Лео рассказал о своих предках, получивших, а затем утративших свое баронское звание, и о том, что он практически остался последним в роду. Рассказал, хоть и с некоторыми умолчаниями, о своих турецких приключениях, а Элен весьма заинтересовалась тем, что он знает турецкий.
— Талантливый человек талантлив во всем, — заметила она. — Интересно, как это у тебя получилось? Вот я так и не выучила греческий, хотя живу рядом с греками много лет.
— Да просто, — скромно заявил Лео. — Где-то что-то услышишь, поймешь, запомнишь.
Увы, эта встреча в госпитале оказалась последней. Наверное, срок очередных исправительных работ для Элен подошел к концу или она помирилась со своим строгим опекуном, однако ее служение в госпитале Святой Екатерины завершилось.
Тогда Торнвилль решил, что теперь и ему задерживаться в сем учреждении незачем. Несмотря на предупреждения медперсонала, уверявшего, что отсутствие должного ухода может иметь плохие последствия, Лео буквально заставил, чтобы его изгнали из госпиталя.
Торнвилль вернулся в английский "оберж", где узнал о том, что отныне он не обязан постоянно отчитываться о своем намерении пойти туда-то и туда-то. Это было весьма своевременно, но вместо вполне попойки с Грином или с Джарвисом, Лео ушел в Хору, где обновил свой скудный гардероб и сбрил бороду у расторопного и болтливого греческого цирюльника. Торнвилль надеялся встретиться с Элен, но вечером его неожиданно вызвал к себе через сарджента Гийом де Каурсэн, с очаровательной улыбкой сообщивший ему очередную гадость:
— Ты не забыл еще своего турецкого друга Хакима? А вот он тебя помнит. Благодари Бога, что ты был при деле, а он этого не знал, и что ты вовремя сообщил о его попытке склонить тебя к измене. Читай, Арслан-бек.
Лео, трясясь от ярости, прочел ловко сляпанную провокационную эпистолию, в которой его, Арслан-бека, хвалили некое выполненное прежде задание и поручали новое — выведать особенности и расписание караульной службы в портовых сторожевых башнях — Ангелов, Найяка и Святого Николая.
— Ну вам-то, надеюсь, ясно, что это клевета?
— Да, — снова улыбнулся Каурсэн. — Но и ты помни, что и за меньшее людей вешают на дыбу и парят огненным веником.
— Я уж пуганый. Не везет, наверное, вот и все.
— Просто повторяю: осторожность, осторожность и еще раз осторожность.
— Если постоянно всех подозревать и опасаться, можно сойти с ума.
— А мы и так все живем на грани помешательства. Знаешь, что нас от него избавит? Не поверишь — нападение османов. Ожидание беды порой намного тягостней, чем сама беда. Что, странные вещи я говорю?
Лео молча кивнул, не зная, что и сказать. Вроде бы, и прав, а соглашаться надо ли? Вдруг тоже подвох? Совсем зашугали, паразиты!
— Молчишь? То-то, уже учишься. Я тебя, на самом деле, прекрасно понимаю. Со стороны все это выглядит геройски и романтично — вот рыцари на своем острове защищают христианство от турок. Штурмы, осады, морские бои. Слава. Ну да, не без этого. Но истинное геройство вовсе не в этом, мой юный друг. Оно — в каждодневном и каждонощном труде, в тщательном исполнении вверенных тебе обязанностей. Сделал свое малое дело — и гордись им. Может, благодаря твоей бдительности к нам не попал разведчик, шпион, убийца. Разве это не геройство — спасти таким образом жизнь великого магистра? А на него покушались не раз. Наш героизм именно в этой рутинной работе. Легко рыцарю, воодушевясь, ринуться впереди всех на стену вражеской крепости или палубу корабля. Честь, слава, всеобщее признание, даже если ты погибнешь. А ты вынеси вот это все, находясь под постоянным гнетом султанских угроз, отовсюду ожидая ножа, не чая воздаяния и прославления!.. Вот, повторяю, истинное геройство. Как труды Геракла — многолетние, не за славу, не за деньги, а на благо людям! Надо — бьешь чудовищ, а надо — и авгиевы конюшни расчищаешь…
Гийом еще много говорил скучного и правильного, а у Лео голова болела только об одном — что день прошел без встречи с Элен… Правда, он избавился от подлого удара турка, но это не радовало без лицезрения медновласой прекрасной Елены…
Тут мелькнуло соображение: "Каурсэн ведь много знает. Может, у него чего порасспросить о ней? Но хорошо ли это будет? Как не скомпрометировать даму?"
Вот почему Лео позволил себе лишь самый невинный вопрос, как бы невзначай:
— А что, де ла Туры — высокий род?
— Настолько, что нам до них не доплюнуть, — таинственно, будто что-то уже зная, ответил Гийом, а ранним угром следующего дня Торнвилль был уже у домика своей пассии, адрес которой сумел невзначай выведать.
Чтобы добраться до заветного порога, пришлось преодолеть лабиринт узеньких улочек, застроенных каменными домами, по большей части, как и все добротные здания в городе, двухэтажными.
Улочки были столь узки, что временами один всадник мог еле-еле проехать, да и то при условии, что лошадь не слишком крупная. Кое-где над улицей соседние дома соединялись каменными арками, и тогда всаднику приходилось склоняться к самой конской гриве, чтобы не зацепить головой эти камни.
Объяснялась такая архитектура, впрочем, вовсе не недостатком пространства внутри крепости и не скупостью бюргеров, экономивших на благоустроенности. Нет, здесь имело место стратегическое мышление. Все эти неудобства были рассчитаны на оборону, на случай, если бы враг сквозь пролом или иным каким способом проник в город. Тогда даже один воин мог бы успешно защищать целую улицу от многих врагов, особенно с помощью простых жителей, могущих кидать каменные жернова и прочие хозяйственные тяжести на вражьи головы, поливать их кипятком прямо из окон и изничтожать прочими доступными способами и методами.
Забегая далеко наперед, отметим, что именно это и происходило на последних этапах осады 1522 года. Но не об этом сейчас речь. Сейчас Лео осаждал дом своей возлюбленной, но без особой надежды на успех.
Рыбоглазая служанка спросила из-за двери: "Кто там?" и, когда Лео представился, ответила, что госпожа никого в гости не ожидает. Лео был готов к такому ответу и поэтому попросил служанку лишь передать для Элен корзину свежих цветов, куда вложил записку на латыни: "Leo leaenae salutat. Amo te, mea mammata nymphula. Vale, lux mea. Leo tuus"[31].
Разумеется, девицу де ла Тур было сложно удивить чем-то подобным. Но ведь надо же с чего-то начинать! А затем можно и удивить, преподнеся действительно необычный подарок. Но что? Искусно выполненные фрески в греческих, а особенно в латинских, храмах подсказали Лео интересную идею — подарить Элен де ла Тур ее портрет.
Была б идея, а ее исполнение — уже дело десятое. Дураку да влюбленному все по плечу, поэтому случай представился быстро. На Родосе как раз расписывали собор Архангела Михаила — главную церковь местной униатской митрополии, а Торнвилль забрел вроде как поглядеть на процесс, изобразил из себя ценителя, похвалил, а затем спросил, можно ли заказать в частном порядке портрет дамы, нарисованный вот в такой же манере.
Перепачканный краской седатый грек-умелец ответил:
— Отчего же нет? Мы за любую работу беремся. Хочешь портрет дамы — можно попробовать. Сделаем в вашем, западном, стиле, близком к реальности. Она сама придет, или мне ходить надо будет?
О! Вот и непредвиденные трудности начались!
— Боюсь, не выйдет ни так, ни эдак… — замялся Лео.
— А как же тогда, чудак-человек? Ты чем думал-то? Со слов, боюсь, не выйдет. Если только подобие укажешь, к примеру, в Богоматери Замка… Или Бурго…
Лео вдруг воспрянул духом от внезапной идеи:
— Подожди, кажется, придумал. А если издали покажу — запомнишь?
— Это да. Глаз у меня наметанный, схвачу. А там — подскажешь, ежели что.
— По цене как?
Грек почесал седую бороду:
— Сам понимаешь, работа штучная, непростая. Опять же, то, что ты хочешь, не может быть большим при таком способе работы. Дюймов четыре на шесть, ну чуть больше, от силы, и в полроста.
— Как делать — тебе виднее. Ты говори, сколько. Раз мне надо, то и заплачу, сколько надо, и вообще, если совсем уж цену не вознесешь до небес, я закажу еще и копию портрета. Копию мне.
Художник назвал цену, и Лео без торгов согласился. Однако решил, что показывать художнику образец на улице рискованно. Вдруг художник не поймёт, на кого указывают, и изобразит не ту. Надёжнее было бы под благовидным предлогом привести Элен в храм Архангела Михаила, где работал сам художник. Тогда не спутает.
Прошел не день и не два, прежде чем Торнвилль, отловив Элен, за деликатным разговором как бы между прочим предложил ей сходить посмотреть работу греческих мастеров. Элен согласилась, и англичанин отвел ее "на показ".
Для верности, когда Элен смотрела куда-то наверх, он быстро обернулся и, переглянувшись со старым греком, у которого заказывал портрет, чуть заметным жестом указал на нее. Грек понимающе улыбнулся и кивнул — и так, мол, давно понял, уже глаз не спускаю. При этом он очень быстро то делал какие-то наброски углём на листе бумаги.
После этого начались долгие муки творчества. Начали, так сказать, с черновика. Старик не перехвалил себя, когда сказал, что глаз у него наметанный и он все схватит: так, в целом, и получилось. Все было на своих местах — глаза, нос, рот, волосы, стать… Но в то же время что-то все равно было не так. Что? Кто бы мог сказать! Грек предлагал различные варианты поправки, но ничего и не выходило. Тут Торнвилля словно осенило — волосы на лбу лежат не совсем так, отчего он и кажется другим. Ценный совет — пара штрихов — и вот вам Элен де ла Тур, собственной персоной, как живая! Красивая, мудрая, сдержанная… Расчувствовавшись, Лео обнял старика, а тот вырывался, смеясь:
— Ты ж, господин, теперь изгваздаешься весь!
— Да и ладно! Главное — получилось! Ай и глаз у тебя. И руки золотые!
— Да и у тебя глаз, я смотрю, цепкий! Махонькая деталька, а сразу все по-другому стало. Теперь даже не волнуйся, все сделаю в лучшем виде. Здесь особо не дадут, так я дома… Приходи через неделю.