– А если ты сбежишь?
– И в чем проблема? Ты разошлешь мои фотографии с копией признания во все газеты. Со мной будет покончено еще до начала суда.
– Мне это не нравится.
На столе зазвонил телефон. Красавчик снял трубку и заорал:
– Я же сказал, не беспокоить!
Но тут же его голос стал медовым. Он без конца повторял: «Да, конечно-конечно» и «Разумеется, я все понял». Наконец он повесил трубку:
– Ну, Джош, у тебя появились новые друзья.
Я не понял.
– Господин заместитель министра полиции настаивает, чтобы с тобой хорошо обращались.
– Он прав.
Бухштетер принял решение:
– Ладно. Даю тебе сорок восемь часов на то, чтобы вернуться сюда с раскрытым делом.
– Этого не хватит. Нужна неделя.
– Не спорь со мной. Сегодня вторник?
Гольдштейн торопливо откликнулся:
– Да, начальник.
– Хорошо. Утром в воскресенье ты должен быть здесь. С ответами на все вопросы. Или в наручниках. Ясно?
– Ясно.
– Ты помнишь Кляйнера?
Я помнил. Это был журналист, которого я однажды поймал с двумя дозами гашиша и, несмотря на то, что он очень подробно объяснил мне, какая он важная персона и как его любят высшие полицейские чины, влепил ему пару затрещин средней тяжести, да еще и пригрозил, что в следующий раз его арестую.
– Прекрасно. Если я не увижу тебя здесь утром в воскресенье, я передам все материалы Кляйнеру. С самой красивой твоей фотографией. А теперь садись и пиши.
Гольдштейн снял с меня наручники и начал диктовать. Я велел ему заткнуться и написал короткое заявление, в котором говорилось, что той ночью я ограбил обе бриллиантовые мастерские. Потом, не спросив разрешения, взял со стола конверт и вложил признание в него. Красавчик вызвал Чика и отправил его на почту. Я бросил на сержанта самый красноречивый взгляд, на какой был способен, но он мне не подмигнул и не улыбнулся. Можно было не сомневаться, что он направится прямиком к ближайшему почтовому ящику. Я встал и протянул Красавчику скованные руки. Он вытащил связку ключей, но, чуть подумав, сунул их обратно в карман и широко мне улыбнулся:
– Ты вчера некрасиво поступил с Гольдштейном.
– Он сам напросился.
– Я думаю, будет справедливо, если он отплатит тебе той же монетой.
Что мне оставалось? Пожелай он получить у судьи ордер на мой арест, мне не помогли бы все заместители министров в мире, вместе взятые. Я должен был оставаться на свободе. Это был мой единственный шанс. Гольдштейн подошел ко мне. Молодой полицейский сделал шаг вперед с явным намерением его остановить, но начальник управления преградил ему путь, выставив свою дубинку, как шлагбаум. В последнюю секунду я успел немного отвернуть голову, но все равно боль пронзила мозг разрядом электрического тока. Из носа хлынула кровь. Я повернулся и вышел. Пока я шагал по коридору, перед глазами у меня стояла ухмылка Гольдштейна.
Кравиц стоял в дверях своего кабинета. Когда он увидел меня, его лицо окаменело.
– Ничего не предпринимай, – сказал я ему и покинул это отвратительное место.
Снаружи меня ждала большая американская машина с рыжим женихом Рели за рулем. Я не сильно удивился. Звонок от замминистра можно было объяснить только вмешательством рабби. Я сел в машину.
– Шолем алейхем, реб ид[5], – весело поприветствовал он меня, и мы тронулись.
Пока мы добирались до ешивы, я успел вытереть почти всю кровь. Мне было не впервой получать кулаком по носу, и я знал, что выгляжу хуже, чем на самом деле себя чувствую. В приемной на этот раз было пусто. Рыжий плюхнулся в кресло и махнул мне рукой, приглашая войти в кабинет рабби.
Тот казался усталым, будто не спал всю ночь. Но и я не то чтобы развлекался.
– Садись, – сказал он мне.
Я сел.
– Есть кое-что, о чем я тебе не рассказал, – начал он без предисловий.
– Не может быть.
– У Рахиль в последние месяцы были сомнения относительно того, что истинно, а что ложно.
– Что вы имеете в виду?
– У нее были мысли.
– Рабби, возможно, ваши ученики привыкли к таким тонким намекам. Я – нет.
– Она чуть не оставила религию. У нее была… – Он заколебался. – Связь с человеком не из Бней-Брака. Не религиозным. Это продолжалось несколько месяцев, пока она по секрету не рассказала об этом своей сестре Саре, а Сара, как подобает достойной дочери, рассказала мне. Мы с Рахилью долго беседовали. У нее был кризис. Она искала доказательства тому, что не нуждается в доказательствах.
– Какое все это имеет отношение ко мне?
– Это может иметь отношение к тому, что случилось.
– Вы знаете, кто был этот человек?
– Нет. Рахиль мне не сказала. Но, может быть, скажет тебе.
– Посмотрим. – Я встал и отодвинул стул. – Спасибо за информацию.
– Егошуа! – Его голос заставил меня остановиться у двери. – Я не знаю, была ли их связь плотской, но даже если была, это не значит, что она теперь доступна для всех.
– Не волнуйтесь, – сказал я. – Мне своих проблем хватает. Кроме того, я перевез ее к своей сестре.
Я открыл дверь, и на меня чуть не упал жених. Я схватил его за загривок и втащил в комнату. Он закричал:
– Отпусти, отпусти!
Я ослабил хватку и через плечо бросил рабби:
– На ваше усмотрение.
Когда я спустился вниз, на меня вдруг накатила усталость. Мне было холодно и, честно говоря, немного страшно. Я уселся на ступеньки и выкурил сигарету. Мимо меня проходили ученики, окидывая меня любопытными взглядами, но ни один не попытался со мной заговорить. Я затушил сигарету и поехал домой – собирать обломки.
5
Вернулся я уже затемно. Кто-то снова занял мое парковочное место, поэтому пришлось оставить машину на улице Дов Хоз и идти домой пешком. В почтовом ящике я обнаружил сердечное послание из налогового управления, а на ступеньках – того молодого полицейского, который был сегодня с Гольдштейном в кабинете начальника управления.
– Я пришел извиниться.
– О’кей. Считай, что извинился. А теперь иди.
– Я могу для тебя что-нибудь сделать?
– Как тебе идея оставить меня в покое?
У него задрожала нижняя губа:
– Ты был для нас настоящей легендой. Еще во времена моей службы в отделе расследований военной полиции. Но сегодня я ничего не мог сделать.
Я оставил это замечание без ответа, зашел в квартиру и приступил к осмотру разрушений. Из носа все еще сочилась кровь. Для настоящей легенды я чувствовал себя хреновато. Кухня была почти не тронута. Я поднял холодильник, достал салями и сыр и стоя съел. Учитывая, насколько я оголодал, это было как слону дробина. Тогда я позвонил в одну из этих новых компаний по доставке еды и заказал в «Придорожном ресторанчике» обед из трех блюд со всеми соусами и гарнирами, а в ожидании принялся наводить порядок. Судя по выражению лица паренька, который привез мне еду, я не очень в этом преуспел. Под тарахтение его удаляющегося мопеда я поднял кресло, бросил полотенце на разорванную обивку и съел все до крошки. Как всегда, проглотив последний кусок, я почувствовал тяжесть в желудке и поклялся прекратить жрать в это время суток. Не без труда встав с кресла, я сварил себе кофе. Я успел выкурить три сигареты, прежде чем пришел к однозначному выводу: Рели лжет. Но в чем? Потом я вспомнил кое-что из того, что услышал от начальника управления. Как мои отпечатки оказались в мастерских? Возможно, конечно, он лгал, чтобы меня запугать. Но это было не в его стиле. Он не настолько хитер. Кроме того, я уже был достаточно напуган. Кто-то хочет меня подставить. Кто? И почему? Я ненавижу риторические вопросы. Сидя в темноте, я неспешно произнес вслух одно за другим все известные мне ругательства. Мне немного полегчало. Очень хотелось спать, но у меня было только четыре дня, и первый из них уже закончился. Я вздохнул и поехал к сестре.
Воспользовавшись ключом, который она когда-то мне дала, я вошел без звонка. Рели спала на диване в гостиной. Я зажег свет. Она повернулась на другой бок и пробормотала что-то неразборчивое. Из спальни доносились глубокие горловые стоны. Я постучал в дверь.
– Кто там?
– Я.
– Не входи!
– Прикройтесь.
– Не входи!
Я вошел. Кравиц, чертов сукин сын, лежал на спине с зажженной сигаретой в уголке рта. С обнаженной мускулистой почти безволосой грудью он выглядел совсем неплохо. Если бы его ноги достигали края постели, впечатление было бы еще сильнее. Мне оставалось надеяться, что сестра не рассказала ему, кто спит у нее в гостиной.
– Я же сказала не входить!
– Ты что, думаешь, я собираюсь совершить убийство на почве попранной семейной чести?
– Джош, послушай, это не то, что ты думаешь.
– Мне-то какое дело? Вы оба взрослые дети. У тебя еще остался тот сыр?
– В холодильнике.
– Рони, а кто эта девица в гостиной? – подал голос Кравиц.
– Одна приятельница. Не буди ее.
Моя сестрица соображает быстро. Я нашел остатки камамбера. Колбаса исчезла без следа. Тут же появился Кравиц.
– Достань мне пива.
Я бросил ему банку. Мы сели рядом. Я прикурил две сигареты и одну протянул ему.
– Что там было, у Красавчика?
– А что, не видно?
– В любом случае, Аполлоном ты никогда не был. Болит?
– Нет.
– Я слышал, твои пальчики обнаружились в мастерских.
– Да.
– Кто-то пытается тебя подставить.
– Знаю.
– Послушай… – Он замялся. – С твоей сестрой у нас серьезно.
– Чудесно.
– Не надо мне так отвечать. Я собираюсь развестись и жениться на ней.
– Не ври. Особенно ей.
– Я серьезно.
– И я.
– Я не хочу, чтобы мой шурин сидел в тюрьме.
– Что это значит?
– Это значит, что ты отдашь мне все, что успел накопать, и за пару недель я этот клубок размотаю.
– У меня нет пары недель.
– А это что значит?
– Если через четыре дня я не принесу Красавчику разгадку, он передаст мое фото во все газеты.