Бандитов больше не было.
Но не было дома и Антона…
А ведь брат обещал меня дождаться, и времени в запасе у меня было около часа…
Всегда невероятно аккуратный, капитан Ламберт, стараясь не испачкать руки и собственную светлую рубашку чужой кровью, занес в квартиру первого встретившего нас чеченца и положил его не на светлый палас, а на линолеум, с которого потом можно легко смыть кровь. Проявил уважительную щепетильность по отношению к чужому имуществу. И самого чеченца положил тоже прямо, почти по стойке «смирно», если можно принять эту стойку в лежачем положении. Мы с Волосняковым, не согласовывая действия, но тем не менее работая слажено, обезоружили и связали второго бандита и даже со всеми удобствами усадили в мягкое кресло. Так он не будет сильно шуметь, когда надумает по какой-либо из предполагаемых нами причин падать. Кресло глубокое, из него просто так, да еще связанный, не вывалишься. И я даже не побрезговал небритую физиономию ладошками по щекам «погладить», чтобы в сознание привести. Так, несколько легких шлепков, от которых синяков почти не остается… Но он глаза долго открывать не желал, прикидывался, будто «в полной глубокой отключке» пребывает. Пришлось ударить посильнее, не побоявшись ладонь о щетину ободрать… И он очнулся…
Олег тем временем склонился над первым мужчиной, пощупал пульс, потом ладонью закрыл его распахнутые, в ужасе застывшие глаза. Помощь уже была не нужна… Вообще-то она была не нужна уже сразу после удара… И потому старший прапорщик решил воспользоваться психологически напряженным моментом и ко второму бандиту повернулся резко, словно готовый к прыжку хищник. И даже наклонился слегка хищно… Тот в сознание уже пришел окончательно и с испугом смотрел на окровавленный рот своего собрата по несчастью. Жалкая, испуганная физиономия… У меня, однако, жалости не возникло. Эти подонки ни к кому и никогда жалости не испытывали. Не испытали бы и ко мне, повернись ситуация по-другому. Они знали, кого ждали. Но дождались совсем не того, чего хотели добиться. Почему я должен испытывать жалость к ним?..
– Тебе он нравится? – спросил старший прапорщик, потирая кулак. – Ах, тебе, сучонок, не нравится… Но он легко умер. Сразу… Ты так не умрешь, обещаю… Ты у меня, подлюка, долго мучиться будешь… До-олго…
– Если не будешь говорить… Говорить много, по делу и честно… – добавил я, тоже резко и с нажимом включаясь в разговор. – Первый вопрос… Слушай, козел, внимательно и отвечай быстро, без запинки… Где Антон?
– Кто?
Ах, невинное недобитое создание… Еще и харю удивленную строит. Я, конечно, не такой спец, как старший прапорщик, но тоже кулаки имею…
– Мой брат… Хозяин этой квартиры… – Голос мой, честное слово офицера, хорошего обещал мало, и пленник это понял. Тем более что я и кулак, с которым он уже успел познакомиться, впечатляюще поднял. – Где он?..
– Его… – Чеченец слова произносил с трудом, словно я не в лоб его перед этим ударил, а в челюсть. – Его эмир увез…
– Какой эмир? Имя! – прикрикнул я.
– Гочияев…
– Шарани? – переспросил я, потому что из всех чеченских, ингушский и дагестанских настоящих и бывших полевых командиров, которых подчиненные в Чечне и Ингушетии уважительно именовали эмирами, а в Дагестане амирами, я знал только Шарани Гочияева. Не лично, естественно, знал. Я даже против его банды, когда она у Шарани еще была, не воевал. Только знал имя по сводкам и, кажется, видел фотографию в материалах по розыску. Такой тип, помнится, с неаккуратно сломанным горбатым носом… Впечатление такое, будто ему нос наш старший прапорщик сломал…
– Шарани… – подтвердил пленник. – Шарани… Он… Эмир Гочияев…
– Куда увез? – Следующий вопрос был логичным, но от этого не менее грозным.
– Этого я не знаю. – Пленник испуганно перебегал глазами с Ламберта на Волоснякова, потом на меня, и обратно. Поскольку мы все были в гражданском, он не знал, кто здесь старший по званию. Капитан Ламберт вроде бы отпадал, мы со старшим прапорщиком были одного возраста, и пленник не знал, с кем ему следует общаться с наибольшим почтением. А он, кажется, именно к этому стремился. – Нас сюда привезли… Эмир нам навстречу попался, он ничего не говорил… Велел только ждать здесь брата того, кого увезли… Застрелить велел… Оружие дал…
– Дал оружие… А своего оружия ты в жизни не имел… – не спросил, а сказал я утвердительно, заранее зная ответ.
– Мамой клянусь, никогда не было…
И здесь тоже начинается… Такие клятвы я слышал много раз. Однажды в Чечне задержали человека. Подозревали, что он из банды, обстрелявшей милицейскую колонну. Тоже мамой клялся, что никогда в жизни с бандитами дела не имел, и даже стрелять не умеет… Потом сняли с него рубашку. У него весь бицепс на правой руке синий – приклад руку отмолотил отдачей. Чтобы такой синяк заработать, надо не менее пяти магазинов один за другим выпустить. С того раза я эту клятву всегда воспринимаю как характерный признак обмана.
– А откуда вы знали, что брат должен приехать? – вовремя сориентировался Ламберт.
– Шарани сказал… Эмир то есть… Он знает…
Этот вопрос меня интересовал особо, потому что я хотел удостовериться, что уши у знания Шарани растут не из нашей бригады, где за моим отъездом наблюдали многие. И многие участвовали в боевых действиях в Чечне, и многим еще предстоит в них участвовать, потому что порядка там и в соседних республиках, похоже, не предвидится долго. Плохо, если едешь в Чечню и не знаешь, есть ли среди твоих подчиненных предатель. А если такой есть и ты не знаешь, кто он, то это втройне неприятно и опасно для всего отряда.
Виброзвонок моего мобильника прервал разговор. Я глянул на определитель. Звонил, как ни странно, Антон. Вернее, звонила его трубка, поскольку я не предполагал, что Антона могут так быстро и без проблем отпустить. Для разговора, кивнув коллегам, я вышел в подъезд. Там я мог говорить свободнее.
– Слушаю… – сказал я сдержанно, не зная, чей голос я сейчас услышу, и по-прежнему слегка беспокоясь.
– Андрей… – Брат говорил почти официально. – Здравствуй…
– Здравствуй, Антон…
– Ты сегодня ко мне не приедешь?
Он отлично знал, что по времени я уже должен был приехать. Я понял все…
– Вообще-то я не собирался, но могу… Нужно что-то?
– Разговор есть… Серьезный… Тут у меня неприятности назревают… Твоя помощь требуется… Но разговор не телефонный… Приезжай обязательно…
Я включился в игру, предложенную братом. Естественно, никому со стороны, кто слушал этот разговор, такая игра непонятна, поскольку никто не слышал наш предыдущий разговор.
– Хорошо… Я постараюсь… Ближе к вечеру, после семи… Может быть, даже позже, ближе к ночи, если меня задержат тут… Я вообще-то позвоню тебе обязательно… У меня сейчас дел много… Из отпуска отзывают… Хотят снова в Чечню отправить, на замену… – Я сам не знал, для чего сказал это, но вспомнилась фраза первого из покушавшихся, и захотелось для яркости и ясности подлить масла в огонь. И при этом я хорошо знал, кому я говорю эту фразу… Я знал, кто стоит рядом с Антоном и внимательно вслушивается в каждое слово.
И эта моя фраза, если меня в самом деле не желают допустить в Чечню, обязательно активизирует действия бандитов и заставит их в срочном порядке искать меня. В то же время я буду искать их. Но, по крайней мере, до вечера у меня время есть. И я постараюсь использовать его с толком.
– Я буду ждать… Позвони… – Антон тоже понял, что до вечера его не тронут…
Таким образом, моя задача получила четкие временные рамки – до вечера…
– И как давно ты с Шарани работаешь? – поговорив с братом, спросил я бандита, продолжая прерванный допрос и стараясь не показать тоном, что я уже слегка успокоился, и этим не дать успокоиться ему.
А мне успокоиться было отчего. Больше всего меня волновало положение брата. После звонка оно стало, несомненно, лучше. По крайней мере, стало более определенным. Теперь я знал, что он в руках у Шарани, и его не тронут до того, пока я не приеду туда, куда я уже приехал. Второй вопрос, который волновал меня не меньше – откуда бандиты знали, что я должен приехать? Наличие предателя в бригаде было чревато последствиями в случае попадания такого предателя в очередную группу, отправляющуюся в Чечню. Теперь я понял, что эмир Гочияев информатора не имел. Он не знал, что я выехал, и только с помощью Антона надеялся выманить меня сюда, на квартиру.
Но пленник не должен знать, что именно в моей голове изменилось. Он должен чувствовать прежнее, если не большее, напряжение. И я взглядом стремился это напряжение показать.
Он, кажется, понял, наконец, кто здесь старший, и уже не отрывал от меня преданного собачьего взгляда. Почти влюбленного взгляда, призванного доказать, что он за меня готов и в огонь и в воду. Так смотрят на обожаемых вождей, а не на противников. Странно, я никогда не претендовал на роль чеченского вождя.
– Нас только вчера познакомили…
– Надо же, и сразу такая преданность, что по одному слову готов пойти убивать…
– Вы меня тоже поймите… Вам хорошо… У нас и дом, и служба… А я только вчера приехал… Я в другом городе жил, но там работы теперь нет… Сюда посоветовали, сказали, работа будет… Дома-то тоже работы нет… Приходится ездить, скитаться, по углам ютиться… С женой, с детьми… Моему старшему сыну в первый класс пора, а где он в школу пойдет, если у нас своего дома нет и у меня работы нет…
Бандит откровенно давил на жалость. И того, кто положения вещей не знает, такая плаксивая исповедь пронять может. Трудно не согласиться с тем, что в Чечне с работой постоянная напряженка. Однако и там люди работают. И в других городах они работают. Но работу находит только тот, кто хочет ее найти. А кто не хочет, тот жалуется на ситуацию, а не на себя. Но есть еще и иная категория, которая ситуацией пользуется…
– И эмир Шарани Гочияев дал тебе работу…
– У меня денег нет, мне жену с сыновьями кормить нечем… Мне за квартиру платить нечем…