Тайны были вне его, а слитое с ним воедино не пугало и не удивляло. Но все же, все же…
10
Через три дня позвонил Алеша. Веселов дежурил, шла операция, он мог отлучиться лишь на короткое время и попросил говорить по существу, когда Алеша прокричал в трубку заветный клич своего героя: «Время звенеть бокалами!» В другое время Веселов раскрутил бы эти слова на длинную шутку, но только не сейчас. Алеша обиделся на сухость тона и так же сухо сказал после паузы: «Я нашел свидетеля». — «Обвинения или защиты?» — все же не удержался Веселов. «Обвинения! — воскликнул Алеша. — Жди меня завтра!»
Наутро, отчитавшись на планерке, перебросившись парой фраз с Оленевым, привычно невыспавшийся и небритый, оставив забрызганный кровью халат в гардеробе, Веселов поехал домой. Он ни о чем особенном не думал в эти долгие минуты, не ломал голову предположениями и готов был принять любое.
Что Веселов по лености своей не сумел сделать за всю жизнь, Алеша проделал за короткий срок. Пепел отца слишком сильно стучал в его сердце. Он разыскал бывших соседей Веселовых по давнему пятьдесят четвертому году, точнее, соседку, уже пожилую женщину, но как многие в ее возрасте, более явственно помнящую события молодости, нежели прошедшей недели.
Анна Тимофеевна, ныне пенсионерка, женщина любознательная к подробностям чужого быта, хорошо запомнила дни перед переездом в новый дом, а уж о бывших соседях могла написать по пухлому роману. Нет, Володя ее не вспомнил, слишком далека была дистанция вез времени, но она точно описала семью Веселовых, включая четырехлетнего шалопая Вовочку и даже рассказала о кое-каких проказах его. Веселов с печальной усмешкой признал — да, это его стиль. Мать Веселова она описала замкнутой, неразговорчивой женщиной, избегающей соседской болтовни, и это было правдой. Но вот отец в рассказе соседки был немного не таким, каким сочинил его для себя Володя. Он просто был разным. То веселым, общительным, играющим на гитаре, сочиняющим на ходу забавные стишки, то угрюмым, раздраженным, не отвечающим на приветливое «здрасьте» и надвигающим козырек кепки до бровей.
Так вот, Геннадий Веселов каждое утро исправно уходил на службу, но странное дело — даже в свои веселые дни он никогда не уточнял, куда именно уходит, где проводит долгие дневные часы, откуда возвращается вечером, уставший. Да, он отшучивался, придумывал разные забавные названия организаций, где он якобы работает, например: «Главная контора детараканизации населения» или «Упрснабмарсшвабра», да и жена его кратко отвечала любопытным соседям: «На ответственной работе». Это походило на правду. По тем годам семья Веселовых жила обеспеченно. Мать Вовы не работала, и дома у них было все, что считалось тогда признаком хорошей жизни: ламповый приемник, патефон с пачкой пластинок, дубовая мебель и даже ковер во всю стену. Да, Володя помнил все это, с годами одряхлевшее и постепенно замененное на другие вещи — естественно и незаметно, как смена листвы на дереве.
Квартал собирались сносить, и им всем, жителям восьмиквартирного дома, выдали ордера на жилье в районах новостроек, в разных концах большого города. Нравы тогда были проще: готовясь шагнуть в новую светлую жизнь, все соседи собрались во дворе, вынесли столы, расставили их в садике между клумбами и дружно отпраздновали это событие. Геннадий Веселов играл на гитаре, все пели, ну и плясали, конечно, благо был конец лета, совпавший с конном старого дома; цветы, росшие на клумбах, не жалели и одаривали друг друга щедрыми букетами. Жена Веселова не танцевала, но была спокойна, даже радостна и смотала на мужа нежно и неревниво. И взгляд ее не изменился даже тогда, когда в садик, скрипнув калиткой, вошла знакомая красивая женщина и остановилась, глядя на Веселова. Женская память Анны Тимофеевны цепко удержала детали ее одежды: плоская шляпка из желтой соломки с голубой лентой и букетиком искусственных незабудок, синее крепдешиновое платье с желтыми цветами, синие босоножки, ну и белые носочки, разумеется. Да, еще вуаль на шляпке, голубая вуаль. Веселье было в разгаре и, пожалуй, только Анна Тимофеевна пристально следила за тем, что происходило. Веселов отложил гитару, молча подошел к столику с патефоном и поставил пластинку. Запели Бунчиков и Нечаев, они заглушили разговоры за столом, и Веселов медленно, словно бы нехотя, пошел к этой женщине. Да, на полпути он обернулся и посмотрел на жену («с мольбой и мукой!», как определила соседка). Та отвернулась, невозмутимо долила себе чая и придвинула вазочку с вареньем.
«Он побледнел, лоб его покрылся холодным потом! — воскликнула через тридцать лет соседка. — Бежать было некуда, из садика вел только один выход и там ждала его та роковая женщина. Она смотрела на него как на свою собственность, как законная жена, заставшая мужа в чужой компании, а он вел себя испуганно, совсем как гуляка-муж».
Гостья повернулась, не оглядываясь, не сказав ни слова, вышла из садика и пошла к выходу из двора. Он еще раз обернулся у самой калитки, хотел поймать взгляд жены, но та отвернулась, аккуратно слизывая варенье с ложечки, словно бы все происходящее ее не касалось. Он ушел, и соседка, умело спохватившись, что, мол, у нее на плите? выкипает чайник, побежала вслед, но лишь последний кадр высветился закатным солнцем: женщина, крепко взявВеселова под руку, выходит из ворот на тротуар, и он — опустивший голову, неохотно и обреченно бредущий рядом. «Как арестант!» — воскликнула спустя годы соседка. — Только наручников не хватало…»
В этот день соседка его не видела, хотя допоздна крутилась во дворе, заговаривала с его женой, играла с Вовочкой, пытаясь и у него выяснить, знает ли он что-нибудь об этой красивой тете… В день переезда Геннадий Веселов, мрачный и бледный, с черными кругами под глазами (эпитеты, данные соседкой), молча грузил вещи на грузовик, молча взял сына на руки, подошел с ним зачем-то к тополю, растущему у забора, и сорвал желтеющий широкий лист. Потом посадил жену в кабину, отдал ей сына, помахал всем рукой с кузова и все — больше они не встречались.
— Это все? — спросил Володя.
— Из фактов? Все.
— Остальное — истолкования. С точки зрения соседки.
Роковая женщина, разлучница, женщина-вамп…
— Фронтовая подруга, первая жена, первая любовь, потерянная во время войны… — продолжал Алеша. — А если! по-другому?
— Догадываюсь, — хмыкнул Веселов. — Агент иностранной разведки, бывший резидент СД или наоборот — народный мститель, жена или дочь преданного отцом борца. Он ее пришил, замел следы, убедил мою маму, что молчание — золото, а сам сбежал. Так, что ли?
— А может, и так! — с вызовом ответил Алеша. Карие глаза его мрачно сверкнули, тонкие ноздри затрепетали. — Я не романтик, и мне эта версия ближе.
— Это ты не романтик? — не поверил Веселов.
— Тебе не хочется считать отца предателем!
— Ну да, — просто согласился Веселов. — Кому же хочется? Я же не Павлик Морозов.
— Ты Павлика не трожь! — обиделся Алеша. — А почему ты забываешь, какое было время? Пятьдесят четвертый год! Всего год прошел после смерти вождя. И где работал твой отец? Не там ли, где клепали дела на невинных людей?! А?! Может, у него руки в крови по локоть? Он сбежал от справедливого возмездия, когда времена изменились!
И дальше их разговор шел примерно в том же русле, то расширяясь, то сужаясь, то бурно вспениваясь на перекатах, ю замирая во время очередной чашки чая.
В конце концов оба остались при своем мнении.
— Фактор сверхъестественности, — сказал Веселов наконец. — Все остальное — словоблудие. Мы никогда не причем к истине, если будем рассуждать банально. Измена, предательство — это же на поверхности, для мальчиков-дебилов. Ты похож на мальчика-дебила?
Алеша побледнел.
— Ладно, ладно! Я похож, я болван. Но зачем искать в этой истории простую житейскую тайну? Быть может, и все намного сложнее, а мы, как любители-археологи, по двум черепкам целый город сочиняем. Фактов маловато, и те мы упрощаем. А о сверхъестественном ты подумал?
— Экстрасенс на летающей тарелке? — язвительно спросил Алеша. — Пришелец в тельняшке?
— Ну да! — охотно согласился Веселов. — Агент межгалактической разведки. Хоть не так обидно, как абвер.
— Зато глупее. Если можно объяснить просто, зачем же лезть в дебри?
— Пожалуй, ты прав. Не миновать нам таежных дебрей. Готовь сапоги и суши сухари.
— Ты опять! — не выдержал Алеша. — С тобой невозможно говорить серьезно!
— Наследственность, — мрачно сказал Веселов. — Дурная. Заманю в тайгу и брошу на съедение комарам… Об ой штуке ты забыл?
И он грохнул на стол бронзовую двуглавую птицу. От удара что-то сдвинулось в ней, и ясно обозначилась узкая щель по окружности.
— Сгубил амулет шаманский, — проворчал Веселов и все же рука немного дрогнула, когда он, бережно взяв бамул, стал раздвигать щель кухонным ножом.
Первое пришедшее на ум сравнение было медицинским — тайник походил на футляр от градусника и странным казалось, что даже Оленев не заметил его пустотелости. (Или сделал вид, что не заметил?..) Из углубления внутри птицы выпал листок бумаги, свернутый в тугую трубку.
— Ну вот, а ларчик… — пробурчал Веселов, чтобы скрыть волнение.
Бумага была тонкая, но записка не слежалась и развернулась легко. Мелким почерком там было написано несколько коротких фраз: «Сын! Прости. Вынужден скрываться. Ради тебя и мамы. Ни в чем не виноват. Все очень сложно. Объясню при встрече. Место и время назвать не могу. Опасно. Должен догадаться сам. Тебя ищут. Будь незаметным. Жди друзей. Нас мало. Отец».
— Да-а, — вздохнул Веселов.
Они расстались с Алешей не то что врагами, но и без нежности особой, что ли. Та странная связь, что объединяла их, казалась и крепкой, и хрупкой. Алеша выполнял последнюю волю отца, чуть ли не кровная месть толкала его на поиски. Володя искал утерянное звено, связующее его с неисчислимыми родными по крови людьми — ушедшими друг за другом в» глубину времен и хранящими для него свое невидим