Здесь чувствовалось нечто, мягко скажем, невероятное. Если, например, призрачный отель дублировал в плане помещений настоящий (или, если точнее, настоящий отель повторял призрачный один в один), то с больницей ситуация была совершенно иной.
Больницу открыли, кажется, где-то в начале двадцатого века, но по каким-то мутным причинам довольно быстро закрыли, переоборудовав дом в жилой. Не то в Заднепровье на тот момент население было охренительно здоровым, не то жить было негде — в общем, факт оставался фактом.
Обычно в таких случаях прошлое исчезает, недолго подержавшись за воспоминания людей. Чем меньше этому прошлому лет, тем меньше оно держится. Если никаких зримых напоминаний не остаётся, так и вовсе рассосаться может за считанные недели или месяцы.
Но в той больнице случился Вадик. При всех своих тараканах, возможно, заведшихся позднее, он искренне хотел помогать душам и искренне верил, что путь лечения — единственно верный. Действовал он не так, как Мстислава, методом от противного, а по классике. Пришёл в больницу, осмотрелся, кивнул и начал на её базе оборудовать призрачную лечебницу.
Набрал персонал. Стал принимать пациентов. Поначалу всё шло хорошо, но потом внезапно реальную больницу закрыли, а палаты начали превращать в квартиры.
Не так уж трудно представить, что чувствует человек, глядя, как в дело его жизни не просто плюют, а испражняются. В такой ситуации можно поступить по-разному. Можно плюнуть самому и уйти пытать счастья в другой локации. Можно обвешаться гранатами и прыгнуть в окно городской администрации.
Вадик пошёл третьим путём. Он стал игнорировать бросившую ему вызов реальность.
Реальность, конечно, обалдела, однако против воли фанатика переть было затруднительно. Больница осталась в призрачном мире. Вся планировка здания сохранилась, несмотря на переустройства. И души продолжали возноситься (или не возноситься) отсюда.
Однако в дом таки заехали жильцы. Сам Вадим получил квартиру здесь. И сознания десятков людей не могли не воздействовать на призрачную реальность. В ней тоже появились квартиры…
Сейчас я стоял в коридоре, пытаясь унять поднимающуюся паническую шизофрению. Плевать, что такого термина не существует, торжественно ввожу его в оборот.
Если можно так выразиться, здесь было два призрачных мира. Больница и жилой дом. Они наслаивались друг на друга, перемигивались. Стены исчезали и появлялись. Внутренние двери в палаты менялись на металлические квартирные и наоборот.
Прямо скажем, нет ничего удивительного, что работающий тут десятилетиями человек несколько поехал крышей и продался злу.
— Сосредоточься на госпитале, — буркнул Маэстро, нетерпеливо пристукивая тростью по полу.
У него, похоже, с ориентированием на местности никаких проблем не возникало. Явно не в первый раз сюда захаживает. А может, просто, будучи призраком, воспринимает всё как-то иначе. Проводника получше у меня в любом случае не было, так что пришлось следовать советам этого.
Я глубоко вдохнул и сконцентрировался именно на той реальности, от которой веяло началом двадцатого века. Вцепился взглядом в выведенную на стене краской надпись: «Палата №1». Смотрел на неё до тех пор, пока надпись не прекратила мерцать.
— Ну? — метнул на меня взгляд Маэстро.
— Знаешь, мне не очень нравится твоя риторика, — сказал я.
— Чего?
— Того. Я тебе тапки носить не нанимался, между прочим. Разговор шёл о партнёрстве, которое подразумевает некое равенство. Так что скажу тебе то же самое, что сказали в военкомате одному моему знакомому по фамилии Нухимович: «Нукать дома будешь».
Против ожиданий Маэстро не разозлился. Напротив, справившись с удивлением, он улыбнулся и покачал головой.
— А ты зубастый. Мне это нравится. Можешь за себя постоять. Тогда и нечего жаловаться.
— Пардон? — не понял я посыла.
— Мужчина отличается от ничтожества тем, что живёт с достоинством в любых обстоятельствах. Те, кто требуют к себе какого-то особого отношения, не заслуживают зваться мужчинами.
— Интересная теория.
— Не теория, — мотнул головой Маэстро. — Вежливость — это маска для ничтожеств, которые боятся столкнуться со звериным оскалом реальности. Если у тебя есть достоинство, тебя невозможно ни оскорбить, ни унизить.
— Ладно, шкет, — пожал я плечами. — Усвоил. Чё стоишь-то? Пинка в жопу ждёшь? Бегом метнулся, показал, куда тут дальше.
Маэстро позеленел. Выждав несколько секунд, заставил себя улыбнуться одними губами и процедил сквозь зубы:
— Хорошо, Тимур. Мы друг друга поняли. Идём.
Ушли мы недалеко. Дверь во вторую палату открылась, и оттуда выплыла медсестра с подносом, на котором в специальных ячейках лежали таблетки.
Медсестре было, на вид, лет сорок. На полголовы ниже меня, густые чёрные волосы, смуглая кожа. Халат, заканчивающийся чуть выше колена, демонстрировал красивые ноги.
Нашему появлению женщина не удивилась. Улыбнулась, как старым знакомым, и пошла дальше по коридору. Вошла в седьмую палату. Маэстро молча вёл меня следом.
В палате лежала на койке одна старушка. Старушек и стариков в нашем деле всё-таки было подавляющее большинство, что не могло не радовать.
— Та-а-ак, — пропела медсестра, — как мы себя сегодня чу-у-увствуем? Ваши таблеточки.
Интересные у них тут порядки. Обход с таблетками посреди ночи.
— Деточка, — проскрипела старушка. — А где ж доктор-то? Он мне сегодня операцию обещал.
— Доктор, к сожалению, очень занят. Но когда освободится…
— Да не хочу я твоих таблеток! — Старушка ударила по протянутой руке, и таблетки полетели на пол. — Плохо мне! — тут же захныкала она. — Плохо мне тут…
— Отдыхайте. — Голос медсестры не изменился ни на йоту, остался таким же глубоким и доброжелательным. — Доктор освободится и сразу к вам придёт.
Глядя на лежащую женщину, я вдруг с чудовищной чёткостью ощутил, что это — именно тот случай, когда без Вадика никуда. Мы, в отеле, помочь бы ей не смогли никак. Эту душу удерживало на земле нечто такое, до осознания чего она просто не успеет добраться. Что-то, что может удалить только скальпель хирурга.
А хирург сейчас сидел в некоем застенке видящих и, судя по всему, выбраться оттуда ему не светило ещё долго. Насколько я понял, никакого механизма работы с видящими, предавшими своё дело, не существовало по причине банального отсутствия прецедентов. Предавать было особо не для чего. Вожак пожирателей нарисовался только недавно, а до того — какие у нас могли быть альтернативы? Да никаких.
Возможность выбора порождает колебания. Колебания рождают измену.
Медсестра вышла из палаты и закрыла за собой дверь. Лицо её тут же изменилось. Дежурную маску с него как ветром сдуло, перед нами оказалась женщина жёсткая и жестокая, с цепким и пронзительным взглядом.
Глава 20
— Я не смогла достать компьютер, — процедила медсестра сквозь зубы.
— Это я уже понял, — кивнул Маэстро. — Не понял лишь, почему вместо тебя видящие схватили Вадима.
— А ты бы предпочёл, чтобы они повинтили меня? И с кем бы ты тогда остался? Не неси чушь!
— Мне интересно, почему за ноутбуком поехал он. И почему уничтожил его. Что он знал?
— Ничего он не знал! — рыкнула медсестра. — Я наплела ему, что была знакома с тем парнем и всё ему о нас рассказала. Парень готовился опубликовать материал. Теперь я раскаялась и решила, что компьютер надо забрать, чтобы сведения не попали в чужие руки. Попросила Вадима съездить.
— Но почему? Откуда ты знала, что видящие присматривают за этим адресом?
— Предчувствие, Маэстро. Кто-то управляет пустышками, — метнула она взгляд в мою сторону, — а кто-то чувствует опасность своей шкурой. И, как видишь, я не прогадала. Не знаю, как именно видящие следили за домом, но Вадика они взяли. И никакой информации нам уже не получить.
— Неприятно, но не смертельно. — Улыбнувшись, Маэстро похлопал медсестру по плечу. — Зато теперь у нас есть время и возможность найти артефакт.
— Я понятия не имею, где Вадим его держит!
— Именно поэтому я привёл с собой этого юношу.
— Да? — Медсестра смерила меня взглядом. — А что он умеет?
— Он очень талантлив. И я верю в то, что его ждёт успех. Ну что, Тимур? Начнём поиски?
— Здравствуй, — сказала старуха.
Появлению Евы она не удивилась. И вообще выглядела так, как будто способность удивляться уже утратила.
— Я пришла попросить вас об одолжении, — брякнула Ева. — Понимаю, что звучит странно. Когда вы были жи… то есть, я хочу сказать, раньше мы с вами не очень ладили. Но сейчас мне нужна ваша помощь. Хотите, извинюсь, за то, что было?
— А что было? — спросила старуха. Она задумчиво смотрела на Еву.
— Ну… — Ева помялась. — Ко мне подруги приходили, и мы тусили. Немножко. Когда родителей не было. А вы нам в стенку стучали, что спать не можете и полицию вызовете. Хотя, между прочим, одиннадцати ещё не было! А до одиннадцати шуметь можно.
Старуха молчала.
— Ещё я в ваш сундук, который в общем коридоре стоит, тухлое яйцо спрятала, — пробормотала Ева. — Ну невозможно же ходить, всё время спотыкаешься! И велосипед у меня в коридор не помещался. Как вонища пошла — такая, что дышать невозможно, — так ваш сын приехал и сундук увёз куда-то. Кому вообще нужна эта рухлядь? Вы в него и не заглядывали никогда.
— Фёдором Алексеевичем его звали, — обронила старуха.
— Кого?
— Свёкра моего. Он этот сундук своими руками сделал — свекровиным родителям подарить. Когда сватался, чтобы замуж отпустили. Это до войны ещё было, а на войне погиб дядя Федя. Как и мой отец. Мы с мужем-то — с детства знакомы.
— Я не знала. Простите. — Ева опустила голову. — А вы знали, что это я, да? Яйцо подсунула…
— Нет. — Старуха покачала головой. — Откуда же мне знать? Я за тобой не следила. Ворчать — ворчала, было такое. Казалось всё, что живёшь ты неправильно. Что жизнь свою на ветер пускаешь. Моя-то молодость — совсем другой была.