Барроу снова посмотрел в окно.
— Эбби, взгляните на часы. Нам пора в Национальную галерею. Вы бегите, а я еще кое-что полистаю.
— Хорошо, профессор. Большое вам спасибо!
Эбби вышла, закрыв за собой дверь. Барроу снова подошел к окну и осторожно выглянул на улицу.
«Черт», — выругался он про себя, вытирая отвислые щеки красной банданой, которую вынул из нагрудного кармана.
Потом взял пальто и вышел из кабинета, повернув в замке ключ.
У выхода из здания он остановился и бросил взгляд на стеклянную дверь. На другой стороне улицы стоял человек в костюме и черных очках. Просто стоял и ждал. «Наверное, хочет что-нибудь оценить. Чертовы американцы», — подумал профессор. Подчас он предпочитал забывать, что сам относится к их числу.
Барроу прошел мимо стеклянной двери и повернул в коридор, решив воспользоваться другим выходом в торце здания. Металлический створ захлопнулся за ним с резким звуком, заставившим его вздрогнуть.
«Наплевать», — подумал он, выходя на Стрэнд, залитую солнечным светом.
Человек в костюме, стоявший напротив главного входа, посмотрел на часы и бросил недоуменный взгляд на стеклянную дверь. Потом вынул мобильный телефон и стал набирать номер.
Барроу медленно шел по улице, слегка подволакивая ногу. Операция на бедре, проведенная два года назад, все еще давала о себе знать. Его обтекал поток туристов и служащих. Летнее солнце припекало спину, но профессор из принципа не снимал свой толстый пиджак в елочку. Надо же как-то противостоять той возмутительной манере одеваться, которую позволяет себе современная молодежь.
В витрине магазина его внимание привлек диск с записью музыки Верди. Посмотрев на стекло, он увидел уже знакомое отражение.
На противоположной стороне улицы стоял человек в костюме.
«Что ему нужно? — подумал Барроу. — Если он хочет поговорить со мной, то почему не подойдет?» Профессор свернул на Сент-Мартин-лейн, по-прежнему щадя свою ногу. У памятника Оскару Уайльду было еще многолюдней. Знаменитый писатель лежал в гробу, попыхивая трубкой.
«Должно быть, все они с поезда», — подумал Барроу, глядя на толпу, валившую со станции «Черринг-кросс», и украдкой посмотрел на стекло другой витрины. Человек в костюме по-прежнему преследовал его. Только теперь он был не один, и эта странная парочка явно направлялась в сторону профессора.
ГЛАВА 5
Развернувшись, Барроу стал проталкиваться сквозь толпу выходящих из метро людей и спустился на станцию «Черринг-кросс», раскинувшую свои лабиринты под Трафальгарской площадью.
Поблуждав по переходам, профессор поднялся по лестнице и очутился в самом центре Трафальгарской площади, у памятника лорду Нельсону и в нескольких сотнях метров от Оскара Уайльда. Лавируя между туристами и голубями, он устремился к Национальной галерее.
Пройдя через вращающуюся дверь, профессор ступил на мраморный пол вестибюля, где его уже ждала стайка резвящихся студентов.
— Господи Иисусе и все Святое семейство! Я уже здесь, лягушата. Прекращайте валять дурака и обратите свои помыслы к искусству!
В музейных стенах он чувствовал себя как дома. Студенты здесь были лишь дополнением. Они каждый год менялись. Для профессора Саймона Барроу преподавание являлось лишь поводом в очередной раз соприкоснуться с любимым искусством. А учебные экскурсии он рассматривал как предлог, чтобы навестить старых друзей и попытаться проникнуть в их тайны.
— Начнем с самого начала и закончим, только когда все обойдем. Если, конечно, к этому времени кто-нибудь еще останется на ногах.
Барроу стал подниматься по белокаменной лестнице, повернувшись спиной к ступенькам, чтобы идущие за ним студенты могли его слышать. Кончилось тем, что он споткнулся и упал, приземлившись на пятую точку.
Многие из тех, кто прослушал курс его лекций по истории западноевропейского искусства, по-настоящему увлеклись этой темой и даже выбрали ее в качестве своей специализации. Но сейчас было только начало семестра и приоритеты еще не определились. Пока происходила своего рода фильтрация.
— Леди и джентльмены, приглашаю вас на экскурсию по главным достопримечательностям Национальной галереи. Прошу проявить приличествующий случаю благоговейный трепет с обязательным просветлением в конце.
На верхней площадке Барроу повернул налево и направился к залам, где были собраны самые старые картины из музейной коллекции. Профессор уже много лет находился в добровольной эмиграции, на которую обрек себя, чтобы постоянно пребывать среди родственных душ. Со временем его американский акцент совершенно исчез, сменившись английским — таким же стопроцентно британским, как верховая охота на лис с гончими.
— Начнем отсюда.
Он остановился перед огромным позолоченным алтарем, украшенным фигурами святых и церковнослужителей.
— Прежде чем я начну свою лекцию, которая перевернет ваше представление о жизни, позвольте мне вкратце обрисовать те времена. В эпоху кино и телевидения, цифровых фотокамер и порнографических картинок довольно трудно представить, какой была жизнь до изобретения печатного пресса. Но вы все-таки попытайтесь.
Представьте, что никогда не видели никаких изображений. Сейчас в это трудно поверить, но жители средневековой Европы их действительно не видели за исключением немногих, имевших достаточно денег, чтобы покупать произведения искусства лично для себя. Любое изображение являлось в те времена рукотворным. Материалы стоили дорого, и предметы искусства производились только по заказу. Стекло и зеркала тоже были недешевы. Поэтому единственным изображением, доступным средневековому крестьянину, было собственное отражение в воде.
Теперь представьте, что вы приходите в церковь и видите вот это! — воскликнул профессор, указывая на сияющий позолотой алтарь. — Конечно, современному пресыщенному зрителю сии фигуры кажутся плоскими и невыразительными, но для того, кто впервые увидел хоть какое-то изображение, они являли собой верх совершенства, вызывая восторженное благоговение перед Богом и Церковью. Забудьте на минуту о своем жалком эгоцентризме и погрузитесь во все это! Очнись, Том! Перестань глазеть на Софи и посмотри сюда.
Этот алтарь своего рода пособие по иконографии. Объясняю для необразованных. Греческое слово «икона» означает «образ, изображение». Иконография, как уже знает присутствующая здесь Эбби, — изучение символических изображений в искусстве. Существовали строгие каноны для воспроизведения библейских сюжетов. Здесь, как вы видите, изображен Небесный хор.
На ранних картинах главные фигуры были крупнее остальных. Вот посмотрите: Иисус и Дева Мария восседают на троне в центре полотна и выглядят так, словно хорошо питались и принимали витамины. Заметьте, что лицом к зрителю изображались только божественные персонажи. А теперь кто мне скажет, что самое дорогое в этой картине?
Барроу посмотрел на озадаченных студентов.
— Позолота? — неуверенно спросил кто-то.
— Нет, но это как раз то, что я ожидал от вас услышать. Спасибо, Роберт. Ты оправдал мои ожидания. Вы среагировали на золотую фольгу. Золочение — довольно сложный процесс. Золотые пластинки расплющивают молотком, пока они не станут тоньше бумаги. Они настолько тонкие, что могут порваться, если дотронуться до них толстым сальным пальцем. И как в этом случае поступали хитроумные средневековые мастера? Они брали кисточку из меха и терли ее о собственные волосы, получая статическое электричество. С его помощью они поднимали золотую фольгу и прижимали ее к покрытой левкасом тополевой древесине, из которой сделан этот алтарь. В качестве клея использовались яйца.
Нет, индюшата! Самой дорогой в этой картине является синяя краска! Стоимость средневековых картин зависела от того, сколько на них пошло синей краски. В те времена ее изготовляли из лазурита, знаменитого философского камня алхимиков, который с риском для жизни привозили из тех краев, где теперь находится Афганистан. В Средние века это был самый дорогой минерал. До середины девятнадцатого века художники не могли сбегать в соседний магазин, чтобы купить там красок в тюбиках, прихватив заодно краску для волос и сигареты с марихуаной. Каждый художник сам растирал пигменты в порошок, окунал кисть в сырое яйцо, потом опускал ее в пигмент и начинал работать. Такие краски назывались темперой, и писали ими по дереву. Все итальянские алтарные картины того времени написаны на больших досках, сделанных преимущественно из тополя. Дерево покрывалось левкасом — запомните, что левкас — это покрытие на основе белой штукатурки, которое наносилось на доску, прежде чем ее расписывали красками, — потом рисовались контуры фигур, и лишь после этого в ход шли темперные краски.
До изобретения масляных красок, которые мы увидим в следующем зале, не было и речи о тонких переходах цветов и многослойности. Вы раскрашивали поверхность темперной краской, представлявшей собой смесь пигмента с сырым яичным белком, и все, баста, дело сделано. Потом приходил позолотчик и накладывал золотую фольгу, чтобы картина производила впечатление. И таким образом появлялось очень дорогое произведение искусства. Эти картины предназначались исключительно для церквей и оплачивались богатыми прихожанами, которым внушали, что таким образом они смогут купить пропуск в рай. То же самое практикуется в современных американских телепроповедях. Более подробно вы можете прочитать об этом в учебнике. Завтра проверю, как вы это усвоили. В вопросах иконографии вам поможет крошка Эбби, которая метит на мое кресло. Переходим к следующей картине!
Барроу повел студентов в соседний зал.
И тут он увидел их.
Опять эти типы. Но теперь уже трое. Похоже, они размножаются почкованием.
Они стояли в дальнем углу зала. Один из них разговаривал по мобильному. К нему подошел смотритель.
— Извините, сэр, но здесь нельзя пользоваться мобильными телефонами.
Мужчина пристально взглянул на смотрителя, и тот счел за лучшее удалиться.
«Все это мои фантазии. Фильмов надо поменьше смотреть», — подумал Барроу.