Шутки по боку. Он ставит меня к доске и задает задачу: в контору привезли стулья, расставили по три в каждую комнату, посмотрели — трех не хватает, поставили по два, тогда два оказались лишние. Сколько было комнат и сколько стульев?
— По три — трех не хватает, по два — два лишних, — повторяю я условие. — Вслух решать?
Ни вслух, ни про себя мне эти стулья-комнаты не отгадать никогда, если Винт не подскажет.
— Про себя, — говорит Валентин Дмитриевич и к Винту: — Ты что пишешь?
Винт, естественно, решал мою задачу, у него это ловко получается. Дар такой, от природы. Но Валентин Дмитриевич начинает его пытать:
— Ты получил двойку за диктант.
— Уже проверили? — удивился Винт. — Только вчера писали.
Я с задачей сражаюсь — ничего не выходит. Симакин на пальцах показывает: пять. А чего пять? Комнат?
— Объясни, — просит классный Винта. — Я понимаю, когда человеку не дается какой-то один предмет. Но вот ты первые две четверти не успевал по географии, а вторые две не успеваешь по русскому. В прошлом году тебе какой предмет не давался?
— Не помню, — отвечает Винт, а сам смотрит, что я там у доски с цифрами вытворяю. Покачал головой и буркнул вроде про себя, а на самом деле мой ответ на задачу: — Двенадцать…
— Ты меня слышишь? — спрашивает Валентин Дмитриевич.
— Я подтянусь, — говорит Винт.
Валентин Дмитриевич посадил его, повернулся ко мне. Я живо все цифирки стер и отбарабанил:
— Стульев было двенадцать, а комнат пять.
— Расскажи, как решил.
Я ничего рассказывать не стал, потому что не мог.
— С вами все ясно, гражданин, — говорит Валентин Дмитриевич, видно, разозлили мы его. — Ты в курсе, что у тебя, как и у Елхова, тоже двойка за диктант?
— В курсе, — пробормотал я.
— Откуда?
— Вы ж сами сказали, — пытаюсь вывернуться.
— Кто из вас обещал помогать другому по русскому?
— Я.
— По математике?
— Я должен помогать ему, — говорит Винт.
— Можешь решить задачу про стулья?
Винт не хотел, чтоб я выглядел тупее его и сказал — не может.
— Староста, — говорит классный, — после уроков будем разбирать этих двух друзей. Надо принимать какое-то решение. Это решение примете вы сами, а я с ним полностью соглашусь. Кухтин — двойка. Садись.
Я уже шел на место, он спросил:
— По какому предмету ты в первых двух четвертях не успевал?
— По географии, кажется, — сказал я.
— Как и твой товарищ Елхов?
— У нас настроение плохое последнее время, — не выдержал я, — испортили нам настроение в эти два дня…
— Переходим к теме урока, — говорит Валентин Дмитриевич, в нашу сторону не смотрит. Обиделся.
Кончились уроки. Ничего в жизни так не хотелось, как поесть и побегать с ребятами по улице. Симакин выходит на учительское место, Валентин Дмитриевич садится на заднюю парту, и поехали:
— Собрание класса по поводу двоек Кухтина и Елхова считаю открытым. Кто выступит?
Выступать никому не интересно. Сидим одну минуту, другую.
— Господи, как перед Валентином Дмитриевичем неудобно! — вздохнула Фуртичева.
Валентин Дмитриевич молчал, писал что-то, головы не поднимал. Посидели еще немного.
— Я отказываюсь от должности старосты! — вдруг брякнул Симакин.
— А кто вместо тебя? — спросил Низамов.
Надо было с этим кончать, и я выступил:
— Ты хороший староста, Вася, а ошибки бывают у каждого. Опозорили класс мы с Винтом, мы и должны ответить. Нам сейчас очень стыдно и трудно. Да, Вить?
— Ну! — поддержал Винт. — Конечно.
— Но вспомните, что говорил Валентин Дмитриевич о команде?
Все посмотрели на классного, он не поднял головы, как будто его нет.
— Так вот, наверное, и наша команда виновата. К примеру, наша новенькая — ей лишь бы самой хорошо было. Где ее так научили, не знаю, где таких учат. Мы-то с Виталием сразу в ней разобрались, а вы промахнулись… весь коллектив. Мы зла не помним и обещаем приложить все усилия и исправить двойки. Вспомните, в прошлом году все думали, мы на осень, а мы исправились, и тоже в самом конце учебного года. Потом, в отличие от некоторых, — я специально посмотрел на Эльвиру, — мы ведь трудные, а уж про Винта и говорить нечего — он из многодетной семьи. Верно, Витя?
Винт скромно кивнул. Я сел, девочки с жалостью на Винта смотрят.
— Теперь их хвалить надо? — с юмором, не к месту спрашивает Эльвира.
— Что ж их — убивать? — говорит Рафик Низамов.
— Я подойду насчет русского языка к Лине Романовне, — говорит Симакин. — Может, она разрешит переписать диктант, если коллектив просит…
Все-таки осталось в людях людское. Но не во всех. Тихо, с болью за нас заговорила Эльвира:
— Нам не отметка их нужна, а чтоб они стали другими людьми. Пересдадут они русский, математику завалят. Попросим, чтоб им натянули оценку по математике, их география подведет…
— Что ж с ними делать, — зашумели ребята, — такие уж они есть! Мы их всяко перевоспитывали, а им все равно! Помогали! Родителей в школу все время вызывают! Такие они уродились трудные и ничего не боятся…
Об Эллочку как о стену горохом — не берет, все на свете знает.
— Это получается потому, что их вообще ничего не интересует в жизни. Они любят только удовольствия, а это мещанство…
— Как это не интересует? — возмутился Винт. — Кино смотрим, книжки почитываем, телевизор…
— Интересуемся кое-чем! — кричу я.
— Все не настоящее, — не соглашается эта выскочка. — За настоящее дело драться надо, мучиться, переживать, любить его и все про него знать. Тогда человек не будет равнодушным, как эти два мальчика.
— Интересно, — говорю, — у кого ж такое любимое дело есть? Что-то я не замечал…
— У меня, например, — не отступает Эльвира. — Я музыку люблю. Иногда погулять хочется, а я за фортепьяно сижу. Переживаю, если не получается, хочу играть лучше всех.
— Ты приезжая, — говорит Винт, — у вас там, может, вообще…
— Я знаю, что Вася, — Эльвирочка на Симакина намекает, — филателист.
— Что ж он, из-за марок вешаться будет? — говорит Винт. — Или чемпионат мира по хоккею пропустит?
— А ты как думал! — кричит Симакин.
— А я, например, — говорит Зойка Фуртичева, — я ночей не сплю, если мой кактус заболеет. Когда он цветет, хожу радостная. Все про кактусы читаю…
Лидочка-тихоня тоже дров в огонь подкидывает:
— Я без стихов жизни себе не представляю!
— А я собак люблю, — это Рафик Низамов.
Получается, все мученики за свое дело, страдальцы, а мы с Винтом никуда не годные.
— Твое предложение? — спрашивает Симакин Эльвирочку.
— Наверно, не надо их брать в поход, — отвечает она тихо, — если на них ничего не действует.
Винт встал уходить.
— Подожди, — говорю. — Не Эльвирочка здесь главная, еще педагог есть…
Мы все забыли про Валентина Дмитриевича, пока спорили, а он все выслушал, встал и ничего для нас с Винтом радостного:
— Вы меня порадовали, граждане. Очень верно и точно вы говорили о Кухтине и Елхове. «Досуг без занятий — смерть», — говорили древние. Ребята, и правда, равнодушны ко всему, потому что ничего их в жизни не трогает. Нет у них настоящего интереса, чтобы пробудить их от спячки…
Но выход из этого тупика был. В ближайшее время мы должны отыскать себе дело по душе, а поможет нам в этом Эльвира. Иначе не быть нам в походе. Мы в такую тоску впали — никакого похода не надо. Дождались Валентина Дмитриевича у школы, просим хотя бы эту чистюлю от нас открепить.
— Большинство так решило, — говорит классный, — а у нас демократия.
— Валентин Дмитриевич! — кричу. — Вы им прикажите, они живо эту демократию забудут, вы учитель все-таки!
— Чудаки, — отвечает он, — потому и учитель, что учу понимать, а не заставляю учиться.
Нам перестали нравиться коллективные игры, да и демократия тоже. Учитель должен быть учителем, а то верх возьмут всякие горлопаны типа этой Эльвиры.
Мы не поверили, будто только у нас нет настоящего дела в жизни. Походили по улице, поспрашивали. Удивительно, у всех есть интерес. Не такой серьезный, чтоб на фортепьяно играть, но есть. Одни любят рыбу ловить, другие детей воспитывать, третьи мотоцикл чинить. А у одного даже тайный интерес. Мы так на этого дяденьку рассчитывали: с виду вроде не похоже, чтоб он ночей не спал или боролся за какое-нибудь дело. Одет кое-как, обтрепанный, морщинистый, у магазина мается.
— А как же, — говорит, — есть кое-какой интерес, как без него! Бывает, и ночей не сплю… мучаюсь…
— Какой же? — сгораем мы от любопытства.
— Вы еще маленькие, не поймете… вам рано.
Нарисовался его товарищ. Наш дяденька оживился, подбежал к нему, они о чем-то заговорили, оглядываясь по сторонам, чтоб их никто не подслушал.
— Эй, — обращается к нам наш знакомый, — давай сюда.
Мы подошли.
— Можете одно дело сделать? — спрашивает.
— А вы про свой интерес расскажете?
— Ха-ха! — сказал неузнаваемо повеселевший дяденька. — Все, что хочешь, расскажем.
А дело было такое — зайти в кафе и стащить потихоньку для этих двух друзей стакан. Как мы, идиоты, сразу не поняли о мучениях и интересе этих пьяниц? Ни за каким стаканом мы им не пошли.
Хоть и не хотелось так далеко тащиться, пошли мы к Рафику Низамову. Город у нас небольшой, каменные дома только в центре, а дальше к реке идут одноэтажные деревянные, свои. В таком и жил Рафик.
— Ассалом алейкум, — говорит Винт из-за калитки.
Рафик — татарин по национальности.
— Алейкум ассалом, — отвечает он по-татарски, открывает калитку, с удивлением на нас смотрит: зачем пришли?
— Мы твой интерес решили взять. Собака лишняя есть?
— Ну, вообще-то…
— Не жмись, — говорит Винт, — ради общего дела.
— Скоро щенки будут, — говорит Рафик уклончиво.
— Якши! — хмыкнул Винт. — Только пока их вырастим, вы из похода придете…
Рафик свистнул, и появилась собака. Господи, где таких уродов делают, еще б парочку заказать для смеха. Морда кирпичом, шерсть рыжая, кудрявая. Одна отрада — кусаться не лезет, ласкается, прыгает, рубашку слюнями пачкает.