– Ладно. – Мне не терпится поскорее отсюда свалить, поэтому я заранее на все соглашаюсь. – Ты первая, я за тобой. Только сразу в квартиру не суйся. А то сестрицу удар хватит.
– Без тебя знаю.
Грубиянка-Есми по имени Настя. Везет же мне.
Она исчезает в Полупути. Поглядываю вниз, прикидывая, как скоро позвонят ее родным с известием об этой трагедии. По всему выходит, что времени у нас немного. Мысленно стонаю, все мышцы ноют – здорово она меня укатала своими птицами, – а сам покорно следую за ней. Куда деваться.
Настя уже топчется на детской площадке. Кусает обветренные губы.
– Иди, – говорю. Я устал, реально устал. Пользуясь случаем, падаю на скамейку под каким-то раскидистым кустарником. Шарю в карманах.
– А ты? Сам говорил, что должен быть рядом.
– Не рядом, а поблизости. Здесь – в самый раз.
Она кивает, хотя на лице отражается сомнение. Потом уходит.
– Только давай недолго там! – кричу ей в спину. – Туда и обратно. И не дури! Я тебя везде найду.
Отмахнулась. Да и черт с ней.
Жду, курю и смотрю на ночные окна. Раньше не мог. Стискивало внутри. Прошло.
Теперь меня мало что пробирает.
От нечего делать представляю, что Ника тоже здесь. На другом конце скамейки. Волосы распущены, прячет лицо, свет фонарей позади, нога на ногу, мерзнет.
Моя Ника молчит. Настоящая тоже молчала бы, наверное. И плакала.
Нужно привыкать к воображаемым друзьям… Рано или поздно они должны были появиться.
Пять минут, десять, пятнадцать. Задерживается. Скоро меня потащит обратно к Князеву.
Хорошо, что глаз не спускал с подъезда, проворонил бы иначе.
Настя выскочила и смутной тенью метнулась вдоль дома в соседний двор.
Детский сад, младшая группа… Не соображает еще, что я везде.
Едва делая шаг из Полупути, ловлю ее, разогнавшуюся, но не рассчитываю.
Катимся на газон. Подминаю ее под себя, прижимаю всем телом. Ревет бесшумно. Вырваться не пытается.
– Ну, и что это было?
– Она меня не отпускала, – захлебывается словами, – у нее телефон зазвонил, и я сбежала, она сейчас искать меня будет и сюда придет…
И то верно.
Хорошо, что поздно: свидетелей нет. Вернее, уже рано. Но для меня всегда поздно.
– Отпусти меня, а? – просит она и судорожно сглатывает. – Какая тебе разница? Ты себе других найдешь. А я хоть иногда ее видеть буду.
– Ты просто не понимаешь… – Господи, как же я это ненавижу! Ее ненавижу. Глазищи белые, как под пленкой. Стараюсь не касаться кожа к коже. Жжется. – Я – не судья. Не мне решать.
Поняв, что договориться не получится, она пытается вырваться из моих рук. Неловко, безнадежно. Ворочается, толкает, но слишком слабо. Я сильнее. Зажимаю ей рот, чтобы не орала. Услышат.
– Закрой глаза, – шепчу. Вдыхаю ее запах. Потная кожа, немытые волосы. Все, как у живых. – Не смотри на меня. Так легче. По себе знаю.
Треплюсь и треплюсь, несу первое, что приходит в голову, лишь бы не молчать. Сам себя отвлекаю. Получается долго. Я ее мучаю. Но не могу заткнуться и сосредоточиться. Прошу у нее прощения. Мне это важно. Я прошу. Это важно. Я прошу. До тех пор, пока она не обмякает подо мной. И после еще некоторое время говорю, не ослабляя хватку, по инерции продолжаю, хоть она и не слышит.
Просто так легче. По себе знаю.
Университет и особняк Каменской
Подруга снилась Нике и раньше. Сны давали надежду. То Ксюша вообще не пропадала. То возвращалась домой и объясняла свое долгое отсутствие какими-то очень курьезными причинами, над которыми потом потешалось все их семейство. То приходила в институт и тоже смеялась над собой: заблудилась, перепутала…
Но на этот раз было по-другому.
Она постучала в окно.
Ника услышала не сразу. А когда поняла, что происходит, – тут же вскочила. Сперва подумала: Игни. Кто еще мог так беспардонно заявиться среди ночи? Отдернула занавеску, выглянула – Ксюша…
Как только держалась на узком карнизе?
В этот самый момент Ника и догадалась, что все еще спит. Правда, когда дергала шпингалет, ее колотил самый настоящий озноб. И руки дрожали натурально.
Ксюша забралась на подоконник. Такая же, как всегда. Вернее, почти такая же – волосы слиплись и спутались. На ней была знакомая Нике одежда. Черная куртка с меховым воротником. Черные брюки. Не хватало только обуви…
Она сидела в странной позе – на пальцах, не касаясь опоры босыми пятками. А за спиной висела маска с длинным загнутым клювом.
Ника медленно протянула руку и погладила подругу по колену. Живая. Теплая. Та мотнула головой: нет. Совсем как Настя в гостинице. Только смотрела умоляюще. Широко распахнутыми глазищами с размазанной тушью. Густые черные потеки.
– Ты тоже не можешь говорить? – спросила Ника растерянно.
Нет. Тонкие серьги-сердечки качнулись при движении головы из стороны в сторону. Ксюша сложила пальцы в щепоть и изобразила, будто пишет. Ника поняла. Метнулась в комнату, нашарила на столе ручку, выдрала из первой попавшейся тетради с конспектами чистый листок.
Протянула.
Пока подруга выводила на бумаге непохожие на ее почерк каракули, Ника разглядела ссадины на Ксюшиных руках и грязь под ее сломанными ногтями.
– Птичий… пастырь? – наконец прочитала она. – Это тот, кто тебя похитил?
Нет. Отложила листок с ручкой и сложила ладони у себя на груди.
– Это ты! – догадалась Ника. Вопросы тут же хлынули потоком: – Ксюшечка, где ты сейчас? Что с тобой случилось? Тебе… больно?
Нет. Снова взяла ручку и бумажку.
Ника пристально вгляделась в корявые буквы.
– До-мой… Ты хочешь домой?
Ника встала на цыпочки и бережно провела рукой по Ксюшиным волосам, разделяя пальцами спутавшиеся пряди. Ксюша смотрела вниз, и слезинки падали на подоконник с кончика ее носа.
Из-за того, что окно было отворено настежь, комната мгновенно выстудилась. Ника мерзла, дрожала, смотрела на Ксюшу и от этого тряслась еще сильнее. И не знала, что делать дальше.
– Чем я могу тебе помочь? – едва шевеля губами, спросила она. – Напиши. Я тебя найду. Обещаю!
Снова этот взгляд. Безмолвный крик одними глазами.
– Во…лю…крис? – От неожиданной догадки Нику бросило в пот. – Но почему?
Вместо ответа на нее глянула клювастая маска из черной сморщенной кожи.
Оставив листок, Ксюша махнула рукой: пока-пока! – и вдруг повалилась спиной назад.
Ника едва сдержала крик. Легла животом на подоконник, свесилась наружу, ожидая увидеть самое страшное.
Внизу никого не было.
Стылый воздух мгновенно пронял ее насквозь.
Ника схватила листок с Ксюшиными каракулями, затворила окно и забралась в постель. Укуталась в одеяло, сжалась и подтянула ноги. Колотило беспощадно. Не то от холода, не то от волнения – сама уже не понимала. Все спуталось.
VOLUCRIS. В памяти всплыла неоновая вывеска ночного клуба, устроенного в переделанном здании дореволюционного вокзала. Владелец – Павел Нелидов. Молодой и дерзкий Никин однокурсник. Сын богатого папочки. Старье плюс инновации равняется новому молодежному тренду. Идея выстрелила. О клубе заговорили.
Или как там еще в таких случаях принято? Пипл схавал…
Но как связано исчезновение Ксюши с нелидовским клубом?
Странный сон… Бред бредовый…
– Вера, подъем! В институт опоздаешь! – Мама приоткрыла дверь и кричала из коридора. – Про вторую пару можешь даже не врать, знаю, что к первой… – Не дождавшись ответа, зашла. Решила растормошить лентяйку-дочь. – Какая тут у тебя холодища… Окно открывала? Может, еще и куришь?
Ника с трудом продрала глаза. Ей казалось, что она вообще не спала. Все тело словно катком укатали.
– Мне уже поздно начинать, я старая, – проговорила она с трудом. Супер. Похоже, еще и простудилась. – И не называй меня Верой. Ненавижу Веру.
– А я ненавижу Нику.
Надоевшую до зевоты тему имени обе предпочли не развивать.
– Мам, представляешь, Ксюха снилась. Такая реальная, что…
И запнулась, почувствовав под ладонью лист бумаги.
Одеяло откинула, взяла записку, быстро пробежала взглядом.
Нет. Не может быть. Невероятно.
Три неровные строчки. Не вдоль и не поперек, а наискось, по диагонали:
птичий пастырь
домой
VOLUCRIS
На университетской парковке белый нелидовский «Кайен» выглядел выпендрежником.
Точь-в-точь как и его владелец, который ошивался рядом с машиной в компании двух неуловимо схожих между собою девиц.
Ника топталась возле корпуса и делала вид, что кого-то ждет. А сама потихоньку приглядывалась к мажору.
До этого Павел Нелидов и Вероника Бородина существовали в разных вселенных. Не пересекающихся ни в одной точке пространства и времени. Не интересные и чуждые друг другу, как какой-нибудь папуас с острова Новая Гвинея и президент небольшого европейского государства. Но если она хотя бы теоретически знала, что Нелидов учится на параллельном потоке, то сам он понятия не имел ни о какой Нике. Как и еще о тридцати сокурсниках, которые составляли всю ее группу.
На занятиях почти не пересекались, а если и бывали общие пары, то «обеспеченный мальчик из хорошей семьи» попросту прогуливал.
И вот надо же, явление Христа народу.
Когда он развернулся и двинулся в сторону главного корпуса, Ника пошла следом, как приклеенная. Пялилась искоса так, словно рассчитывала прочитать мысли. И понимала, что на маньяка он не тянет. Совсем-совсем. Не бывает у маньяков таких небрежно-рваных стрижек, лисьих глаз и темных бровей. А еще маньяки не ходят в белых кашемировых свитерах. Или?..
Ох, да откуда ей знать.
Все это продолжало крутиться у Ники в голове и потом, когда шестьдесят человек расселись в огромной аудитории-аквариуме. Нелидов – на галерке. Обычно Ника такого себе не позволяла, но на этот раз уселась там же, неподалеку. Преподавателя не слышно, надписей на доске не видно.
Но сейчас ей все это и не нужно.