Вице-канцлер Каурсэн понизил голос, а Торнвилль напряг слух.
— Беда в том, — продолжал вице-канцлер, — что многие греки, даже не меняя своей веры, служат туркам проводниками, шпионами, лоцманами, ну и так далее. Греки живут и в турецких владениях, и в орденских, так что слуг турок порой не отличишь от слуг ордена: один язык, один костюм, знание одних и тех же обычаев, в общем, понимаешь. Есть даже специальный термин для их обозначения — марталосы, то есть "грешники", с греческого.
— Зачем же иметь дело с этим народом, если это так опасно? — спросил Лео. Он в очередной раз вспомнил, что иоанниты не очень ладят с греками, хотя греки даже занимали некоторые должности в ордене. Это противоречие не давало Торнвиллю покоя.
Каурсэн принялся пояснять:
— Затем, что именно благодаря этому обстоятельству мы сами порой засылаем верных греков к туркам. Конечно, некоторые начинают служить двум господам, но пойти на риск — это лучше, чем лишиться возможности что-либо разведать. Кстати, твое пребывание в турецкой неволе тоже возбуждает определенные опасения, но упорно не верить тебе мы тоже не можем. Надеюсь, теперь твое положение стало для тебя яснее.
Стало-то стало, хоть и не до конца.
Меж тем пресловутое "ликийское дело" становилось все более запутанным. Не далее как днем ранее к великому магистру тайком прибыл один из слуг Ибрагима Хакима — природный турок, причем! Этот турок слезно и пламенно просился на орденскую службу шпионом!
Бухнувшись д’Обюссону в ноги, он запричитал:
— Великий падишах не живет по законам ислама! Ислам — значит, "мир", а мира нет! Мехмед не чтит ни Таурат[20], ни Инджил[21], ни Коран. Не слова Аллаха, переданные через Пророка, руководят им, но жажда крови, золота и славы. Хозяин всех, он стал рабом своих страстей. Я не могу служить ему, не желаю в Последний день очутиться среди отверженных. Чтобы прекратить это безумие смерти, Мехмед должен лишиться армии. Мне кажется, только вы способны это сделать. А чтобы это сделать, вы должны знать, какова армия великого падишаха. Я смогу добыть эти сведения, если получу пропуск вернуться к вам на остров, и затем вы переправите меня в столицу. Я не прошу ни почестей, ни каких особых денег — прошу просто поверить мне и тому, что я решился преступить закон ради мира.
В завершение своего речитатива турок поклялся страшнейшими для мусульманина клятвами, а великий магистр задумался.
Каково это было? Уж если Торнвиллю никак не могли до конца поверить из-за его пребывания в плену и затем добровольного (!) прибытия на остров, то уж этот новоявленный миротворец слишком походил на шпиона.
Что оставалось делать д’Обюссону? Поверить? Невозможно. Отвергнуть его услуги? Отослать ни с чем или выдать с головой? Невозможно, особенно последнее, бывшее вообще несовместимым с рыцарской честью.
Что хотел турок? Может, выйти на константинопольскую сеть осведомителей, чтобы прощупать ее и погубить всех?
Чтобы это выяснить, следовало принять игру и посмотреть, что станет делать шпион. А для этого оставалось выдать турку требуемый документ, вручить немного денег на расходы и препоручить Духу Святому, чтобы хранил его на избранном пути. Что касается доверенных людей ордена в Константинополе, то никаких имен д’Обюссоном названо не было, из-за чего турок, кажется, немного расстроился.
Об этом Каурсэн ничего не сказал Торнвиллю, зато сообщил, что Лео перед отъездом должен выполнить некоторые формальности.
Нужно было не только исповедаться и причаститься, но и подтвердить завещание, которого, кстати, у Лео не было. Торнвилль никогда об этом не задумывался, кроме того единственного раза, когда завещал свои земли Киркстидскому аббатству перед отплытием на Кипр. Теперь же завещать было нечего и практически некому. Оборотистый итальянец, помогший Лео освободиться из турецкого плена, взял за свои услуги очень дорого.
— А родовое имя? — спросил его орденский вице-канцлер Каурсэн. — Кроме того, раз ты светский рыцарь, а не монах, у тебя может появиться собственность, которой ты все равно должен будешь распорядиться, так что решить этот вопрос все равно надо сейчас.
Лео задумался, но выход нашел довольно быстро, вспомнив слова дяди насчет "крови Торнвиллей". Сын мельничихи Агнешки — незаконное дитя дяди, то есть его, Лео Торнвилля, двоюродный брат. Хотелось надеяться, что этот ребенок по-прежнему живет на белом свете и проживет долгую жизнь.
Каурсэну не обязательно было знать всех подробностей… Да и Агнешка, по большому счету, была для Лео нечужая… В общем, Лео Торнвилль объявил дядиного ребенка своим отпрыском и оформил это официально.
Сразу стало как-то легче на душе. Ведь да, всякое может случиться, и даже если не суждено нажить никаких богатств, пусть хоть родовое имя и герб кому-то достанутся.
Наконец, когда с оформлением завещания было покончено, Каурсэн передал юноше запечатанный канцлерской печатью документ и таинственно сообщил:
— Это ты откроешь и прочтешь после выхода в море. Можешь в море и выбросить. Это еще одна причина твоего участия в миссии. Благодари великого магистра… — Гийом не договорил и отправил Торнвилля собираться в поездку, чтобы Лео мог быть готовым отплыть завтра поутру.
Нечего и говорить, что Торнвилль не собирался ждать отплытия, чтобы вскрыть конверт.
Как только рыцарь оказался один в своей комнате в "оберже", тут же сломал печать и… прочитал весь тот ушат грязи, который на него оперативно вылил монах Фрадэн как на буйного еретика, подав всепокорнейшую эпистолию архиепископу Убальдини.
Архиепископ, поскольку дело касалось рыцаря, не пожелал вникать в это кляузное дело и передал донос в канцелярию великого магистра, а уже д’Обюссон, явно не пылавший любовью к Фрадэну, собственноручно начертал на хартии: "Оставить без последствий, для келейного вразумления". Последнее он и повелел осуществить вице-канцлеру Каурсэну, который предпочел для этого форму, описанную выше.
Конечно, трагедии не произошло, но было неприятно, и Торнвилль с чувством произнес в адрес монаха много желчных слов, которые нет смысла здесь воспроизводить.
Лео надеялся до отплытия перехватить где-нибудь Элен, но не вышло. Только зря прогулял почти до темноты, зато поздним вечером неплохо посидел с Джарвисом и Грином, поведав им про проделку монаха.
Обсуждая кляузу, все трое опять не скупились на желчные выражения в адрес монаха, а самым лестным, что тот мог бы услышать о себе, стала цитата из "Кентерберийских рассказов" Джеффри Чосера, которую, как оказалось, не только Торнвилль знал наизусть.
Сэр Грин охотно помогал вспомнить некоторые строки, когда Лео вдохновенно декламировал:
Коль братья с бесами одной породы,
Ну как бесовской им не знать природы?
Ведь, черт возьми, слыхали мы стократ,
Как брат один попал однажды в ад.
В виденье ангел с братом вознеслись,
И ангел вверх водил его и вниз,
Чтоб все мученья ада брат познал,
Но тот нигде монахов не сыскал, —
Одни миряне наполняли ад.
И ангела так вопрошает брат:
"О сударь! Неужель мы столь блаженны,
Что не для нас мучения геенны?"
"Нет, — молвил ангел, — здесь вас очень много".
И к Сатане пустилися в дорогу.
И видит брат, дойдя: у Сатаны
Хвост протянулся с парус ширины.
"Приподыми свой хвост, о Сатана! —
Промолвил ангел. — Покажи до дна
Узилище, монахи где казнимы".
И полуверстной вереницей мимо,
Как пчелы, коим стал несносен улей,
Тыщ двадцать братьев вылетело пулей
Из дьяволова зада и в облет
Омчали роем ада темный свод.
Потом, поспешно прилетев назад,
Вползли на место, в сатанинский зад,
И дьявол хвост поджал и замер снова.
Увидев ада горшие оковы,
Покинул брат загробные пределы,
И дух его вновь возвратился в тело
По божьей милости, и он проснулся,
И, вспомнив сон свой, въяве ужаснулся,
Зад Сатаны вообразив себе,
И плакал горько о своей судьбе[22].
Гуляки посмеялись от души, так что Фрадэн, верно, долго еще икал от подобного поминания о здравии, а наутро турецкая барка купца Ибрагима Хакима неспешно везла к вражескому берегу всю орденскую делегацию.
В состав делегации кроме Лео Торнвилля входило несколько человек: рыцарь Дюпра, орденский врач с помощником, а также представитель казначейства — рыцарь, назначенный заместителем отсутствовавшего на острове "столпа" Германии Иоганна Доу. Эту компанию дополняла пара сарджентов и тройка канцеляристов из "языка" Испании — своеобразного орденского "министерства иностранных дел".
Молодой рыцарь — француз по происхождению, как можно было догадаться уже по фамилии, — оказался сотоварищем Торнвилля по злоключениям в Османской империи, окончив те же "университеты". Двое бывших пленников быстро сошлись, хотя о прошлом ни тот, ни другой особо распространяться не желали.
Купец Хаким был весел и преисполнен оптимизма. Отправка крестоносцев с Родоса к османам — это его собственная задумка, получившая полное одобрение начальства. По большому счету никто из посланных вовсе не был нужен в Ликии, однако цель-то у нехристей была иная — затянуть переговоры и под этим соусом поразведать и напакостить как можно больше. Возможно даже, кого и переманить на турецкую службу.
Пока плыли, купец предложил иоаннитам и Торнвиллю трапезу, от которой те не отказались, а уж за трапезой-то купец и начал прощупывать почву. Гяуры[23], к сожалению, были немногословны, но турка это не волновало: главное — начать, успех ведь не достигается сразу, а времени впереди предостаточно.
"Посольство" застряло в Ликии надолго, а главным его успехом было улучшение положения заключенных. Их, как и было обещано турецкой стороной, стали содержать в относительно неплохих условиях, работать не заставляли, однако многие были больны, причем некоторые столь серьезно, что находились практически при смерти. Пару рыцарей и шесть простых христиан пришлось удалить из списка, как уже скончавшихся.