Еще четыре минуты назад Фадей и его подельники созерцали отдыхающую Лену с помощью специальных приборов скрытого наблюдения. Ими бандитов в свое время снабдил Спец. Лена выбрала не самое лучшее место на диване у окна, но ложиться на пол ей не захотелось. Тем более что она была отнюдь не беззащитна.
– Ниче телка, – усмехнулся Гутенок, ранее отбывавший срок за изнасилование.
– Это не телка, это наша мишень, – оскалил вставные зубы Фадей.
– Валить будем? – угрюмо спросил Клям, не отягощенный чувством юмора, впрочем, как и другими чувствами.
– Можно и сто тридцать первую, – продолжил скалиться Фадей. – Старший разрешил.
Слово старшего (то есть Спеца) было для подментованных беспредельщиков законом. Спец и прочие кураторы от ментовки могли под горячую руку и в морду заехать, и ребра пересчитать, но при этом надежно берегли таких, как Фадей, для разных «деликатных» поручений. Таких, о которые ментам мараться было не с руки. Но зато если «подментованные» на чем-либо попадались, кураторы их не бросали. В СИЗО им была обеспечена особая (не общая!) камера. Если не удавалось отмазать их от суда, то наказание беспредельщики отбывали в специальных зонах или больницах закрытого типа. Однако везде они находились под строжайшим контролем. Такую систему создал в начале девяностых лично Гиммлер, когда был еще только полковником управления по оргпреступности. Уже тогда Дмитрий Львович понимал, что бороться с преступностью куда удобнее и выгоднее руками самой же преступности. Проще также решать и некоторые коммерческие проблемы. Персонажи вроде Фадея не пользовались уважением в преступном мире ни среди «синих»[16] , ни среди классического рэкета-охраны. Фадей и его команда обладали большой мышечной массой, хорошо развитым инстинктом самосохранения и постоянной тягой к совершению всяких мерзостей. Их статьями были разбой с отягчающими, тяжкие телесные, изнасилования, истязания. Они одинаково боялись «чужих ментов» и представителей преступного мира, поэтому были абсолютно управляемы.
– Пошли! – дал команду Фадей, и бандиты, перемахнув невысокий забор, двинулись к постройке.
План их действий был нехитер – высадить оконные рамы, ворваться внутрь, ну а далее по обстановке. Все трое были вооружены пистолетами «Иж», разрешенными для сотрудников охранных предприятий, а также электрошокером и резиновыми дубинками. Они были всего в паре метров от вожделенного окна, как вдруг раздался оглушительный, бьющий в самые перепонки взрыв. Беспредельщики, не сговариваясь, точно по команде, взвыли. Некоторое время они ничего не видели из-за яркой, ударившей по глазам вспышки. Фадей, однако, сумел прийти в себя и сориентироваться быстрее, чем Клям и Гутенок. Успев выхватить свой «Иж», главарь выстрелил наугад в сторону окна. Однако в то же мгновение сильный удар в живот заставил Фадея согнуться и выронить оружие. Второй удар бандит получил в голову и потерял сознание. Клям и Гутенок тоже оказались на земле, получив болезненные удары по наиболее уязвимым местам своих многокилограммовых, размалеванных цветными татуировками тел.
Первым пришел в себя Гутенок. Вернувшееся зрение открыло перед ним следующую картину. Оба его старших товарища валялись в траве неподвижными тушами, а в физиономию самому Гутенку было уперто пистолетное дуло. Оружие держала в руках молодая, коротко стриженная женщина. Та самая, метр шестьдесят пять-шестьдесят восемь. Та, в отношении которой куратор приказал «зеро», но разрешил и «сто тридцать первую».
Феоктистов и Елизаветин
– Согласен с моим планом?
Ротмистр пожал плечами. Что ни говори, а мгновенно анализировать ситуацию Елизаветин способен был лучше Валерия. Потому и занимал должность начальника штаба. Суть елизаветинского плана была такова:
– Надо бросить камень. Миф про аргонавтов помнишь?
Феоктистов помнил миф лишь в общих чертах. Главный герой, Ясон, бросил в гущу наступающих вражеских воинов камень, и те, решив, что измена произошла в их рядах, перебили друг дружку. Ясон был один против целого войска. В таком же положении был сейчас и Ротмистр.
– Ты про нее раньше слышал? – спросил Феоктистов. – Про Арбалетчицу?
– Слышал. И давно. Там темная история. Арбалетчица, она же наемница. Поначалу она действовала на нашей стороне, и весьма успешно. Потом каким-то образом ее перекупили чеченцы. Подробности неизвестны, но ясно одно – эта Тюрина воевала на стороне боевиков. И не одна, а со своим мужем. Некто Валентин Лапето. Солдат удачи, бывший майор десантных войск. Был объявлен в федеральный розыск, но куда-то исчез. Наглухо. Такая вот боевая семейка.
– Как-то все это... не очень, – вновь неопределенно пожал плечами Феоктистов. – Нестыковок много.
– Согласен, – кивнул начштаба. – Сперва, еще тогда, пять с лишним лет назад, Тюрину объявили в розыск. Но очень быстро дали задний ход. Никакого розыска, гуляй, девушка. Лапето искали, но нигде не обнаружили.
– Я об этом ничего не знал.
– Ты тогда работал в другом регионе, потом отдыхал в санатории, – напомнил Елизаветин.
Это соответствовало истине.
– Поэтому... она ко мне и обратилась? – задал довольно-таки глупый вопрос Валерий.
– Не только, хотя она неплохо осведомлена о тебе, – заметно злым голосом ответил Елизаветин. – Я думаю, история такова. Ей нужны деньги... Деньги твоего молодого друга – Бена Ли, – подвел итог начштаба. – И она весьма неплохо все просчитала. Понятно, пан Ротмистр?
Феоктистов молчал, и плечи его на сей раз точно окаменели. Елизаветин в своих оперативных прогнозах никогда не ошибался. Эта Тюрина и в самом деле профессиональная разведчица, ас своего дела. Каким-то образом она узнала, что у подполковника Феоктистова в «должниках» некий корейский миллионер. Сама ненавязчиво подвела разговор... Подвела ли?! Между тем сумма, которую завтра предстояло получить от Бена Ли, была весьма впечатляющей.
– А как же акция? База отдыха, погибший агент Прохорова? – еще раз все восстановив в памяти, спросил Валерий.
– А вот акция... – тяжело вздохнул погрустневший Елизаветин, – акция скорее всего должна иметь место. Как и «крот» в наших рядах. Прошлым месяцем я вместе с командованием наших коллег из «Вымпела» планировал операцию по захвату Дранковского, прибывшего для чего-то в сибирский регион. Она сорвалась... Дело в том, что эта Арбалетчица хорошо осведомлена и ведет свою игру. Сталкивает нас всех лбами. А сама намерена сорвать немалый куш. Эту наемницу я отпускать живой не намерен. И вообще – лучше сперва захватить ее, потом браться за остальных. И еще, Феоктистов... Я в твоей машине сейчас не случайно оказался. Сократ Иванович попросил.
– Спасибо, – только и произнес в ответ Ротмистр.
– Позвоню и скажу ему, что ты высадил меня у метро, – разведя руками, вторично за сегодняшний день улыбнулся Елизаветин.
Показанное Прохоровым не фальшивка. Теперь это было ясно на все сто. Только вот кто такой сам Прохоров? Ответа не было, одни сомнения и домыслы.
– Шарманкина тоже подозреваешь? – спросил Елизаветин, словно уловив мысли Валерия.
– Подозревать грех невеликий, – ответил Феоктистов. – Если послезавтра ничего не произойдет, Бог мне его простит.
– А Чарского ты бы подозревал? – без всякой интонации, даже без вопроса, проговорил бывший командир штурмовой группы.
Да, ведь еще совсем недавно рядом находились те, в ком уверен был зачастую больше, чем в себе самом. Таким человеком был первый командир Феоктистова (и Елизаветина, пришедшего в «Альфу» на два года раньше Валерия), полковник КГБ Игорь Константинович Чарский. Именно его сейчас вспоминали и Феоктистов, и Елизаветин.
– Тост я скажу такой, ребята. Если не нам, то нашим детям дожить бы до такой поры, чтобы каждый человек, навстречу идущий – братом нам был. Чтобы молодая женщина сестрой могла для каждого из нас стать, а пожилая – матерью. Для того и погоны носим, согласны?
С таким вот тостом, с наполненной добрым молдавским вином рюмкой в вытянутой руке всегда и всплывал в памяти Игорь Константинович. Тогда отмечалась очередная годовщина штурма дворца Тадж-Бека в Афганистане, за который Чарский получил орден Красного Знамени. И когда говорил он слова эти, молодым в ту пору офицерам Шарманкину, Елизаветину и Феоктистову верилось, что и в самом деле такое время при их жизни наступит... Сегодня же и Ротмистр, и начштаба понимали, что и их детям такого времени не увидеть. А вот Чарский верил, хотя ни идеалистом, ни наивным отнюдь не был.
– И что, каждый офицер на такое способен? – спросил как-то, наблюдая бойцов «Альфы» недавно назначенный председатель КГБ, ранее служивший по линии политической разведки.
– Почти, товарищ генерал армии, – по-уставному, но соблюдая скромность, ответил полковник Чарский.
В самом деле – частокол из боевых ножей, вонзенных в обычную оконную раму с расстояния тридцати метров, впечатлял председателя КГБ. Как и пятикопеечная монета, пробитая пулей снайпера с расстояния в сто метров.
– Все это хорошо, полковник, – задумчиво произнес председатель КГБ. – Но вот как твои ребята покажут себя в боевых условиях?
– Каждый готов выполнить поставленную задачу, – ответил Игорь Константинович.
Его подчиненные, в том числе и лейтенант Феоктистов (пока еще только стажер), выполняли «огневые нормативы»: вели скоростную стрельбу из пистолетов Стечкина сперва стоя, потом в падении, затем лежа на животе, перекатываясь на спину... Пули ложились кучно и редко уходили в «девятку». Из обоймы Валерия, вчерашнего курсанта погранучилища, ушла только одна. Позднее Феоктистов будет без промаха стрелять на звук, на молниеподобную бьющую по глазам вспышку, поражать цели на предельной дальности в горах, лесистой местности, городских условиях... Генерал знал, что говорил. Боевые задачи начали ставиться одна за одной. Девяностый год (год прихода двадцатилетнего лейтенанта Феоктистова в отряд) выдался особенно трудным для «Альфы». Чарский тогда был первым заместителем ее командира генерала Карпова. Помимо командировок в «горячие точки» трещавшего по всем швам СССР, «Альфа» включилась в борьбу с организованной преступностью. Лично Чарским были подготовлены и проведены двенадцать труднейших операций по обезвреживанию доморощенных мафиози. И ни при одной из них глыбообразные «бойцы» мафии не успели оказать и малейшего сопротивления. Изъятие огнестрельного, автоматического оружия в тот год стало обыденным явлением... Из одной республики, охваченной националистическими распрями, пришла срочная «оперативка» – экстремисты собираются взять штурмом здание местного КГБ. Бойцы «Альфы» срочно были направлены туда, будто в республике не было своих чекистов и воинских формирований. Охранять пришлось не столько здание комитета (информация о нападении не подтвердилась), сколько самого председателя, не очень доверявшего своим подчиненным. Нужен ли контрразведке такой руководитель, никто вопросом не задавался. Бойцов-«охранников» поселили в казарме, выдав лишь матрасы и пару простыней на человека... Степанакерт, Ереван, Баку, Тбилиси, Кишинев, Душанбе, Вильнюс... Москва 91-го. Все эти «горячие точки» прошел полковник Чарский во главе своих подчиненных. На их глазах рушилась великая страна. Экстремисты откровенно нацистского толка раздували пламя гражданской войны, лилась кровь ни в чем не повинных людей. Огромные усилия с риском для жизни и здоровья, сложные оперативные комбинации были сведены на нет действиями безответственных, лишенных совести политиков. В 91-м СССР прекратил свое существование. Многие старшие офицеры «Альфы» написали рапорты об увольнении. Но только не полковник Чарский, ставший командиром после ухода генерала Карпова. Герою штурма дворца Тадж-Бек не простили недостаточной лояльности (точнее, нежелания угодничать) новым «демократическим властям». Карпов ушел, но остались Чарский и другие офицеры. Именно Чарский придумал для Валерия закрепившийся за ним позывной:
– Ротмистр Феоктистов. Звучит?
– Нормально, – пожал плечами Валерий.
– Извини за комплимент, но есть у тебя в лице, Валера, что-то такое из того времени. Когда в кавалерии были ротмистры, а в казачьих частях есаулы. Ротмистр Феоктистов. Нет, ей-богу, хорошее сочетание.
Валерий вновь не знал, что ответить. Ничего такого «из того времени» он в своей физиономии не находил. Нос в боксерских поединках перебитый, шрам над бровью после драки со шпаной в летнем парке. Глаза довольно крупные, темные. Прическа обычная, офицерская, как у большинства служивых, в ведомственной парикмахерской сделанная. Ничего особенного. Что ж – будет Ротмистром. Позывной как позывной. Не хуже и не лучше, чем у остальных.
– Почему так, Игорь Константинович? – спросил Валерий командира в тот злополучный вечер, когда перестал существовать Советский Союз. – Как после всего этого службу нести?
Все они тогда находились на базе «Альфы» в состоянии полной боевой готовности. Однако никаких приказов не поступало и не могло поступить.
– Есть такой хороший писатель Феликс Кривин. Не читали? – спросил вместо ответа Чарский своих подчиненных.
Феоктистов и Шарманкин лишь пожали плечами.
– Его, к сожалению, мало издавали, – с досадой произнес Чарский. – Так вот, у него есть очень хорошая миниатюра про пирамиду из детских кубиков. Смысл такой – кубик, стоящий в самом низу, думает о том, как удержать, не развалить всю пирамиду. А кубик, который на самом верху, думает лишь о том, как удержаться на своем месте и не свалиться вниз.
– Точно схвачено! – усмехнулся Юра Шарманкин, а Феоктистов молча с ним согласился.
– Я это к тому говорю, – посерьезнел полковник, – что мы и есть эти самые нижние кубики. Поколеблемся, и вся пирамида рухнет.
Юра и Валерий были согласны и со своим командиром, и с неизвестным им, но явно хорошим писателем Феликсом Кривиным. Да, единое союзное государство рухнуло, но оставалась Россия. И в ней оставались жить они сами, их матери, жены, дети. Впрочем, у Феоктистова тогда еще не было Аленки, он еще не представлял себе чувства, когда поднимаешься по лестнице и знаешь, что сейчас повиснет на шее дочка, золотоволосая, смеющаяся, с карими, искрящимися счастьем глазами. Это счастье и лежало в той пирамиде, которую Валерий и остальные ребята на себе по сей день и держат.
Впечатление киношного супергероя Игорь Чарский абсолютно не производил. Не сказать, что красивое, но волевое худощавое лицо с умными, проницательными, стального цвета глазами. Чуть выше среднего роста, неширокий в кости, с худыми, но широкими плечами, Чарский был неплохим боксером и рукопашником. Но еще более успешно он метал холодное оружие и почти не целясь, по-ковбойски, без промаха стрелял из табельных пистолетов. Здесь Игорю Константиновичу равных не было. При этом он был одним из немногих «пиджаков» в отряде. «Пиджаками» именовали тех, кто в свое время окончил не военное училище и не школу КГБ, а гражданский вуз. Впрочем, «пиджаком» ни вслух, ни мысленно Чарского назвать было нельзя. Да и авиационный институт, где он получил диплом специалиста по самолетным двигателям, не такая уж и «штатская» контора. Ну а спецподготовку Чарский успешно освоил в Минске, на высших курсах КГБ, и в отдельном учебном центре под Балашихой... Трудно сказать, кем бы стал Игорь Чарский, не попади он в спецподразделение тогда еще грозного и могучего КГБ СССР. Инженером-конструктором? Художником? Спортсменом или тренером? Он вполне мог достойно пройти по каждому из этих трех путей, но выбрал четвертый. Если выдавалась свободная минута (что крайне редко в подразделении «А»), полковник доставал небольшой блокнот и рисовал. Простым карандашом или ручкой. Рисовал Чарский пейзажи. И получались они, несмотря на отсутствие красок, яркими, необычными, не похожими на пейзажи других художников.
Незадолго до девяносто пятого года, декабрьским вечером, в опустевшем спортзале, при отличной акустике, полковник вдруг ни с того ни с сего начал читать стихи. Всего для нескольких оставшихся в зале бойцов, в том числе и Феоктистова:
В родительском доме не жить мне и дня.
В родительском доме чужая родня.
Чужие портреты висят на стене,
Чужие заветы бормочут во сне,
Чужие с чужими твердят о чужом.
И страшно мне с ними быть в доме своем.
– Это ваши стихи? – спросил Слава Данилин, тогда еще прапорщик.
– Нет, это поэт Игорь Тюленев из Перми. И мы с ним никогда не встречались, – ответил Чарский.
Чужие. Да, Валерий все отчетливее ощущал их присутствие в Своем Доме, как и талантливый поэт Тюленев и непосредственный командир полковник Чарский... Все это было незадолго до Буденновска. В канун 1995-го года Чарский встретился со своим давним приятелем полковником Ивановым. Когда-то они вместе начали службу в «Альфе» под командованием полковника Бубенина, получившего звезду Героя Советского Союза за участие в боях на Даманском. Вместе они прошли и Афганистан, и не одну спецоперацию, но как только Иванову исполнилось тридцать шесть, он перевелся из «Альфы» в Управление территориальной контрразведки. Чарский никогда не осуждал товарища – тридцать пять лет уже критический возраст для бойца спецназа...
– С автоматом бегать не надоело? – спросил Иванов, когда встреча уже подходила к концу, а на донышке пятизвездочной коньячной бутылки оставалось совсем немного.
– Да так, – уклончиво ответил Чарский.
– Есть вакансия в управлении кадров. Зам начальника отдела. Могу порекомендовать тебя.
– Какой из меня кадровик? – сказал Чарский, выливая остатки коньяка в свою рюмку. – Нет, пока силы позволяют, буду бегать.
– Тебе через полгода сорок семь. Скоро дедушкой станешь, – с неожиданно грустными интонациями проговорил Иванов. – А ведь вас, подразделение «А», суют во все дыры. Где полыхнуло, туда и бросают. Пожгут ведь, как солому.
– Если я уйду, Иванов, пожгут моих ребят, – ответил Чарский.
– Твоя правда... Но если надумаешь, звони в любое время.
Чарский так и не позвонил Иванову. Они вообще больше никогда не виделись, так как случился Буденновск. Недавний студент института землеустроителей Шамиль Басаев и его банда захватили больницу и родильное отделение. Весь мир наблюдал выставленных в окнах рожениц, за спинами которых мелькали бородатые рожи и камуфляжные куртки. Полковник имел полное право не идти на штурм лично, руководить действиями бойцов из штабной машины. Возраст, былые, еще с афганских времен, ранения позволяли ему это, отнюдь не роняя офицерской чести. Тем не менее Чарский надел каску-полусферу и возглавил штурмовое подразделение. Именно Чарский с бойцами сумел проникнуть на первый этаж захваченного здания. Взрыв гранаты, брошенной с лестницы второго этажа, полковник принял на себя... А потом пришла команда отступать, и матерящиеся бойцы «Альфы» отходили на исходные позиции. Тело погибшего Игоря Константиновича сумели вынести под прикрытием бронетранспортера, прорвавшегося к месту его гибели.
Елизаветин частенько спорил с Чарским. Не по служебным, разумеется, а по «общественно-политическим» проблемам.
– Впечатление такое, что всех нормальных людей гонят в какое-то рабство, – сказал как-то Елизаветин после просмотра очередной новостной передачи, где чеченские боевики гордо именовались партизанами, а солдаты и офицеры российской армии презрительно – федералами. – Черное называют белым и требуют, чтобы все с этим соглашались и похихикивали... Смотреть противно, – кивнул Елизаветин в сторону телеящика.
– Страдающим рабом быть, конечно, плохо. Но с позиций христианской морали – куда хуже быть мучителем рабов, – произнес в ответ Чарский и, чуть помолчав, добавил: – Сами они... федерасты.
И еще Ротмистр никогда не забудет июль 93-го года. Да, тогда он уже был офицером «Альфы», а не погранвойск, и службу нес в столице, а не в Таджикистане, но известие о том, что басмачи вырезали почти всю двенадцатую погранзаставу, он воспринял как личную трагедию, хотя Валерий лично не знал погибших ребят. Но это были такие же, как он, солдаты России. В высоких столичных кабинетах в те дни шли тревожные заседания. В глубь таджикских долин были готовы хлынуть отлично вооруженные орды моджахедов. Что произошло бы дальше?
– Первым делом они захватят сотни, а то и тысячи рабов для своих наркоплантаций, – начал разговор полковник Чарский на собрании штурмовых подразделений антитеррора. – Далее двинутся к урановым копям, где трудятся немало русских специалистов. И уж непременно отобьют и укрепят плацдарм для натиска в Среднюю Азию и Казахстан. Ну и, разумеется, выйдут к южным рубежам России, а там у нас боевых сил негусто.
Негусто – мягко сказано. Южные рубежи в то время были практически беззащитны. Офицеры молча слушали командира.
– Возможно, нам придется вылететь в район боевых действий, – в конце своего доклада произнес Чарский.
Бойцы заметно приободрились. Воевать – не языки чесать... Однако тогда у руководства Минобороны хватило ума не посылать антитеррористический спецназ для решения общевойсковых операций. Из Московского округа в Таджикистан срочным порядком был переброшен 186-й штурмовой авиаполк. Точно стальным гребнем прошлись русские асы-штурмовики по душманам. До восьмидесяти тонн бомб и ракет обрушивали на них ежедневно. При этом у басмачей имелись «стингеры», те самые, коими столь удачно сбивалась советская авиатехника в период афганской войны. Тем не менее натиск озверелых душманов был остановлен. Доблестные воины наркоплантаций убрались на свою территорию... О подвиге же русских авиаторов в те дни нигде не писалось и не говорилось.
После гибели Игоря Константиновича в «Альфе» произошло немало изменений. В подразделение брали уже не только офицеров и прапорщиков с богатым опытом, но и рядовых, отслуживших срочную. После кратковременной подготовки им вручались погоны прапорщиков, а через некоторое время они «дотягивались» и до младших лейтенантов. Именно из-за такого юного «бойца» погиб другой прапорщик и получил тяжелые ранения подполковник Елизаветин. Однако «Альфа» продолжала жить. Пирамида пошатывалась, но держалась.
– Отправляюсь кидать камень, – сказал Феоктистов на прощание Елизаветину.
На связь Ротмистр должен был выйти завтра утром. Лену до этого момента было решено не беспокоить.