– Ты охранник?
– Да.
– Министр не сообщал рабби, что намерен его посетить.
– Ничего не знаю. Мне приказано проверить надежность охраны.
Он подумал с минуту и махнул мне:
– Проходи.
Я зашел. Комната была просторной, с фигурным паркетом. Через открытую дверь она соединялась с другой комнатой, поменьше. Шторы были задернуты, и единственным источником света служил торшер, стоявший у телевизионного кресла, перед которым не было никакого телевизора. Рядом, на маленьком столике, лежала раскрытая книга. Я глянул на нее и, честно говоря, сильно удивился: секретарь читал Коран.
– Врага надо знать в лицо?
– Да.
Я вежливо улыбнулся, достал ручку и блокнот и принялся прохаживаться по комнате, делая заметки типа: «От окна до двери 8 метров по диагонали». Я не торопился. Две пары одинаковых черных глаз следили за каждым моим движением. Спустя несколько минут я подошел к двери, соединявшей большую комнату с маленькой. Секретарь, который до этого молча стоял со скрещенными на груди руками, встрепенулся:
– Это комната рабби.
– Да я загляну всего на минуту. Я его не потревожу.
– Подожди здесь.
Он зашел во вторую комнату. До меня донеслось невнятное бормотание на идиш. Наконец он появился:
– Заходи.
Я зашел. Учитель сидел на кровати и читал маленький томик псалмов в кожаном переплете.
На прикроватном столике стоял стакан чая. Рабби был гораздо старше, чем я ожидал. Среднего роста, широкоплечий, с белой бородой, разметавшейся по лацканам черного костюма. Я читал в каком-то журнале, что он не только слыл гениальным знатоком Священного Писания, но и обладал несколькими учеными степенями, каждую из которых получил в рекордно короткие сроки. Он поддерживал тесные отношения с представителями всех политических партий и отличался такой умеренностью в религиозных воззрениях, что это не раз становилось причиной конфликтов с лидерами других крупных хасидских дворов. В последнее время он сильно сблизился с рабби Тейтельбаумом, главой сатмарских хасидов, но обычно его двор держался немного особняком. Он считался непререкаемым духовным лидером и в нееврейской среде. Его посещали конгрессмены, бизнесмены и политики, в том числе близкие к президенту.
Он поднял голову и окинул меня пронзительным взглядом. Когда рабби заговорил, меня удивил его голос – мягкий, почти детский и в то же время исполненный странной силы.
– Ты не телохранитель.
– Нет.
– Ты пришел сюда, потому что хотел что-то мне рассказать?
– Да.
Он громко позвал:
– Абреймель!
Секретарь проскользнул в комнату и встал у меня за спиной.
– Этот молодой господин хочет что-то нам рассказать. Почему бы тебе не принести ему стакан сладкого чая?
– Да, рабби.
Спустя полтора часа я сел в «БМВ», снял с себя этот чертов галстук и откинулся на спинку сиденья. Я чувствовал себя чуть лучше. Ненамного, но лучше. Подъехав к мастерской Таля, я из ближайшего телефона-автомата позвонил к нему в офис. Он снял трубку сразу, как будто ждал звонка. Я не пытался изменить голос.
– Здравствуй, Таль.
– Кто это?
– Ты же не думал, что сможешь долго прятать ее от меня.
– Это ты.
– Конечно, я. В следующий раз такого фарта тебе не видать. Я спрятал ее там, где ты не найдешь.
– Тогда зачем ты мне звонишь?
– А почему бы и нет? Идиот, эта линия наверняка на прослушке. Поэтому мне не надо звонить в полицию, в ешиву и всем остальным.
– Я тебе башку снесу.
– Ты безмозглый мелкий говнюк.
Я положил трубку и стал следить за входом в мастерскую, задаваясь вопросом, достаточно ли он взбешен. Минутой позже я получил ответ на этот вопрос. Он вышел из стеклянной двери. Его лицо раскраснелось от гнева. Он влез в свой «Рено» и под визг тормозов рванул вперед.
Я осторожно ехал за ним, внимательно проверяя, чтобы нас разделяло не меньше одной машины. Таль, по-видимому, опасался, что я буду за ним следить, поэтому кружил по городу, пробирался через переулки, останавливался, ждал и снова трогался с места. В конце концов он решил, что все чисто, и направился в Гиватаим. Там свернул на улицу Эйн Геди, узкую, больше похожую на переулок, выходящую на площадь, окруженную домами, выстроенными ступенчатыми террасами. Я припарковался рядом с «Рено» и успел заметить, что Таль поднимается по галерее и заходит в квартиру на одном из верхних этажей. Я выбрался из машины и укрылся во дворике. Маленькая дворняжка радостно обнюхала меня и задрала лапу – я едва успел убрать ногу. Спустя пять минут из квартиры вышел Таль. Выглядел он растерянным. Бросив что-то себе за плечо, он запер дверь. Когда он исчез с горизонта, я поднялся по лестнице и постучал в дверь. Ответа не последовало. Я постучал снова. На этот раз сильнее. С другой стороны кто-то безуспешно пытался повернуть ручку.
– Рели?
– Джош?
– Отойди от двери подальше.
Я не собирался ее выбивать. Это была старая массивная деревянная дверь, и я побоялся вывихнуть плечо. Просто вытащил пистолет и выстрелил в замок. Этажом выше кто-то закричал – то ли мужчина, то ли женщина. После третьего выстрела дверь распахнулась, и я вошел. Рели сидела на диване, обхватив руками большую подушку, и выглядела страшно напуганной. Увидев меня, она вскочила, подбежала ко мне и обняла. Ее всю трясло.
– Ты в порядке?
– Я думала, это он вернулся. – Она коснулась большого синяка на правой скуле. – Он меня ударил.
– Пойдем! Через пять минут здесь будет куча народу.
Я собрал все вещи, которые могли принадлежать ей, и мы вышли. На площадке стоял молодой парень в армейских брюках и белой футболке. В руках он сжимал автомат «галиль».
– Я слышал выстрелы.
– Это я стрелял. Ключи потерял.
– Так надо было вызвать слесаря.
– Знаешь, сколько стоит вызов?
– Ты ненормальный, честное слово. Ты ненормальный.
Десятью минутами позже мы были уже далеко. Рели прислонилась ко мне, и постепенно ее дрожь утихла.
– Джош.
– А?
– Что им от меня нужно?
– Они думают, что ты могла видеть тех, кто замешан в ограблении.
– Тогда почему они меня не убили?
– Потому что тебя защищает твой папа.
На минуту она почувствовала себя в безопасности, но тут до нее дошел смысл моих слов.
– Мой папа в этом замешан? Не может быть. Он великий знаток Торы. Цадик. Найн. Найн. Ду бист мишигине[15].
От волнения она продолжала взволнованно говорить на идиш, пока не сообразила, что я не понимаю ни слова. Мы оба погрузились в тяжелое молчание и молчали до тех пор, пока не добрались до бывшего склада в Яффе, где я оставил Жаки. Он по-прежнему лежал на кровати в той же позе. Рядом с ним на полу валялось несколько окурков. Когда мы вошли, он резко приподнялся на кровати:
– Где ты ее нашел?
– Какая разница? Давай приберемся здесь. Ей надо поспать.
– Я не устала.
– Конечно, нет. И все-таки ты поспишь. Я не хочу, чтобы тебя видели на улице.
– Я не маленькая девочка.
– Я тоже так думаю.
– Я хочу позвонить папе.
– Жаки, мне надо поговорить с ней наедине.
– Давай. Жду тебя снаружи.
Жаки вышел. Я почти насильно усадил ее на кровать и обнял за плечи. С минуту она вырывалась, но вдруг сдалась и вся обмякла. Я был готов услышать ее плач, но этот меня напугал. Из нее рвались сухие судорожные всхлипы.
– Что происходит, Джош? Почему?
– Я не знаю.
– Мой папа не может быть в этом замешан.
– Почему?
– Он честный человек.
– Я в этом не уверен. Может быть, он любит тебя, но это еще не делает его честным человеком. Аль Капоне тоже любил свою семью.
– Кто такой Аль Капоне?
– Неважно, Рели. Я хочу кое о чем тебя спросить. Только перед тем, как отвечать, хорошенько подумай.
– Спрашивай.
– В течение последней недели или двух у твоего отца были необычные посетители? Особенно иностранцы? Может быть, не похожие на религиозных? Не получал ли он каких-то известий, которые его удивили?
Она на минуту задумалась. Напряжение в ее сосредоточенном склоненном вниз лице только подчеркивало мягкость и красоту его линий.
– Кое-что было, но я не уверена, что это важно.
– Говори.
– Мы собирались переезжать в другую страну. Адмор поручил папе открыть центр для сбора пожертвований в Австрии.
– Я слышал об этом.
Она бросила на меня удивленный взгляд, но продолжала:
– Мы планировали переехать летом. И вдруг ему сообщили, что переезд переносится на более ранний срок. В связи с визитом адмора. Мне это не показалось странным, но он страшно рассердился. Я даже испугалась. Я никогда не видела его таким сердитым. Он даже накричал по телефону на секретаря адмора. У нас так не принято. Потом он два дня ни с кем словом не обмолвился. Ходил по дому и разговаривал сам с собой. Потом снова стал таким, как всегда, и мы все успокоились.
– Когда все это произошло?
– Примерно три недели назад.
Вполне достаточно времени, чтобы спланировать и организовать операцию. Ограбить мастерские, подставить меня и наладить связи для обращения бриллиантов в деньги. График немного напряженный, но реальный.
– Попытайся уснуть. Судя по твоему виду, тебе это необходимо.
Она крепко обняла меня.
– Я о многом передумала в той квартире.
– Иногда это утомляет.
– На этот раз – нет. Он пришел и ударил меня. Я вдруг увидела его таким, какой он есть. Тупой и жестокий. И сразу вспомнила о тебе. О твоей деликатности.
Я рассмеялся.
– Чему ты смеешься? – обиделась она.
– Прошу прощения, но ты первый человек, обвиняющий меня в деликатности.
– Не смей надо мной смеяться.
– Ладно, ладно.
Она минуту помолчала.
– Ты постригся.
– Да.
– Тебе идет. Теперь можно разглядеть твое лицо.
– Я и раньше не был хиппи.
– Кто такой хиппи?
– Ты не знаешь уймы вещей.
От тепла ее рук на моих плечах у ме