В течение всего летнего периода строился сосед Анны Иванны по даче, чем жутко ее раздражал. «Откуда у него лишняя земля под постройку? Купи-и-ил? Врет! Украл! Прирезал! Самозахват! Я буду жаловаться!»
Видимо, пожилой возраст Анны Иванны – не помеха активным действиям. Бабушка начала строчить жалобы-доносы в разнообразные инстанции. Из разнообразных инстанций к соседу начали наведываться проверяющие, комиссии и ответственные сельхозчиновники. Сосед ругался через забор, бабушка потирала руки, предвкушая скорое торжество справедливости.
В один прекрасный тихий вечер Анна Иванна прогуливалась с подружкой, попутно выглядывая – не начал ли еще кто-нибудь в родном садовом товариществе несанкционированную стройку, раскопку неучтенных грядок или высадку дополнительных кустов смородины на общей территории.
На беду, двум седовласым подружкам встретился тот самый подвыпивший сосед в компании с не менее подвыпившим прорабом. Скандал на дороге был неминуем. Но пьяный сосед долго лаяться не стал – он толкнул вредную бабку. Анна Иванна свалилась в кювет и ударилась головой не то о пенек, не то о камень, от чего у нее случилось кровоизлияние в мозг.
В результате наказанными оказались обе стороны. Бабушка приобрела стойкое расстройство здоровья, а агрессивный сосед приобрел повестку в суд со всеми вытекающими последствиями.
В отделении Анна Иванна получает лекарственную терапию, которая ей не слишком помогает. Но врачи не торопятся пилить ей череп – показанием для операции является превышение внутримозговой гематомой объема в 30 куб. см. У бабушки как раз 30 куб. см. Пограничная цифра и пожилой возраст отдаляют нейрохирургическую развязку. В результате бабушка жива, но чудит едва ли не через ночь.
Наконец-то мне снимают повязку и швы. Какая радость! Если бы могла – попрыгала бы. Но – не могу, поэтому только осторожно кручу головой, ощущая прохладный воздух.
На выходе из перевязочной сталкиваюсь с Дачницей. Она уже на ногах – расхаживается. Надо же, как быстро! Оказывается, операция у Нины была малоинвазивная. То есть череп ей не вскрывали. Прокрутили дырочку, вставили катетер, через который хитрым способом высосали гематому. В общем, такая нейроэндоскопия. Но голову, смотрю, ей тоже налысо побрили. Ой, смешная какая. Да я, наверное, не лучше.
Пойду, полюбуюсь.
Добравшись до своей палаты, припадаю к большому зеркалу. Ежик на голове – 3 мм, не больше. Швы, конечно, не косметические, но, придираться не буду – достаточно аккуратные. Когда-нибудь прическа скроет это место встречи жизни и смерти.
Забравшись в кровать, слушаю телефонные причитания подруги Ирки:
– Ой, кошма-а-а-ар! Как же ты будешь хо-ди-и-ить с такой головой! Ой, у-у-ужас! Все время в шапке или в платке! Ой, с ума сойти-и-и!
– Ир, ты что? Какой кошмар? Некоторые медиаперсоны всю жизнь с ежиком на голове ходят. А я выкрашусь в красный цвет. И буду креативная. Э-э-э-э-э… Стильная! На время. А потом придется с прежней прической ходить – как и всегда, ходила. Ведь отрастут же эти волосы когда-нибудь.
Поахав и попричитав еще немного, Ирка отключилась.
– Мне кажется, вам очень пойдет прическа «красный ежик», – раздался мужской голос. Это сын Анны Иванны решил сделать мне комплимент, услышав телефонный разговор.
Я разулыбалась. Как говорится, мерси за комплиман, спасибо, очень приятно.
Геннадий Сергеевич, как настоящий джентльмен, поддерживал приятную беседу, пока не пришла сиделка Алина из курилки.
На самом деле мой внешний вид не сильно меня расстроил. И даже совсем не расстроил. Развлекаясь беседой, я в очередной раз подумала: «Какая, в сущности, чепуха – есть волосы, нет волос… У меня могло бы не быть ни волос, ни бровей, ни ресниц, кожа головы была бы в язвах, как у Семеныча из 406-й палаты. Да и вообще… я избежала смерти и химиотерапии – что мне теперь шрамы и временное отсутствие волос! Чепуха».
В палате одна спинальная больная – Рита. Молодая красивая женщина, у которой не действуют ноги. Она лежит без движения ниже пояса три месяца – июль, август, сентябрь.
Вообще-то Рита – неудавшаяся самоубийца, но считается, что об этом никто не догадывается. О трагедии упоминается только однажды – вскользь, расплывчато, неопределенно… «Оступилась… упала… так получилось…»
«Оступилась» она с высоты пятиэтажного дома. Была ли это на самом деле крыша дома, или она прыгнула с моста, балкона или еще откуда-то – никто не знает. А кто знает, тот молчит. О причине ужасного поступка тоже неизвестно.
Она осталась жить… парализованная, с бездействующими ногами – одна нога чувствовала тепло и холод, но была неподвижна, вторая – ничего не чувствовала.
Прикроватный столик уставлен иконками, под рукой – молитвенник. После попытки самоубийства Рита поверила в Бога. О прошлом не говорила. Только один раз я от нее услышала:
– Зачем смотреть назад? Что было – не исправишь, надо дальше жить. Жить, как будто ничего не было, и стараться не вспоминать о прошлом.
Рита – девушка с характером. Как ветеран отделения и человек, склонный руководить, она иногда пыталась установить в палате дедовщинские порядки. Правда, на это всем было плевать. Кто-то не обращал внимания, а некоторые просто не понимали, чего она хотела.
Ритина сиделка Галя – женщина простая, но с жесткой хваткой. Только такая с Ритой и могла справиться.
Когда я только что прибыла в эту палату – заробела ее, честное слово. Галя была авторитетом для всех, к ней приходили за советом даже с других этажей. В свободные минуты она читала молитвенник. На вопросы – что за церковь? что за вера? – Галя нетвердо ответила:
– Евангелисты… нет… евангельские христиане.
Когда Гале невмоготу находиться в палате, она выходит в коридор, посидеть рядом со мной на каталке у стены. Мы наслаждаемся разговорами «про жизнь», но одно ее ухо, как локатор, направлено в сторону палаты.
– Галя, ты где? Ты мне нужна! – слышится ревнивый голос Риты. Больше нескольких минут она не дает нам пообщаться – обижается.
Галя спешит к своей подопечной – дать попить, поправить подушку, разгладить одеяло, открыть фрамугу, закрыть фрамугу, почесать вон там, вытереть вот здесь и т. д. и т. п.
– Я хочу сегодня помыть голову.
Галя приносит тазы, клеенку, шампунь и ведро горячей воды. Кровать Риты выдвигается на середину палаты, сиделка ловко промывает длинные светлые волосы и высушивает их феном. Так же, на постели, перекатывая Риту с боку на бок по клеенке, производится общий туалет.
Перед обедом к Рите приходит массажистка. Если в этот день нет массажа, девушку везут в процедурный кабинет, где колдуют над оперированной поясницей.
Чтобы отвезти Риту на процедуры, ее надо переложить на каталку. Вокруг собираются все свободные сиделки.
– Георгий, иди сюда. Помоги. Ну-ка, три-четыре – взяли!
Почти голое тело на простынке рывком переносят на каталку. После трех месяцев, проведенных без штанов, Рите все равно, где у нее вылезает грудь, а где видна попа. Да и для нас Георгий – почти бесполый.
Риту перекладывают на каталку и везут в процедурную.
Рита – девушка безмужняя, мамина. Всего один раз я видела ее отца, часто бывает старший брат, и почти каждый день приходит маленькая улыбчивая мама.
– Риточка, посмотри, что я тебе купила.
– Ну и что ты купила? Ты куда смотрела, когда покупала? Я что просила? Я просила «Данон»!!! А это что?
– Ну… я, наверное, перепутала… Невкусно, да? Тебе не нравится?
– Не знаю я! И пробовать не буду! Не буду, я сказала!
Ритину маму жаль, но Риту жальче. Бухнуться вниз головой с пятого этажа из-за (предположим) несчастной любви, очнуться и осознать, что причина нежелания жить осталась с тобой, а впереди – жизнь колясочника, по сравнению с которой прежние проблемы кажутся детскими, игрушечными. И это в неполные тридцать лет!
Врачи три месяца пытались вернуть чувствительность ногам Риты, но… нет, не получилось. Ее готовят к выписке – для беседы приходит врач-психолог. Врач-(ахтунг!)психолог громким голосом, не обращая внимания на присутствующих в палате, объясняет Рите тонкости выписки и особенности дальнейшего лечения.
Через слово так называемый психолог громко повторяет:
– Ведь у вас в истории болезни записано «суицид», поэтому бла-бла-бла… Ну вы же понимаете, если есть запись «суицид», то вас должны бла-бла-бла… Ваш случай – случай суицида, значит, вы – бла-бла-бла…
При первом же упоминании табуированного понятия я выхожу из палаты, за мной выходят сиделки. Мы усаживаемся на больничную каталку и молчим. Георгий уходит в курилку. Добрая психологиня говорит настолько внятно и громко, что слышно на посту – то есть не только нам, но и медперсоналу. Да и вообще – всем.
«Господи, боже, что за доктор выродок!» – думаю я, смотря из темноты коридора на побледневшую жалкую Риту. При каждом повторении слова «суицид» она будто вжимается в подушку. Врачу-так-называемому-психологу хочется дать весомого пинка по заднице (и лучше не ногой, а металлической лопатой). Для скорости. Аж тьфу как неприятно.
Выхожу на улицу поздней осенью. Вдыхаю холодный городской воздух. Я жива, двигаюсь и осталась в своем уме. Но жизнь моя теперь изменится. И восприятие жизни тоже изменится.
О чем мы думаем, когда здоровы? О чем беспокоимся? Разве кто-нибудь, находясь в полном или относительном здравии, верит в то, что будет когда-нибудь парализован? Увечен? Безумен? Слеп?
Сколько времени мы тратим на поиски огромного счастья… мы тратим силы и здоровье, пытаясь увидеть его в любви, деньгах, новых впечатлениях, должностях или в удачной обновке. Но гораздо лучше, оказывается, ощущать просто счастливые мгновения – первый снег, цветы на даче, тихий вечер, шелест летнего дождя, долгие одинокие поездки на машине, чистый ковер под ногами, день без боли, возможность читать, разговаривать по телефону с подругой. Общаться с Богом. Вернее, с собой – с той частью в себе, что от Бога.