят, сколько было.
Проблему Лориного малокровия Борька воспринимал как главную задачу в жизни. Статьи в журнале «Здоровье» читал. Пошел в библиотеку и все подшивки перерыл. Разобрался в гемоглобине и эритроцитах. Покупал Лоре в аптеке (там не сопрешь) шоколадный гематоген, витамины и препараты железа. Гематоген Лора терпеть не могла, но послушно ела. И пучки петрушки, на базаре стибренные, как козочка, жевала. Это из «Здоровья» — там целая статья была о пользе петрушки при низком гемоглобине. В другой статье писалось о полезных свойствах черной икры. Как это чудо выглядит, Боря не представлял, ни разу не пробовал, да и в магазинах икра не продавалась. Черная икра для Борьки-мальчишки стала символом счастливой богатой жизни.
К семнадцати годам Лора уже не походила на заморыша. Она неожиданно вытянулась, на полголовы Борьку обогнала. Кожа на лице потеряла синюшность, а приобрела матовый бежевый оттенок. Губы стали цвета розового коралла. Борька однажды, как дурак, на уроке химии сидел, уставившись на стену с таблицей цветов, и определял, какого цвета у Лоры губы. Был указан «розовый» и «коралл». У Лоры между ними — розовый коралл. Ключицы, коленки и прочие угловые кости его подружки торчали как и прежде, но теперь торчали красиво закругленно. Двумя робкими грибочками приподнимали платье маленькие груди. Они в парках видели: опавшая листва бугорком выгнется, раскопаешь — а там грибок.
Даже Борина мать признала: «Девка-то разрослась! Была гадким утенком, а теперь товар».
Боря-подросток знал, кто из гадкого утенка создал лебедя. Олигарх Борис Борисович Горлохватов предпочитал американские фильмы, в которых играли актрисы с популярным в Голливуде типом внешности. Худенькие длинные узкокостные блондинки: Мерил Стрип, Гвинет Пэлтроу, Мэг Райан… В каждой из них был штришок от Лоры. Но все вместе они не годились ей в подметки. Борис Борисович хорошо представлял, какими были эти девчонки в школьные годы. Сопливые хрупкие создания, малокровные и незаметные.
В российском кинематографе такие тоже встречались, но редко. Борис Борисович любил, когда похожие на Лору актрисы были отстраненно-иностранными. Не переваривал говорящих по-русски. Заморские — только бледный образ, наши — болезненное воспоминание.
Первый раз попробовав черной икры, Боря поразился примитивности ее вкуса — ничего особенного, солоноватая рыбная каша. Он не полюбил черную икру, но требовал, чтобы холодильник был ею забит. Чтобы в его доме икры этой было как грязи.
СВАДЬБА И ПОХОРОНЫ
Борис не променял бы свое детство в вонючем общежитии на богатое поместье или пажеский корпус. Из-за Лоры. А то, что она подарила ему в юности, не имело цены. Ведь нельзя купить солнце, тайфун в океане или веселый летний дождик.
Ее тело для него, как и его собственное для Лоры, никогда не было загадкой. Они не лапали друг друга — просто росли единым организмом. Чем дальше росли — тем больше отличались. В четырнадцать лет она ему радостно сообщила:
— У меня пришли! У всех девчонок давно, а у меня только сейчас. Но пришли!