Она посмотрела на нас, непонятливых, и говорит:
— У вас дружба. Вот ваш интерес в жизни.
— А это разве считается? — удивились мы.
Она кивнула, села за фортепьяно, раскрыла ноты. Ей было пора заниматься любимым делом. Мы пошли, а вслед нам музыка — грустная-грустная, одинокая-одинокая. Понятная музыка, человеческая, хоть и классика.
— Я понял, почему она плакала! — остановился Винт.
Я еще вчера понял, это ребенку ясно. Приехала девочка из большого города в нашу дыру, где и поговорить-то не с кем. Человеку без компании трудно.
— Винт, — говорю, — ты клялся ее выручить.
— Я не отказываюсь, — завздыхал Винт, — только уж больно в поход хочется, где не ступала нога человека…
Чтоб не было пути назад, мы пошли к Валентину Дмитриевичу домой и начали объяснять, почему в поход не идем, чтоб он не обижался и в следующий раз нас не забыл:
— Понимаете, у нас интерес к одному человеку проснулся. Приходится идти на жертву…
— Человек болеет, — говорит Винт.
— Понимаете, городок у нас хороший, но к нему привыкнуть надо, если ты приезжий…
Не очень складно получалось, все мы вокруг да около объясняли, сбивались и мешали друг другу. Валентин Дмитриевич понял — настоящего педагога сразу видно.
Вот так. А сейчас, в это самое время, пока вы в походы ходите, кино про привидения смотрите, выращиваете кактусы или замечательно ничем не занимаетесь, мы ломаемся на музыке. Я сижу рядом с Эллой, листы с нотами переворачиваю, а Винт в кресле со сном воюет. Опять он носом клюнул, я ему за спиной Эллы кулак показываю.
— Какой темп? — спрашивает Элла. — Виталий?
Виталий, не долго думая, ляпает:
— Минор!
— Ха-ха! — кричу я. — Мажор. Типичный!
Элла останавливается, вздыхает, глядя на нас.
— Вы назло?
— Ни в коем случае! Что ты!
Элла начинает горячиться:
— Тупицы! Припадочные! Ежу понятно, что это модерато! Обыкновенное мужественное модерато. Чурки!
В комнату заглядывает ее папа.
— Элла, — говорит он укоризненно, — откуда такие слова?
— А ты попробуй с ними! — кричит она.
Отец качает головой, скрывается.
— Последний раз, граждане! — объявляет сердито Элла.
Живем дальше. Я через раз нотный лист забываю перевернуть, а Винт из последних сил глаза таращит. Значит, есть настоящий интерес в жизни, если такие мучения…
Двое с лицами малолетних преступников
Глава перваяКуда ночь — туда и сон
Городок Судимов помешался на бизнесе. Большая часть граждан умственно. Сидел человек или лежал, думал — вот бы здорово построить кирпичный завод и продавать кирпичи, кому они нужны. А то покруче — откупить у государства старенький кинотеатр, переоборудовать под гостиницу с бассейном, самоварами, русской баней и пускать туда иностранцев за бешеные деньги.
У одного однажды до дела дошло. Придумано было хоть и недорого, но хитро. Есть такая старинная русская забава: намазать шест салом, повесить наверху сапоги, и кто до них долезет, тот и может забрать эти самые сапоги себе. Шеста он не нашел, вкопал трубу. Наверху, и как только он сам туда забрался, повесил башмаки. Люди подходили, но наверх никто лезть не хотел — как-то неудобно при людях из себя дурочку делать. Единственно, какой-то пьяный нашелся. Разулся, долез до середины столба и свалился. Потом лежал полчаса, отходил. Голос при падении не пострадал. Он начал так ругаться, что пришлось уводить детей. Зато набежало не меньше сотни народу — поучиться ругаться тридцать минут подряд, не повторяясь.
Смирные люди попроще растили редиску, укроп, таскали грибы из леса, вязали кружева на продажу — торговали потихоньку и ждали, пока придет богатство.
Вообще жить стало любопытно. На той неделе жители бегали к реке смотреть, как ее теперь имя. Раньше она называлась Пёра. Теперь на берегу, у моста и у водокачки, висели на столбах чистенькие таблички «Ривер Пиора». Совсем другое дело!
Началась эта петрушка со строительства Химического комбината на Голубинке — было такое место на самой окраине. Комбинат с головы до ног был иностранным, самым большим то ли в Европе, то ли в Азии. Строили иностранцы со всех концов света. От них все и пошло. Они подучили местных, как не очень напрягаться, делать бизнес и богатеть. Вечерами они толпами шатались по центру города, тараторили по-своему и с удовольствием напивались.
Со всех концов города была видна громадная кирпичная труба на стройке. Ночью в небе полыхала светящаяся надпись на трубе — «АСС». Так называлась компания, которая взялась за это дело.
В школу номер шесть приехали ученые — тоже со своим бизнесом: узнать, кто кем хочет стать. Класс отвечал грамотно. Девчонки — манекенщицами, певицами, одна — фотомоделью. Ребята — барменами, банкирами и каратистами. Ученые сверкали очками, делали пометки в своих тетрадках. Встал Винт и испортил всю картину:
— Хочу космонавтом.
Ученые насторожились. Классная Лина Романовна побледнела от плохого предчувствия. Она давно считала, что эти двое, Винт и Кухня, свою жизнь посвятили делать ей назло. Назло ходили, сидели, гавкали, когда не надо, а когда надо сказать умное, могли сморозить чушь.
— Каким таким космонавтом ты хочешь быть? — спросила она.
— Нормальным, — буркнул Винт.
— Нет, вы посмотрите на него! — с отчаянием сказала Лина. — Что ты из себя изображаешь?!
— Надо же кому-то в космос летать, — стоял на своем Винт.
Ученые хихикнули.
— Ты, Елхов, — сказала Лина Романовна, — отстал от жизни. У тебя, наверно, папа — коммунист.
Ученые посерьезнели.
— Никогда, — сказал Винт, — ему бы мать денег на взносы не дала.
Ученые ушли, а весь класс из-за Винта задержали на сорок минут. Слушали Лину Романовну. Бывают разные эпохи: в одну борются против крепостного права, в другую — за свободу слова, иногда воюют за выход или вход куда-нибудь, часто умирают по независимости. Город Судимов вступил в эпоху, когда люди стали добиваться, чтоб разбогатеть. Тот, кто не хочет богатства, идет против общества и убогий неудачник. Насчет «убогий» можно было поспорить, насчет неудачников она попала в точку.
У Кухни с Винтом не клеилось с бизнесом. Поздно начали — вот в чем дело. Все места оказались забиты. Они попробовали окунуться в газетное дело. Наскребли денег на сто штук «Московских известий» — рассказывали, один на этой газете заработал машину. Но то ли все перестали интересоваться известиями из Москвы, то ли тот наврал насчет машины. Ушло всего одиннадцать газет за два дня. Вовремя сообразили — отнесли остальные восемьдесят девять на базар, продали бабкам. Они из них кульки под семечки делают.
Неплохо начиналось дело с прохладительными напитками. Заняли у родителей денег на ящик пива, продали. На следующий день купили два ящика. Подошли здоровенные жлобы класса из десятого, потребовали деньги за «место». Кухня затрепыхался, что у них капитан в милиции знакомый. Те пообещали прийти завтра и пооткручивать головы всей фирме — Кухне и Винту.
— Это не жизнь, — говорил осунувшийся Кухня, — это закон джунглей какой-то.
А дальше произошло такое, что Винт от одного слова «бизнес» впадал в бешенство.
Они собрались на рыбалку. У Винта барахлил велосипед. Он попросил у соседского пацана. Тот дал. Винт возвращает ему велосипед в целости и сохранности, а этот пятиклассник паршивый говорит:
— С тебя причитается.
Винт посмотрел на него, как на стукнутого, не принял всерьез.
Подходит этот недоносок через неделю.
— Я, — говорит, — счетчик включил.
То есть если Винт не отдает, то каждый день его долг становится в два раза больше.
— Слушай меня внимательно, — сказал ему Винт, — если ты мне еще раз попадешься на глаза, я тебя буду бить в конце каждой четверти, пока ты, придурок, школу не кончишь.
Тот шмыгнул носом, исчез. Нашел каких-то там деловых постарше и продал им Винтов долг. То есть пообещал половину, если они заставят Винта платить.
Пришло их человек пять, незнакомые, здоровые. Винт с маленькой сестренкой дома сидел. Вызвали его за калитку и говорят, так и так:
— Плати, а то мы тебя сейчас пытать будем.
— Сколько?
Они говорят.
— Ага, — сказал Винт, — сейчас принесу. У нас деньги в комоде лежат.
Пошел, снял со стены отцову берданку двенадцатого калибра, сунул в нее патрон с бекасиной дробью, вышел на крыльцо и пальнул в гостей.
До милиции дело дошло. Виноватым оказался Винт.
— Мой сын молодец, — кричал папа того пятиклассника, — у него бизнес такой!
Дядя Володя Елхов, батя Винта, пошел с ним побеседовать. Из него слова не вытянешь, неразговорчивый человек, но ради сына пошел. На следующий день папа молодого бизнесмена за полчаса до начала милицейского рабочего времени ждал следователя.
— На колени встану, — сказал он следователю, — только отдайте назад мое заявление. Никто в моего сына не стрелял. Это ему показалось.
Что там ему дядя Володя сказал, не ясно. Может, слово какое знал волшебное, типа «пожалуйста».
Не впервой настоящая жизнь проскакивала мимо. Или, наоборот, жизнь притормаживала без предупреждения, а Кухня с Винтом продолжали мчаться неизвестно куда. Всегда в таких случаях Кухня старался вспоминать людей, которым еще хуже. Плохо тем, кто помер. Вот уж неудача, дальше некуда. Он стал перебирать, кому еще не очень, уснул. Снилась сплошная ерунда, неинтересно.
Будто из-под ног до самого горизонта шумели дремучие леса, и кто-то спросил: «Чье это?» «Всеволода Кухтина», — ответили. Кухня очень удивился, хотел заявить по-честному, что это ошибка, но уже мелькали по обочине ровной-ровной дороги бескрайние поля. «Это принадлежит Кухне», — говорил человек крестьянского вида. «Все-все?!» — не поверил кто-то. «Все-все!» — твердо отвечал человек. Кухня вспомнил: действительно, все его — только он позабыл сначала. Не успел рта раскрыть, появились шеренги взрослых со страшными лицами. Они держали друг друга за руки, наступал