Только в кино про замки и аристократов я видела семейные кладбища прямо рядом с жилищем. Тут, конечно, не совсем рядом, но тоже ведь практически на домашней территории. Странно немного.
Чьё-то присутствие я почувствовала, что называется, спиной. Обернулась.
Сестра Викана вошла следом за мной внутрь зелёной изгороди. Если бы я знала, что она здесь окажется, я повернула бы назад: не особо мне хотелось показывать ей свою озадаченную и несчастную физиономию.
Кара сдержанно улыбнулась и повела рукой. Я кивнула в ответ.
Она обошла меня, приблизилась к одному из столбиков, провела пальцем вдоль ряда символов и повернулась ко мне:
– Макесара!
Я ничего не ответила. Не смогла.
Кара поняла: до меня дошло, что я вижу перед собой. И она просто ушла, а проходя мимо, ободряюще коснулась моего плеча.
Едва я осталась одна, у меня ноги подкосились, и я села на траву.
Прямо здесь, в земле под красивым столбиком, было закопано то, что осталось от прежнего Максима. От моего замечательного Макса. От моей прежней жизни.
Только глядя на эту ухоженную миниатюрную могилу с кустиком карликовой розы, я позволила себе заплакать не вообще от горя, обиды и боли, а заплакать по Максу.
Сзади прошуршали по гальке мужские шаги, и я услышала голос присевшего рядом Никиты.
– Здесь – мама, – сказал он задумчиво, и краем глаза я увидела взмах его руки. – А здесь Лоенар, Лёнька, брат мой. Он так и не узнал своего настоящего имени… А вот тут – бабушка и дедушка и их старшие дети. Ну, а это… это я. Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу свою могилу… Лада?! Что с тобой?! Не плачь, моя хорошая!..
– Ты прости меня, пожалуйста! – прогнусавила я, утираясь рукавом. – Прости! Не обижайся только…
– На что? – с тревогой уточнил он. – На что я не должен обижаться?
– Я очень… очень… скучаю по тебе! По тебе прежнему!
Никита сгрёб меня, рыдающую, в охапку и стиснул так, что я едва могла дышать.
– Плохая была идея показывать тебе семейное кладбище. Но я не успел помешать, тётя меня опередила… – пробормотал он с досадой. – Глупышка, я совершенно не собираюсь обижаться, что ты такое говоришь?!
Я вцепилась в него мёртвой хваткой, стараясь взять себя в руки. Ненавижу ныть, ненавижу показывать свои слёзы. Даже самым близким. Тем более им – они ведь не заслужили этого, вот этих слёз, соплей и воплей.
– Прости меня, Максюша…
– Да что ты извиняешься поминутно?! – сказал он вдруг горько.
– Не выходит у меня ни о чём не жалеть, Макс… Не получается смотреть только вперёд!
– Малыш, да я же сам такой. Я сам бы отдал многое, – его голос дрогнул, – чтобы снова вернуть ту жизнь. Чтобы мы с тобой были только вдвоём. Чтобы можно было хотя бы иногда думать только друг о друге. Чтобы вместе заснуть, обнявшись. Просто вместе заснуть, только и всего… Так часто вспоминаю об этом, что это уже как навязчивая идея – ничего не могу поделать. Я прекрасно понимаю, кем стал. И ничего удивительного, что ты через силу со мной остаёшься…
– Врежу сейчас! Больно будет! – я вырвалась из его объятий, вцепилась в его свитер, затрясла. – С ума сошёл, дурак?! Что ты несёшь?!
Он беспомощно захлопал рыжеватыми ресницами. Я охнула и бросилась ему на шею.
– Мы выдержим, да, Макс? Мы же давно решили, что сможем. Ведь сможем, правда?
– Сможем. Даже не сомневаюсь, – он отстранился и уверенно взглянул мне в глаза. – Но это не значит, что нам не о чем жалеть. Ещё как есть. И это не зазорно. И извиняться не за что.
– Максим, уведи меня отсюда, пожалуйста.
– Откуда «отсюда»? – насторожился он.
– Да с кладбища! Тяжело мне здесь, давит это всё.
Мы поднялись на ноги. Я наклонилась отряхнуть с джинсов сухие травинки, и вдруг меня крутануло – я не успела даже ойкнуть, как ткнулась головой в землю и свалилась набок.
– Лада, что?!
– Не знаю – обычный кокон, видимо… – пролепетала я.
– Странно. Ты же говорила, ещё не скоро, – удивился он.
– Чёрт его знает, Макс… – я чувствовала, как нарастает даже не усталость, а дикая слабость. – Может, это день такой сумасшедший? Райда, стрельба, кладбище…
Нет, это был кокон. А что же ещё? Стресс стрессом, но внутренности выплясывали в точности, как накануне кокона. Только сильнее. А вот слабость неимоверная – никогда такого не испытывала.
– Иди-ка ко мне, – Макс подхватил меня под мышки. – Поднимайся. Сможешь?
– Прости, что-то не выходит, – ни одна мышца меня не слушалась.
– Не беда, – он присел рядом со мной прямо на траву. – Успокойся. Не будем дёргаться и спешить. Засыпай, малыш. Я отнесу тебя в дом.
Он подтащил меня к себе, положил мою голову себе на колени.
– Не напрягайся так, – сказал он с тревогой. – Что с тобой? Боишься? Ты в доме моего отца, тебе ничего не грозит. И я с тобой. Ни на шаг не отойду.
– Макс, мне плохо. Очень.
Он пощупал мне пульс на шее, провёл ладонью по моей руке от плеча до запястья. Тревожно присвистнул.
– Макс, что это со мной такое?..
Он не ответил, только приподнял меня, сграбастал в охапку и прижал мою голову к груди. Так я и провалилась в черноту, чувствуя, как внутри всё холодеет, и только губы Макса… Губы Макса касались моего лба и горели огнём.
Кроме этого огня, я больше ничего не чувствовала.
Назвать всё это словом «плохо» язык не поворачивался. Я помнила, что такое «плохо». Плохо – до степени «помру прямо здесь и сейчас» – мне было, когда я в девятнадцать лет подхватила ветрянку. Ветрянкой болеть полагается в детском саду, а уж взрослому никому не пожелаешь.
Сейчас всё было ещё отвратительнее. Меня словно швырнули в огонь. Я вся такая холодная и обессиленная, и всё, что вокруг, всё, что меня касается – жжёт, как раскалённый металл.
Потом сила вернулась. Внезапно. Опять по принципу тумблера. Щёлк – и я почувствовала, как мышцы налились и готовы крушить. Но я не могла пошевелиться, меня что-то душило. Или кто-то. Не давало двинуться. Не давало дышать и кричать. Я сопротивлялась этому чему-то, пока не устала. А когда устала и бросила бороться с неведомым душителем, вдруг пришли странные видения: какие-то картинки, звуки, отдельные слова, которые я не могла понять, лица, которых я не узнавала. Кажется, я кричала им, чтобы они ушли прочь и оставили меня в покое… И они ушли. Стало тихо.
Только прохладное дуновение и тонкий аромат цветов. Звуки тоже были – приглушённое чирикание птиц.
Я открыла глаза. Я лежала в постели в той самой гостевой комнате в доме Викана, которую отвели нам с Никитой. Лежала на боку, накрытая лёгким одеялом. Прямо передо мной распахнутое окно – это оттуда, из сада доносились птичьи голоса.
Никита сидел на подоконнике и смотрел на меня с растроганной улыбкой.
– Ты здесь?
– Я же сказал, что не отойду от тебя, – проговорил он, но в конце голос его сорвался, и он хрипло спросил. – Как ты себя чувствуешь?
– Ну… так себе, если честно, – вздохнула я и попыталась приподняться. – Как будто меня кинули сначала на ледник, потом в огонь, потом проехались по мне катком и, наконец, вышвырнули из пыточной… Но вроде жива.
Его глаза враз наполнились слезами, он зажал себе рот ладонью, а через секунду опустил руку и отвернулся.
– Макс, ты что?!
Он опустил голову, пряча от меня лицо.
– Ма-а-акс?!
Он спрыгнул с подоконника, подошёл, опустился рядом с кроватью, погладил меня по спутанным волосам, по щеке, по плечу. Взял мою ладонь и прижал её к губам.
– Макс, блин… Я тоже тебя люблю, но ты меня пугаешь! Со мной уже всё нормально!
– Я вижу, – сказал он, кивая. – Но несколько часов назад ты умерла у меня на руках. Прямо там, на нашем семейном кладбище.
– В смысле?
– В прямом, – он сглотнул и грустно улыбнулся. – Слава Богу, что мы здесь, и что здешние медики умеют распознавать смерть в чёрном коконе и облегчать воскрешение. Тебя даже не стали забирать в стационар. Несколько нужных уколов и полный покой…
Наверное, я выглядела идиоткой и по-дурацки хлопала глазами, потому что взгляд Никиты постепенно изменился. Он усмехнулся и осторожно обнял меня.
– И что, я при этом никого не убила? – пробубнила я ему в плечо.
– Нет.
– И даже не покалечила?! И головой об пол не билась?
– Нет. Я же говорю: здесь умеют с этим справляться.
– Обалдеть, – только и смогла я сказать.
Никита отстранился и улыбнулся:
– В общем, добро пожаловать в клуб, малыш!
Глава 20
Солнце давно село, птицы в саду примолкли, стало тихо и прохладно.
Звёздное небо над домом и садом Викана Сармы было таким же прекрасным, как и над нашей лесной коммуной.
– Макс, а это другие звёзды?
Он неопределённо хмыкнул:
– Скорее всего. Другая реальность – другие звёзды. Это было бы логично. Но я не силён в астрономии вообще, а в здешней – тем более. А вот Ариас, наверное, отличник. Хочешь, спросим у него?
– Не надо. Не стоит. Я сейчас не вынесу его очень-очень-очень лекцию.
Макс усмехнулся и укоризненно покачал головой:
– Тебе бы всё смеяться. Он сказал, что начинал ходить в наш мир с англоязычных стран. А там и «очень», и «весьма», и «именно», и «слишком», и «сильно» – все эти конструкции строятся с употреблением слова «very»… Ну, и вот результат. Я его понимаю. Как выяснилось, мой словарный запас в родном языке тоже довольно убог…
– Ма-а-акс, не нуди!.. Постой, как ты сказал? «Начал ходить в наш мир?» Ты уверен, что он для тебя «наш»?!
– Ну, вот тебе и раз! Ладка, я тебе сто раз говорил, – он наклонился к самому моему уху, чтобы не услышал отец. – Это – моя малая родина. Но не мой дом.
Мы принимали участие в очередном семейном мероприятии. Позади особняка на лужайке горел очаг. Трудно было назвать как-то по-другому низкую металлическую чашу с бортами в виде узорчатой решётки. Не мангал, не костёр, не печка. Открытый очаг, в котором весело плясал огонь. Вокруг очага расставлены пять маленьких диванчиков… ну, или огромных мягких кресел, а между креслами – изящные столики, чтобы было куда поставить бокалы с вином и тарелочки с лёгкими закусками.