Немного смущенные, они тихонько вышли. Я осмотрел квартиру и попытался сообразить, чего недостает. Все было разбито, поломано, искорежено. Мои посетители ничего не искали. Они пришли крушить, запугивать, злить. Я не понимал зачем, но своего они добились. Гнев зародился где-то внизу живота и поднялся до самого горла. Я вышел на улицу, сел в машину и поехал на перекресток улиц Дизенгоф и Жаботински, в следственный отдел полиции. По привычке оставил машину на стоянке для сотрудников. Некоторые из моих чувств, по-видимому, отражались на моем лице, потому что никто даже не попытался остановить меня на пути к кабинету Кравица. Я распахнул дверь. Кравиц сидел, развалившись в глубоком кожаном кресле, не имеющем никакого отношения к стандартной офисной обстановке, и изучал какое-то дело в голубой папке.
– Голубой – красивый цвет, – сказал я. – Именно такой мне и нужен.
Кравиц выпрямился. Как и большинство офицеров полиции, он в определенный момент махнул рукой на бедлам, царящий в окружном архиве (попытки его компьютеризировать только добавили неразберихи), и создал собственную систему хранения информации. Копии дел, которые он считал особо важными, он складывал в папки разного цвета и убирал в сейфовый шкаф у себя за спиной. Его система сортировки по цветам была мне хорошо знакома. Он слизал ее у меня. Красный – убийство, оранжевый – изнасилование, желтый – кража, розовый – торговля наркотиками, голубой – ограбление.
– Мне нужна эта папка.
– Ты ее не получишь.
– Послушай, Кравиц, мне разнесли всю квартиру. И Шай Таль этого не делал, потому что он посетил меня еще вчера. Кто-то пытается меня запугать. И единственная причина, которая приходит мне на ум, заключается в том, что этот кто-то очень хочет, чтобы я держал рот на замке о том, что видел в ночь ограбления. Чтобы выяснить, кто бы это мог быть, мне нужна эта папка.
– Джош, ты знаешь правила не хуже меня. Если я дам тебе ее посмотреть, меня не спасет даже заместитель генерального инспектора.
– А кто об этом узнает?
– Рано или поздно это выплывет наружу. Один твой неверный шаг, и я полечу вниз вместе с тобой. Ты мой друг, Джош, но и свою работу я люблю.
Я молчал. Кравиц поерзал в кресле и встал.
– Пойдем перекусим. Я не хочу здесь разговаривать.
Я послушно последовал за ним в маленький ресторанчик на улице Базель. Мы часто ходили туда завтракать после ночи, проведенной в засаде, еще когда нас только-только приняли на работу в отдел. Мы уселись за столик, и он заказал двойной эспрессо и зеленый салат с тхиной. Это было мое любимое блюдо, и я понял, что он пытается меня задобрить. Я сунул руку во внутренний карман и обнаружил, что у меня нет сигарет. Я сказал: «Погоди, схожу за сигаретами». Небрежной походкой вышел из ресторана и, едва исчезнув из поля его зрения, припустился бегом. Я вернулся в полицию, заскочил в его кабинет, ножом для бумаг взломал ящик письменного стола и вытащил оттуда папку. Когда он догнал меня, папка, уже закрытая, лежала на столе.
– Я всегда знал, что ты подонок, Джош. Но я думал, мы друзья.
– Я тоже так думал.
– Должен сказать тебе кое-что еще. Я и вообразить не мог, что когда-нибудь придется говорить тебе такое.
– Что?
– Ты арестован.
Я спокойно прошел за ним в комнату для задержанных. Когда дверь за нами закрылась, он набросился на меня.
– Я немедленно хочу знать все, что тебе известно об ограблении алмазных мастерских.
– Хорошо.
– Что хорошо?
– Я все тебе расскажу, а ты выпустишь меня отсюда.
Он на минуту задумался:
– Ты все это спланировал заранее.
– Более или менее.
– Я должен был догадаться. Рассказывай.
– О’кей. Ты почти обо всем догадался. Таль вместе с кем-то еще ограбил две мастерские. Готов поспорить, что этот «кто-то» – хозяин второй мастерской. Потому что у них все было распланировано до минуты, а во второй мастерской их ждал сообщник.
– Откуда ты знаешь?
– Все дело заняло меньше пятнадцати минут. Если бы ему пришлось взламывать замки, то с каждым он провозился бы как минимум по часу.
– Почему ты сказал, чтобы я его не арестовывал?
– Потому что за ним кто-то стоит. Значительно более крупный.
– С чего ты взял?
Я посмотрел на него и тихо сказал:
– Не строй из себя дурачка. Я читал эту папку. И знаю, что фактически обеими мастерскими владеет Литская ешива.
Кравиц прикинулся непонимающим:
– Ты же и так это знал.
– С чего ты взял?
– Если нет, что ты делал вчера днем в ешиве?
– Я был там по другому делу.
– По какому?
– Этого я сказать не могу, но это не связано с ограблением. По крайней мере, непосредственно.
Я все время напоминал себе, что Кравиц – блестящий следователь. Но я недооценил, насколько блестящий.
– Понятно, – сказал он. – Ты нашел в районе ограбления пропавшую дочь главы ешивы. Раз ты сразу не отвез ее домой, значит, что-то произошло. Что именно?
– Изнасилование.
– Как она туда попала?
– Пока не знаю.
– И ты пошел в ешиву, чтобы выяснить, что с ней делать.
Это был не вопрос, а утверждение. Я демонстративно молчал, но Кравица было уже не остановить:
– Думаешь, он замешан?
– Не может быть.
– Тогда это должен быть один из его подчиненных. Ты уже узнал, кто у него отвечает за финансовые дела?
– Нет.
– Ладно. Это не твоя вина. Из них ничего не вытянешь. Это государство в государстве.
Мне потребовалось десять минут, чтобы снова подружиться с Кравицем. По правде говоря, не очень-то он на меня и злился. На моем месте он почти наверняка поступил бы точно так же. Когда мы вышли в коридор, он пихнул меня кулаком в плечо и улыбнулся:
– Может, все-таки надеть на тебя наручники?
– Можешь повесить их мне на член, если дотянешься.
– Будь у тебя хоть намек на член, я бы так и сделал.
Не бог весть как остроумно, но обмен этими репликами привел нас обоих в отличное расположение духа, которое мгновенно улетучилось, когда в коридоре нам преградили путь Гольдштейн с по-прежнему опухшим носом и еще один незнакомый мне молодой полицейский.
– Начальник окружного управления хочет тебя видеть.
– Пусть пришлет мне приглашение в письменном виде.
Гольдштейн сладко улыбнулся:
– Он так и знал, что ты это скажешь.
С явным наслаждением он достал наручники и защелкнул их у меня на запястьях. Я не сопротивлялся. Дернись я хоть чуть-чуть, они навалились бы на меня всем участком. Кроме того, мне было интересно узнать, что же такое желает мне сообщить Красавчик. Кравиц хотел было что-то сказать, но я взглядом велел ему молчать и без пререканий последовал за Гольдштейном.
Полковник Биньямин Бухштетер по прозвищу Красавчик ждал меня в своем кабинете, стены которого были увешаны фотографиями его собственной персоны в обществе министров и зарубежных гостей. Со времени нашей последней встречи он не сильно изменился, может, немного растолстел. Выглядел он в точности как те полицейские, которыми пугают детей, если они не хотят кушать кашу. Мучнисто-белое лицо, редкие прилизанные к лысине волосы и отвратительная привычка с влажным и липким звуком втягивать между зубами нижнюю губу. Он и сейчас ее посасывал, но перестал и ухмыльнулся. Ухмылка была мерзкой.
– Ну, Джош, я всегда говорил, что ты уголовник.
– А я всегда говорил, что ты жирдяй.
Его ухмылка испарилась. Он встал со своего кожаного кресла, обошел вокруг стола и приблизился ко мне почти вплотную. Он бы никогда на это не решился, если бы мои руки не были скованы у меня за спиной наручниками.
– Две мастерские по огранке алмазов в Рамат-Гане. Это тебе что-нибудь напоминает?
– Я читаю газеты.
После этих слов я обнаружил себя лежащим на полу и пытающимся унять рвотный спазм, вызванный тычком полицейской дубинки под диафрагму. Гольдштейн, не особо церемонясь, поднял меня на ноги.
– А теперь?
– Я не могу думать, когда ты стоишь так близко ко мне.
– Почему? Тебе страшно?
– Нет. У тебя изо рта воняет.
Это был не самый умный ход. На этот раз дубинка нацелилась прямо в солнечное сплетение, и прошло немало минут, прежде чем я снова смог дышать. За это время Красавчик успокоился. Вернулся к себе за стол и взял с него лист бумаги.
– Знаешь, что это?
– Бумага, если не ошибаюсь.
– Это не просто бумага. – Сукин сын наслаждался каждой секундой. – Это отчет криминалистической лаборатории, в котором написано, что твои отпечатки пальцев найдены в обеих ограбленных мастерских. Ты можешь объяснить нам, что ты там делал?
– Меня там не было. Кто-то пытается меня подставить.
– Да ладно тебе, Джош. С твоим-то опытом мог бы придумать что-нибудь получше.
Я решил помолчать.
– Тебе нечего сказать, Джош?
– Мне нужен адвокат.
– Никаких адвокатов. Сначала подпиши одну бумажку. С признанием. А потом получишь все что захочешь.
– Нет.
– Не стоит тебе доставлять мне такое удовольствие, Джош. У меня может давление подскочить. Я тридцать один год служу в полиции. Если я хочу получить от кого-то признание, я его получаю.
Это была правда, но хуже всего было то, что он знал, что я знаю, что это правда. Я мог бы продолжать упрямиться, но трудно сидеть на допросе с пятью сломанными ребрами, особенно если над тобой нависает обвинение в сопротивлении полиции.
– Слушай, я признаю, что имею отношение к этому делу. Я частный детектив. Мне нужна примерно неделя, чтобы закончить расследование. Я напишу собственноручное признание и пришлю тебе по почте. Если мне удастся раскрыть это дело, ты выбросишь мое признание, а я исчезну с горизонта, предоставив управлению пожинать лавры. Если нет, я сам сюда приду. Ты получишь раскрытое преступление, а я несколько ближайших лет проведу в тюрьме.
Тут был один нюанс. Напечатанное и подписанное признание может служить доказательством в суде, но хороший адвокат не упустит шанса заявить, что обвиняемый сделал его под давлением, или подписал не читая, или его вынудили и так далее. Но признание, написанное самим обвиняемым, – совсем другое дело. В девяносто девяти случаях из ста такой процесс заканчивается обвинительным приговором. С почтой тоже старый трюк. Чтобы письму дойти до адресата, требуется несколько дней, но после того, как оно отправлено, вернуть его назад невозможно.